Критика Гегеля
Главная  Критика Гегеля  Деревянко
Как не следует критиковать Гегеля
(10 эпизодов)

Философ К.В. Деревянко из Украины в данной статье преподносит великолепный урок всем критиканам Гегеля, без оглядки на знаменитые имена последних.
Пора, наверно, все-таки понять, что так же как нет царского пути в науке, нет его подавно и в философии, и никакие заслуги кого-либо в своих областях знания или в искусстве не могут избавить его от тяжелейшого труда проникать умом в мышление другого человека.
П.И. Новгородцев хорошо знал и высоко ценил немецкую классическую философию. По его оценке, «Гегель нанёс решительный удар приёмам рассудочной метафизики, создавшей резкие границы между явлениями, уничтожившей живое единство мира и населившей его обособленными и замкнутыми понятиями» (1, 210). И сто лет спустя справедливы слова Новгородцева: «То, чего требовала диалектическая философия, и теперь ещё не может считаться вполне усвоенным в науке» (там же). Его ученику И.А. Ильину принадлежит лучшая на эту тему русскоязычная монография «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека». Если Ильин или Новгородцев в чём-то не соглашались с Гегелем, то они знали предмет критики. Однако это скорее исключение из правила. Чаще всего критики не берут на себя труд изучения его философии. Вот несколько типичных примеров.

1. Как это делал А. Белый

Выделив главу под названием «Гегель» в своей книге «История становления самосознающей души», автор заявляет в её начале: «…Мне нет времени здесь останавливаться на философской критике Гегеля…» (2, 154).

Это настораживает: а где же есть время? А как же ещё можно критиковать философа, если не философски? Оказывается, можно. Такую критику можно назвать музыкальной.

Понятие у Гегеля - это «штопальная игла, сшивающая разрывы души» (2, 157). «Имитируя дух музыки, теневою иглою своей зашивает Гегель трещины века и так заставляет нас верить он, что этой тенью своей их зашил; мы же слушая ритм музыкальной эпохи и видя, что фокусник этот шьёт, следуя ритму,- мы верим, что шьёт он действительность…» (2, 159).

В итоге такой «имитации» звучит, однако, нечто весьма внушительное: «Гегель заставляет понятие в вскрываемой им мистерии понятий быть музыкальной темой, изживаемой в диалектических вариациях; и им созданную, новую эмблему музыкального ритма, рассудок,- превращает он в средство истолкования действительности; и все сферы действительности, как объекты приложения к ним диалектики, начинают отбрасывать свои тени ритмически, что даёт возможность Гегелю указывать на гармонию и на ритм пропорций своих тенеобразований; закон диалектического развития, закон рассудочной ритмики по Гегелю есть как бы ритм самого ритма: истории, логики, действительности, понятия, бытия» (там же). Какой же инструмент подходит для исполнения таких всеобъемлющих «диалектических вариаций»? Может быть орган? Ничего подобного: это кастрюля. Всё дело в том, что Гегель «…не прекрасен; омузыкаленный рассудок его есть предмет удивления, как… предмет кунсткамеры, где показывают «дивы» натуры, как например… играющий на кастрюлях повар; и – мелодично играющий; но… игра на кастрюлях, пускай бесподобная, всё же ещё не мотив для того, чтобы повара сделать первой скрипкой оркестра. Реставрацией в Гегеле называю я возвращение от рояля и скрипки к… кастрюле… Назидательно в Гегеле то, что и кастрюля в известных условиях есть инструмент: и в рассудок вдуваема музыка» (2, 160).

Напрочь отказав Гегелю в разуме, Белый оставляет ему лишь рассудок. Основания? Никаких.

Перечислив сонмы «гегельянцев» всех видов, символист резюмирует: «Все эти грызущие друг друга личности сгрызают Гегеля без остатка; Гегель, как Хронос, пожирающий своих детей и в итоге пожранный ими,– что-то это уже походит на фикцию, что-то это уже слишком тонко (а где тонко - там рвётся), что-то это уже слишком походит на фокус, престижитаторство, подвох» (2, 154).

За неимением философского анализа остаётся подозрительность и эмоции. Например, удивление. «Удивляемся: идеализм – это Гегель; и Гегель же – материализм; экономика – он; теология – он; монархизм, социализм, анархизм – Гегель, Гегель и Гегель. И наконец, вырывается вздох: «Философия, ах, надоела». Наверное, и во вздохе том,- он же» (2, 159).

Ах, Белый… Понимая уязвимость своей «аргументации», за философской критикой он отсылает нас к другим: «...мне нет времени здесь останавливаться на философской критике Гегеля; но я отсылаю к многообразным критикам Гегеля…» (2, 154).

Мол, и я бы мог, разумеется, но «мне нет времени здесь». Поскольку всё это писалось в последние годы жизни, то времени не нашлось не только «здесь», но и нигде больше. Такой способ критики трудно назвать другим словом, чем «престижитаторство». Однако встречается он довольно часто.

2. Как это делал К. Маркс

В период своего акме 40-летний Маркс пишет Энгельсу о своих экономических трудах: «По части метода обработки материала большую услугу оказало мне то, что я по чистой случайности перелистал «Логику» Гегеля,- Фрейлиграт нашёл несколько томов Гегеля, принадлежавших прежде Бакунину, и прислал мне их в подарок. Если когда-нибудь снова наступит время для подобных работ, я охотно изложу на двух-трёх печатных листах в доступной обыкновенному человеческому рассудку форме то рациональное, что есть в методе, который Гегель открыл, но в то же время и мистифицировал» (3, 58).

Маркс прожил ещё четверть века, но «время для подобных работ» так и не наступило. Никогда. Не только для Маркса, но и для марксистов.

3. Как это делал Ленин

В 1914 г. 44-летний эпигон Маркса решил разобраться в диалектике Гегеля.

Но то и дело – тормоз: «здесь изложение какое-то отрывочное и сугубо туманное» (4, 97); «почему «для-себя-бытие» есть «одно», мне не ясно. Здесь Гегель сугубо тёмен, по-моему» (4, 103); «темна вода» (4, 104); «вообще всё «для-себя-бытие», должно быть, отчасти понадобилось Гегелю для выведения того, как качество превращается в количество… сие производит впечатление большой натянутости и пустоты» (4, 105); «переход количества в качество в абстрактно-теоретическом изложении до того тёмен, что ничего не поймёшь. Вернуться!!» ; «ответ Гегеля сложный, тёмный… Речь идёт о высшей математике… Без изучения высшей математики всё сие непонятно…» (4, 108); «развитие понятия отношение сугубо тёмно» (там же); «переход бытия к сущности изложен сугубо тёмно» (4, 114); «виды рефлектированности… развиты очень тёмно» (4, 121); «тут вообще тьма тёмного…» (4, 135); «У Гегеля тут идеалистическая неясность и недоговоренность…» (4, 156); «дальнейшее развитие всеобщего, особенного и отдельного в высшей степени абстрактно и тёмно… Эти части работы следовало бы назвать: лучшее средство для получения головной боли!» (4, 158); «видимо, и здесь главное для Гегеля наметить переходы… Но это лишь «просвечивает» сквозь туман изложения архи-тёмный» (4, 159); «рассуждения о «механизме» - дальше – сугубо тёмные и едва ли не сплошная чушь» (4, 167).

Ленин жалуется, что комментаторы Гегеля не облегчают жизни читателю: «Куно Фишер излагает эти «абструзные» рассуждения очень плохо, беря более лёгкое…, но не указывая читателю на то, как искать ключа к трудным переходам, оттенкам, переливам, отливам гегелевских абстрактных понятий» (4, 158).

В итоге таких мучительных «отливов» и «приливов» рождается знаменитый «афоризм»: «Афоризм: Нельзя вполне понять «Капитала» Маркса и особенно его первой главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса полвека спустя!!» (4, 162).

Это перформативное резюме справедливо и сегодня. Причина всё та же: недосуг. Особенно торопился один барин как раз в то самое время, когда в Европе только начинали разжигать мировую революцию и уже был написан 11-й тезис.

4. Как это делал П.Я. Чаадаев

«Гегель, очевидно, приписал диалектике слишком большую роль; он, очевидно, не понял своего века, века, столь поглощённого идеей практической, нетерпеливо стремящегося добиться цели, дойти до реальности, пользуясь выражением, заимствованным у самого Гегеля. Как вы хотите, я вас спрашиваю, чтобы мы изводились этими бесконечными словопрениями, этой выродившейся схоластикой средневековья, мы, которые мчимся по железной дороге с быстротой солнечного луча ко всеобщей развязке? Невозможно» (5, 507).

Невозможно оно и сегодня. Отмазка всё та же: мчимся, мол, с быстротой солнечного луча. Опять же, «всеобщая развязка» на носу. Только представить себе: Пётр Яковлевич летит на паровозе со скоростью света… Картинка. (А голос БГ за кадром: «Этот поезд в огне, и нам не на что больше жать…»). Как видно клиповое мышление родилось не сегодня. И логика 11-го тезиса интернациональна…

5. Как это делал Ф.М. Достоевский

В 1854 г. писатель из Омска просит брата: «Пришли мне Коран, «Critique de raison pure» Канта и если как-нибудь в состоянии мне переслать не официально, то пришли непременно Гегеля, в особенности Гегелеву «Историю философию». С этим вся моя будущность соединена!»(6, 28, 173).

Его молодой друг А. Е. Врангель пишет из Сибири отцу: «с ним я занимаюсь ежедневно и теперь будем переводить философию Гегеля и «Психию» Каруса» (7, 352).

Об итогах переводческой деятельности рассказывает в своих записках о Достоевском Н. Н. Страхов: «Фёдор Михайлович, хотя, конечно, учился этому языку, но, как и другие, совершенно его забросил и до конца жизни читал только по-французски. В ссылке он, как видно, предполагал взяться за серьёзные занятия и просил брата выслать ему историю философии Гегеля в подлиннике; но книга осталась нечитаною, и он подарил её мне вскоре после первого знакомства» (7, 378).

Это знакомство произошло в 1860 г. Т. о., критика Гегеля не состоялась. Не считать же таковой единственное место из записной тетради 1876 г.: «Отрицание необходимо, иначе человек так бы и заключился на земле, как клоп. Отрицание земли нужно, чтоб быть бесконечным. Христос, высочайший положительный идеал человека, нёс в себе отрицание земли, ибо повторение его оказалось невозможным. Один Гегель, немецкий клоп, хотел всё примирить на философии и т. д.» (6, 24, 112).

Вот и вся критика. Клоп, мол, Гегель: отрицания не понимал, по земле ползал. А может быть, Гегель всё-таки понимал отрицание? А заодно и отрицание отрицания. Может быть, Христос нёс в себе не только отрицание земли, но и отрицание этого отрицания? Что значит «повторение его оказалось невозможным»? Разве Церковь Христова не есть Его Тело?

Но все подобные вопросы повисают в воздухе по причине отсутствия факта критики.

6. Как это делал Г.В. Флоровский

В 1930 г. в работе «Спор о немецком идеализме» автор справедливо признает, что никакого «опровержения» немецкого идеализма до сих пор не было: «Крушение идеалистических систем в середине прошлого века не было таким решительным, как принято думать. То был кризис общественного мнения, не кризис философской мысли. Настроение переломилось, стало нефилософским… Но после недолгого забвения в позитивизме мысль очнулась всё в том же кругу проблем и понятий. Бывают перебои философской энергии, творческой непрерывности они не нарушают» (8, 402).

«И может быть, именно теперь впервые начинается подлинный и уже окончательный кризис идеалистической метафизики» (там же). Может быть. А может, и нет. Нужны аргументы, а не гадание.

«Только теперь век Канта и Гёте кончается» (там же). С чего бы это? «Теперь», т. е. в 1930 году? Да их (Канта, Гёте и Гегеля) век и теперь ещё не закончился.

Может быть, немецкая классическая философия наконец-то стала объектом серьёзной философской критики? Но автор считает, что такой критики не только до сих пор не было, но и быть не может: «Философского выхода из тупиков идеализма нет» (там же). Это, разумеется, уже перебор. Любую философию можно и нужно критиковать философски. Но автор на это не претендует. А вместо этого он переводит разговор о философии в другую плоскость: «Только религиозная критика может прервать замкнутый круг идеалистических предпосылок. И не случайно, что идеализм есть религиозная система» (там же).

Но тем не менее элементы анализа всё же присутствуют. Однако его качество вызывает недоумение. Например: «В системе Гегеля пафос формы окончательно торжествует. Гегель отрекается от поступательной бесконечности, как от «дурной», и старается изобразить мир как замкнутое целое. Не важно, удалось ли это ему» (8, 406). Как это может быть «не важно»? Что же тогда важно? «Важно, к чему он стремился, о чём мечтал» (там же). Простите, но это же можно сказать о любом подростке. Для характеристики философа желательно остановиться на его вкладе. Всем изучавшим Гегеля известно, что он не «отрекается от поступательной бесконечности», а просто знает нечто большее: истинную бесконечность, которая включает в себя и конечность и её первое отрицание – «дурную бесконечность». Именно это важно проанализировать и подвергнуть Гегеля критике (если это возможно). А гадать, «к чему он стремился, о чём мечтал» – это лирика.

Флоровский обещал «религиозную» критику немецкого идеализма. Вот её образец. Сначала оппоненту приписывается пантеизм: «Идеализм оказывается пантеизмом» (8, 408). Затем якобы описывалась его точка зрения: «С этой точки зрения мир оказывается как бы вечным двойником или спутником Божиим. Мир не может не быть, ибо тогда не было бы Бога, тогда Бог не был бы Богом» (там же). А затем оппоненту навязывается такая нелепость, которая дискредитировала бы его полностью (правда, если бы он имел к ней какое-нибудь отношение): «Ибо если мира могло не быть, его и нет, он вообще не может быть,- ведь ничто не может прибавиться к Божественной полноте!» (там же). Это кто так «мыслит»? Неужели Гегель? Нет, это какой-то аноним. А коли так, то и говорить не о чем. Любой креационист на эту «аргументацию» ответит просто: да, мира могло не быть, но он есть; и слава Богу.

Последняя группа аргументов направлена на опровержение гегелевской философии истории, но качество их – такое же. Сначала, как водится, эхо 11-го тезиса: «История для идеалистов была скорее предметом созерцания, нежели полем действия» (8, 412). А затем – сеанс чтения в душе Гегеля: «Современностью он вряд ли был удовлетворён. Она разрывала его схемы» (там же). Обычно Гегеля обвиняют в обратном. И это ближе к истине, т. е. к его текстам.

«История кончалась не там, где она должна была кончиться по его умозрительному плану. Весь его замысел нарушался» (там же). А это уже прямо пальцем в небо. Остаётся только гадать об источниках Флоровского относительно схем, замыслов и планов Гегеля.

Завершая свою не слишком убедительную критику и желая подчеркнуть «отрицание исторического в христианстве у Гегеля», автор защищает от него даже крестовые походы: «Очень характерны замечания Гегеля в его «Философии истории» о крестовых походах: Крестоносцы напрасно ходили ко Гробу Господню, они нашли чего искали,- пустой гроб…» (8, 419). Что тут скажешь… Как они «ходили», все знают. Недавно папа римский извинялся за те «хождения». Да, Гегель был прав: «крестоносцы напрасно ходили ко Гробу Господню».

Таким образом, философской критики философии Гегеля не получилось.

Г. В. Флоровский таковой не предлагает и сам не знает, где искать. Но справедливо признаёт, что немецкий идеализм не преодолён, а по-прежнему лишь отрицается. Но «остановиться на отрицании невозможно. Мало отвергнуть, нужно преодолеть идеализм… До сих пор ещё не кончилась первая, отрицающая фаза спора…» (8, 403).

В этой фазе и находится большинство критиков Гегеля.

Как справедливо говорил А. Козырев, Г. В. Флоровский не был таким крупным философом, каким впоследствии стал богословом. А в эти же годы в том же самом Париже критикой Гегеля занимался другой русский эмигрант, которого считают философской звездой первой величины. Справедливо ли?

7. Как это делал А. Кожев

Для начала он отождествил метод Гегеля с методом Гуссерля: «на самом деле, метод Гегеля есть не что иное, как то, что называют в наши дни «феноменологическим» методом» (9, 40); «он чисто созерцательный и дескриптивный, или феноменологический в гуссерлевском смысле» (9, 10).

Спрашивается: а различия в методах Гегеля и Гуссерля есть? Разумеется. Только не для Кожева. Методу Гегеля отказано в диалектичности: «Метод Гегеля ни в коей мере не является диалектическим… Можно даже сказать, что в некотором смысле Гегель был первым, кто отказался от Диалектики как от философского метода. По меньшей мере, он был первым, кто сделал это добровольно и в полной мере осознанно» (9, 20).

Основания? Никаких: «Здесь не место настаивать на недиалектическом характере гегелевского метода. Об этом много не скажешь (Поистине так.- К. Д.). А то, что можно было сказать, уже сказано Э. Гуссерлем по поводу его собственного «феноменологического» метода, несправедливо им противопоставленного гегелевскому методу, которого он не знал» (9, 40).

Реальности также отказано в диалектичности: «Хотя диалектика в конце концов и находит соответствие, существующее между дискурсивным мышлением и Реальностью, или Бытием, отсюда не следует, что последние каким-то образом соответствуют этому мышлению. Диалектическое движение представляет собой движение человеческой мысли и дискурса, но сама реальность, о которой мыслят и говорят, ни в коей мере не диалектична» (9, 23). Может, для кого-то это и так, но только не для Гегеля.

Желая доказать недоказуемое, Кожев искажает первоисточники: «В Энциклопедии Гегель говорит, что любая сущность способна сама себя «упразднять» и в силу этого является диалектической. Но в «Феноменологии духа» он утверждает, что диалектична только человеческая реальность» (9, 48). Это неправда; последнего утверждения у Гегеля не найти.

«Лично я разделяю точку зрения «Феноменологии духа» и не допускаю диалектичности природного Бытия» (там же). Поскольку Гегель здесь ни при чём, то разделяет Кожев только свою собственную точку зрения.

Но т. к. ни одно царство не устоит, если разделится в себе, то вскоре приходится признать очевидное отличие позиции Гегеля от авторской (разумеется, в пользу последней): «Гегель, на мой взгляд, допускает существенную ошибку. Из факта диалектичности реальной Тотальности он делает вывод о диалектичности двух её фундаментальных конститутивных элементов, то есть Природы и Человека…» (9, 66).

Кожев не может отрицать очевидное и признаёт, что в «Феноменологии духа» Гегель «даёт (§5, А, а) виталистическое «феноменологическое» описание Природы, которое представляет её как диалектический «феномен» (9, 71).

А далее - его комментарий: «В этом, на мой взгляд, и заключается ошибка, допущенная Гегелем.

Разумеется, я не собираюсь здесь заниматься критикой гегелевской философии, которая, к тому же, была бы, по всей видимости, малоубедительной»
(9, 72). Последнее весьма вероятно.

«Тем не менее, я хотел бы отметить, что, на мой взгляд, реальная и феноменальная Диалектика Природы существует лишь в («шеллингианском») воображении Гегеля» (там же).

Мимоходом побеждён Шеллинг. А далее следует непревзойдённое по своей блестящей логике рассуждение: «Я не взял бы на себя смелость в нескольких словах резюмировать Диалектику природных «феноменов», которую обычно обнаруживают в «Феноменологии духа», и которую, признаюсь, я так плохо понимаю. Но я не собираюсь также и далее поддерживать это гегелевское заблуждение, что могло бы лишь подорвать его философский авторитет и породить сомнение в ценности Диалектики вообще, и в особенности – гегелевского описания «феноменальной» Диалектики человеческого существования. На мой взгляд, это описание из «Феноменологии духа» является главным достижением гегелевской философии» (там же).

Такое философское блюдо можно смаковать медленно. Итак, ещё раз: диалектику природных феноменов «я так плохо понимаю». Но понял: «это гегелевское заблуждение». Что же делать? Не поддерживать его. Чтобы не «подорвать его философский авторитет». Для пользы самого же Гегеля. И более того. Для пользы мировой философии: чтобы не «породить сомнение в ценности Диалектики вообще» (а самое ценное в диалектике – это, разумеется, то, что в ней понял Кожев). Незабываемо.

Ну что, если ни авторитету Гегеля, ни ценности диалектики ничего не угрожает? Даже если кто-то не согласен с Кожевом. Последний настойчиво стремился втиснуть Гегеля в прокрустово ложе своего понимания, где марксизм перемешался с экзистенциализмом. Но выходило со скрипом.

«Допуская, что только человеческое бытие диалектично в гегелевском смысле слова, можно сказать, что Диалектика Гегеля есть диалектика экзистенциальная в современном смысле этого слова» (9, 75). Гегель – экзистенциалист? Маловато будет. «Современный смысл» - это смысл 30-х годов прошлого столетия. На Кожева влиял Хайдеггер, который также пытался при помощи марксизма втискивать Гегеля в рамки экзистенциализма. И с тем же успехом.

8. Как это делал М. Хайдеггер

Чтобы сделать из Гегеля экзистенциалиста, нужно приписать ему то, чего он никогда не говорил. Хайдеггер это делает в своём «Письме о гуманизме» (1947): «У Гегеля existentia определяется как самосознающая идея абсолютной субъективности» (10, 199). Где определяется? Когда? Нигде и никогда так не определяется. Определяется иначе: «Выражение Existenz (существование) указывает на происхождение из чего-то, и существование есть бытие, происшедшее из основания, восстановленное через снятие опосредования» (11, 287).

Понятия «бытие», «основание», «существование» – это категории гегелевской «объективной логики» (куда входят «учение о бытии» и «учение о сущности»). Не в «объективной логике» Гегеля следует искать «субъективность», «абсолютную субъективность» или «самосознающую идею абсолютной субъективности». Для этого у него есть «субъективная логика, или учение о понятии». А говоря об existentia, Гегель ещё ровным счётом ничего не говорит о субъективности, ни о дальнейших её определениях.

Международное положение побуждало Хайдеггера делать реверансы в сторону марксизма: «Поскольку ни Гуссерль, ни Сартр не признаёт существенности исторического аспекта в бытии, постольку ни феноменология, ни экзистенциализм не достигают того измерения, внутри которого впервые оказывается возможным продуктивный диалог с марксизмом» (10, 207).

Хайдеггер возносит Маркса на почти недосягаемые высоты: «Поскольку Маркс, осмысливая отчуждение, проникает в сущностное измерение истории, постольку марксистский взгляд на историю превосходит другие исторические теории» (там же).

Ни раньше, ни позже никогда больше таких дифирамбов от Хайдеггера никто не услышит (международная обстановка изменилась). А пока он со знанием дела растолковывает профанам сущность материализма: для «продуктивного диалога с марксизмом» «нужно ещё сначала, чтобы люди избавились от наивных представлений о материализме и от дешёвых опровержений, якобы призванных его сразить. Сущность материализма состоит не в утверждении, что всё есть материя, но в метафизическом определении, в согласии с которым всё сущее предстаёт как материя труда» (там же). Например, жизнь, биосфера, Вселенная «как материал труда». Просто Мичурин какой-то.

Гегель создавал лишь предварительные наброски для Маркса с его историческим материализмом: «Новоевропейско-метафизическое существо труда верно продумано в гегелевской «Феноменологии духа» как самоорганизующий процесс всеохватывающего изготовления, т. е. опредмечивания действительности человеком, который почувствовал в себе субъекта. Существо материализма кроется в существе техники» (там же).

Марксу оставалось внимательно прочитать Гегеля и извлечь из него «то, что Маркс в сущностном и значительном смысле опознал вслед за Гегелем как отчуждение человека» (там же).

Но вот вопрос: так ли Гегель понимал «отчуждение» как Маркс? Разумеется, нет. Если в результате революции и экспроприации экспроприаторов ликвидировать частную собственность и вообще классовую структуру общества в мировом масштабе, то марксово «отчуждение труда» будет «снято», оно исчезнет. А гегелевское гносеологическое «отчуждение» с наличием двух номосов (субъекта и объекта) никуда не денется. И никакой Хайдеггер не отменит того факта, что марксистская критика гегелевского «отчуждения» не была имманентной: т. е. Гегель говорил об одном, а Маркс – о своём.

Оно понятно: Хайдеггеру нужен был «продуктивный диалог с марксизмом». Но не за счёт же Гегеля?

«Можно занимать разные позиции перед лицом коммунистических учений и их обоснования, бытийно-исторически ясно, что в коммунизме даёт о себе знать стихийный опыт чего-то такого, что принадлежит истории мира» (там же). Даёт. И в фашизме даёт. И в прочих «измах». Вот, например, гностицизм. Который некоторые приписывают Гегелю.

9, 10. Как это делали П. Козловски и П.П. Гайденко

Петер Козловски обвинил Гегеля в гностицизме. П. П. Гайденко ему поверила на слово: «Без вырождения метафизики невозможно преодолеть имперсонализм гегелевского толка с его историей развивающегося Абсолюта, которая, как верно отмечает П. Козловски, является новоевропейским вариантом гностицизма, мыслившего Божество как становящееся и страдающее» (12, 44). А А. Л. Доброхотов на слово не поверил и в этом же сборнике поместил статью «Антигностические моменты спекулятивного метода Гегеля» (12, 134). Он выделил пять ведущих признаков гностицизма и не нашёл у Гегеля ни одного: «Таким образом, мы видим, что перечисленные признаки гностического синдрома не просто чужды спекулятивной философии, но и в большинстве случаев имеют против себя в гегелевском учении конкретное противоядие. Это вряд ли случайно, поскольку Гегель чувствовал тяготение свого времени к неогностицизму» (12, 142).

В завершение своей статьи А. Л. Доброхотов ставит точку в этом вопросе: «Антигностицизм как предикат надо понимать ещё и в смысле культурного противостояния гносиса классической платоно-аристотелевской парадигме философствования, к которой сознательно примыкал Гегель» (12, 145).

Статья Гайденко озаглавлена «Является ли гегелевский монизм одним из источников пантеизма и имперсонализма?» Завершается она приписыванием Гегелю ещё одного «изма»: «Если мы хотим сегодня преодолеть дух утопизма, которому, как молоху, в XX в. были принесены неисчислимые человеческие жертвы, то нам надо освободиться прежде всего от гностицизма, который является теоретической почвой для исторических утопий» (12, 44).

Доброхотов обоснованно отвергает и пантеизм, и гностицизм, и утопизм, и тоталитаризм Гегеля: «Полемика с пантеизмом, с учением о непосредственном знании, с некоторыми романтическими схемами мысли имеет прямое отношение к нашей теме. Менее очевидно, но не менее интересно, что антигностический мотив мы можем найти и в критике тех ростков будущего тоталитаризма, которые рассыпаны в гегелевской философии права» (12, 145).

Опровергается и самое распространённое обвинение: «Гегелю невозможно бросить упрёк в панлогизме. Логическое в традиционном смысле слова благодаря спекулятивному акту поэтапно срастается и с моральным, и с политическим, и с религиозным именно потому, что знание неотделимо от бытия, добродетель – от знания и т. д.» (там же).

Про «имперсонализм» также говорить не приходится. Особенно, если вспомнить, что Гегель пишет о личности в финале «Науки логики»: «Самое богатое есть самое конкретное и самое субъективное… Самое высшее, самое заострённое – это чистая личность, которая единственно лишь через абсолютную диалектику, составляющую её природу, точно также всё охватывает и держит внутри себя, потому что она делает себя тем, что всего свободнее,- простотой, которая есть первая непосредственность и всеобщность» (13, 307).

Гегель как христианский мыслитель не уставал повторять: «Истинное основание того, почему в христианской Европе нет больше рабов, следует искать в принципе самого христианства. Христианская религия есть религия абсолютной свободы, и лишь для христиан обладает значимостью человек как таковой в его бесконечности и всеобщности. То, чего не достаёт рабу, это признания его личностности; принцип же личностности есть всеобщность» (11, 346).

Какой же вывод следует из всего сказанного выше? Как читать Гегеля? Ответ один: внимательно. Как Новгородцев и Ильин. И ещё внимательнее.


ЛИТЕРАТУРА
1 Новгородцев П.И.   Сочинения. – М.: Раритет, 1995.
2 Белый А.   Душа самосознающая. – М.: Канон, 1999.
3 Маркс К., Энгельс Ф.   Письма о «Капитале». – М.: Политиздат, 1978.
4 Ленин В.И.   Философские тетради. – М.: Политиздат, 1973.
5 Чаадаев П.Я.   ППС и избранные письма. т. 1. – М.: Наука, 1991.
6 Достоевский Ф.М.   ППС в 30 т. – М.: Наука, 1981.
7 Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников, т. 1. – М.: Худ.     литература, 1990.
8 Флоровский Г.В.   Вера и культура. – СПб.: РХГИ, 2002.
9 Кожев А.   Идея смерти в философии Гегеля. – М.: Логос, 1998.
10 Хайдеггер М.   Время и бытие. – М.: Республика, 1993.
11 Гегель.   Энциклопедия философских наук, т. 1. – М.: Мысль, 1974.
12 Судьбы гегельянства: философия, религия и политика прощаются с модернизмом. –
    М.: Республика, 2000.
13 Гегель.   Наука логики, т. 3. – М.: Мысль, 1972.

© Деревянко К.В.


mail@hegel.ru Copyright © 2011 Hegel.ru Designed by Vikov