Федор Раззаков Гибель советского кино. Интриги и споры. 1918-1972
Скачать 8.63 Mb.
|
«Джеймсы Бонды» от кино Смещение Хрущева и приход к власти Леонида Брежнева советское общество встретило с пониманием, поскольку, как уже отмечалось, в последние годы своего правления Никита (так в народе называли Хрущева) успел достаточно всех достать своими неуемными экспериментами. С пониманием встретила смену власти и советская творческая интеллигенция, причем из обоих кланов – и державного, и либерального.Державники приняли приход Брежнева как благо, надеясь, что он сумеет обуздать разгулявшуюся «оттепель», остудит пыл ярых антисталинистов и возобновит остановленный в начале 60-х годов курс на укрепление славянского национального самосознания. Либералы, в свою очередь, надеялись на поддержку своих начинаний. Особенно многого ждали от Брежнева евреи. И поначалу он их не разочаровал.Была ослаблена борьба против иудаизма, отменены почти повсеместно ограничения на выпечку мацы, а также прекратилась активная борьба с экономическими преступлениями, где, как мы помним, среди пострадавших было значительное количество евреев. В советскую литературу вернулась еврейская тема: были опубликованы повесть Анатолия Рыбакова «Лето в Сосняках», дневник Маши Рольник и т. д. На главной киностудии страны «Мосфильме» был запущен в производство первый за долгие годы фильм, где на авансцену сюжета вновь выдвигалась «еврейская» тема – «Комиссар» Александра Аскольдова по рассказу В. Гроссмана «В городе Бердичеве».Были и другие события, которые бальзамом проливались на души либералов. Например, на Международном московском кинофестивале в июле 1965 годаодин из главных призов достался антикультовому фильму венгерского режиссера Золтана Фабри «Двадцать часов», а спустя год фильм выйдет и во всесоюзный прокат. Как напишет чуть позже киновед С. Лаврентьев:«Вызывает изумление сам факт ее покупки. В то время как у нас в стране разговоры о культе личности становились все менее и менее желательными, вниманию зрителей предлагалась картина, которая откровенно оказывала воздействие, подобное шоковому... Именно с этой картины начался, на мой взгляд, процесс философского осмысления сталинизма кинематографистами социалистических стран...»Однако сказать, что либералы чувствовали себя после воцарения Брежнева более комфортно, чем их оппоненты из противоположного лагеря, было бы неверно, поскольку та атмосфера, которая была разлита в воздухе, все-таки больше благоволила к процессам державного толка (не случайно, что на том же МКФ-65 главного приза была удостоена и лента державного направления – «Война и мир» С. Бондарчука). В основе этих процессов лежали объективные причины как внутреннего, так и внешнего порядка. Во-первых, после волюнтаризма Хрущева надо было возвращать доверие народа к власти, а это можно было сделать, только укрепляя государственность, во-вторых, агрессия США во Вьетнаме и нападки Китая тоже требовали от руководства СССР во внешней политике мер отнюдь не либерального характера.Кроме этого, «держать порох сухим» вынуждала советские власти и активная деятельность западных спецслужб, которые значительное внимание продолжали уделять именно процессам, которые происходили в советском кинематографе. В частности, на особом счету у «джеймсов бондов» был Московский международный кинофестиваль. Это ведь только в открытой печати принято было писать о том, что этот влиятельный международный форум служит исключительно делу мира и прогресса. На самом деле за его кулисами шли вполне реальные сражения «холодной войны», в которых участвовали разведки даже не двух (СССР и США), а сразу нескольких стран. Вот как, к примеру, это выглядит в документах КГБ СССР. 15 июля 1965 годасвет увидела секретная записка председателя КГБ В. Семичастного в ЦК КПСС, в которой сообщалось следующее (печатается в сокращении):«По имеющимся данным, некоторые государства, главным образом США, Франция, ФРГ, Италия, пытаются использовать фестиваль для пропаганды западного образа жизни и проведения сионистской кампании.Руководство делегациями капиталистических стран фактически осуществляется специально выделенными сотрудниками соответствующих посольств.Работу американской делегации на фестивале направляет сотрудник посольства в Москве Прен. Состав ее полностью определен Госдепартаментом США и Информационным агентством (ЮСИА) США без участия общественных артистических объединений. Перед отъездом в Москву в ЮСИА членам делегации была дана установка «быть достойными проводниками американского образа жизни». При этом ставка делалась на «моральную победу американского киноискусства». По их убеждению, американская делегация является, как никогда, представительной и поэтому будет в центре внимания общественной жизни в Москве.Одним из руководителей делегации является подозреваемый в принадлежности к разведорганам Джордж Стивенс, работающий заведующим отделом кино ЮСИА и ранее неоднократно приезжавший в СССР по каналу культурного обмена. Член делегации США Илья Лоперт, лояльно относящийся к СССР, назвал Стивенса цепным псом Госдепартамента, беспринципным и опасным человеком.Для проведения сионистской пропаганды израильская делегация привезла с собой большое количество литературы, предназначенной для распространения среди советских граждан. Делегация эта состоит из десяти человек, возглавляет ее сотрудник посольства, установленный разведчик Зимрат.Заслуживает также внимания член делегации председатель комитета по цензуре кинофильмов МВД Израиля Гери Леви, поддерживающий тесный контакт с посольством. Со слов члена делегации Израиля Браунштейна, Гери занимает высокое положение в стране и пользуется влиянием в правительственных кругах. По полученным данным, он делал попытку обрабатывать в сионистском духе советских граждан, восхваляя достижения и жизнь в Израиле....Представляют также интерес член японской делегации, начальник отдела кинофирмы «Японское море» Кусака Кейсука и один из руководителей французской делегации Жак Нико, подозреваемые в связях с разведками этих стран и осуществляющие в делегациях контрразведывательные функции.Об активном влиянии посольств на деятельность делегаций свидетельствует и такой факт. Режиссер демонстрировавшегося на фестивале фильма «Молодые хотят жить» Дзимас Николас подвергся двухчасовой проработке сотрудниками греческого посольства за положительное интервью, опубликованное в нашей печати. По возвращении в Грецию, как ему было обещано сотрудниками посольства, он узнает, что такое «асфалия» (контрразведка Греции)...»Уже упоминавшийся нами киновед В. Фомин, раскопавший в архивах Госкино этот документ и предавший его гласности, по этому поводу иронизирует: дескать, всюду совал свой нос КГБ, ничего не упускал и даже на международном кинофестивале выискивал «шпионов, масонов, сионистов и прочую нечисть». Что тут скажешь: вроде бы взрослый человек, маститый киновед, а мыслит, как ребенок. Впрочем, подобное «ребячество» вообще присуще отечественным либерал-интеллигентам, которые любят петь осанну тому же ЦРУ или МОССАДу, зато при одном упоминании аббревиатуры КГБ впадают в такое неистовство, что хоть святых выноси. А ведь ежу понятно, что спецслужбы на то и создаются, чтобы заниматься как разведывательной, так и контрразведывательной деятельностью. То есть бдить в меру своих сил и возможностей, стоять на страже своего (а не чужого) государства. Можно подумать, что если бы в США проводился кинофестиваль, подобный Московскому, то он бы не стал объектом пристального внимания со стороны ФБР или ЦРУ. Еще как стал бы! И тот же глава ФБР Эдгар Гувер, идя по стопам В. Семичастного, составлял бы точно такие же депеши в Госдепартамент США, а то и повыше – в Белый дом.О том, какую тотальную слежку устраивало (и устраивает до сих пор) за обществом американское ФБР, в мире написаны сотни книг. Приведу в качестве примера отрывок только из одной – «Империя ФБР: мифы, тайны, интриги» Энтони Симмерса, где он пишет следующее:«– Я знаю, что ФБР подслушивало даже пьяную болтовню на вечеринках, – рассказывал журналист Ричард Гудвин. – Все это шло в досье. Помню, как президент Джонсон (правил в 1963–1968 годах) сказал, что у дома советского посла часто паркуются машины некоторых обозревателей. Откуда ему это стало известно, если не от ФБР...Гувер посылал Джонсону материалы на многих журналистов, включая Дэвида Бринкли из Эн-би-си, обозревателя Джозефа Крафта и ветерана «Нью-Йорк Таймс», Гаррисона Солсбери. Заведено было досье и на репортера Ассошиэйтед Пресс Питера Арнетта...Граждане, посылавшие президенту критические телеграммы, наверняка бы ужаснулись, узнав, что ФБР проверяло многих из них. Преисполнились бы отвращения и сенаторы, узнай они, как Джонсон, сидя в Белом доме, потешался, читая донесения ФБР об их половой жизни. Он в восхищении хлопал себя по ляжке, прочитав о посещениях борделя каким-либо сенатором...Гувер требовал от своих подчиненных представлять информацию о планах и частной жизни активистов антивоенного движения. Среди тех, за кем велась слежка, были и весьма известные личности, например, киноактриса Джейн Фонда, у которой похитили записную книжку с адресами и фамилиями лиц, принадлежавших к левацким группировкам. Почту актрисы перлюстрировали, а ее телефонные разговоры прослушивались. В картотеке Бюро она значилась как «Джейн Фонда: анархистка»...Тогда же (в конце 60-х) была развернута кампания по дискредитации другой киноактрисы – Джин Сиберг, которая многим запомнилась ролью Жанны Д’Арк. Поскольку актриса принадлежала к белым сторонникам «Черных пантер», эта идея поступила к Гуверу от агента Ричарда Хелда, работавшего по проекту «COINTELPRO» («КОИНТЕЛПРО») (этот проект был начат в середине 50-х годов и ставил своей целью подрывную деятельность против компартии. – Ф. Р.) в Лос-Анджелесе. Хелд сообщал: «Прошу разрешения руководства на публикацию сообщения о беременности Джин Сиберг от Раймонда Хьитта из партии „Черные пантеры“. Это можно сделать через репортеров, ведущих в газетах Лос-Анджелеса светскую хронику. Есть мнение, что данная публикация могла бы подорвать репутацию Сиберг в глазах широкой общественности. Предлагается послать от несуществующего лица письма местным хроникерам...»ФБР, конечно же, было осведомлено, что Сиберг переживала глубокий душевный кризис и находилась под наблюдением психиатра. Когда началась вся эта грязная возня, она приняла слишком большую дозу снотворного, что привело к преждевременным родам и смерти младенца. К его отцовству не имели никакого отношения ни активист «Черных пантер», ни муж Сиберг, французский писатель Ромен Гари, с которым актриса давно уже порвала всякие связи. Отцом умершего младенца был мексиканец, с которым Сиберг познакомилась на съемках.Актриса очень убивалась по своему младенцу. Затем, несколько лет спустя она узнала о зловещей роли ФБР в этих событиях, и это ее окончательно доконало. В итоге она совершила самоубийство. «Ее убило ФБР», – сказал Ромен Гари...» «Жестокий» Андрей... Минуло всего лишь три месяца после воцарения Брежнева в Кремле, как свет увидело первое доказательство того, что с его воцарением советским западникам придется не сладко. Во второй половине января 1965 годав газете «Правда» появилась передовая статья, где открытым текстом звучало обвинение по адресу молодых советских кинематографистов в низкопоклонстве перед Западом. Надуманными ли были эти обвинения? Нисколько! Как мы помним, значительная часть советской киношной молодежи и в самом деле была пленена Западом, равнялась на него и видела себя продолжательницей не советских традиций в искусстве, а заграничных, особенно европейских. Как вспоминает А. Михалков-Кончаловский:«В 1962 годуя вернулся в Москву с Венецианского фестиваля обожженный Западом. Рим, Венеция, Париж – это все разом свалилось на мою советскую голову, хотя и комсомольскую, но уже достаточно прогнившую. У меня и так была предрасположенность к тлетворным влияниям (дед – сезаннист, мать говорила всю жизнь по-английски), а тут уже был нокаутирующий культурный шок.Думаю, и Андрей (Тарковский. – Ф. Р.) вернулся из Венеции абсолютным западником. Если он сам и не знал, что внутри себя таков, то теперь уже не мог этого не чувствовать. Италия его ошеломила, обожгла навсегда...»В этом преклонении перед Западом не было бы ничего страшного (любая культура только выигрывает, если заимствует лучшее у других культур), если бы не одно «но»: советские деятели культуры, в силу существования «железного занавеса», буквально обожествляли все западное, становясь, по сути, слепыми рабами этой любви. Ослепленные ею, они не видели ничего другого рядом с собой, поскольку все их взоры и помыслы были устремлены туда, за кордон. В итоге свой талант они в первую очередь отдавали не собственному народу, а узкой прослойке западных интеллектуалов. В киношной среде тогда даже появился термин «фестивальное кино» – то есть фильмы, предназначенные главным образом для показа на различных зарубежных кинофестивалях. В число подобных картин была зачислена и лента «Андрей Рублев» Андрея Тарковского. Гениальная картина, вызвавшая такой скандал, равного которому в советском кинематографе еще не было.Тарковский начал работу над фильмом еще при Хрущеве (весной 1964 годафильм был запущен в режиссерскую разработку благодаря стараниям заместителя Романова по кино в ЦК Георгия Куницына, который сумел уговорить главного идеолога партии Леонида Ильичева), а закончил уже при Брежневе – в ноябре 1965 года. Еще до начала съемок режиссер так охарактеризовал смысл своей картины: «Основная проблема в фильме – проблема личности художника, живущего в обществе и создающего нравственные идеалы, опережающие его время. В дни, когда народ был угнетен, когда лилась кровь и властвовало насилие, он воспевает братство, гармонию и этим как-то создает мостик в мир будущего...»Эти слова Тарковский сказал во время обсуждения сценария в апреле 1964 года,и они ни у кого не вызвали возражений. Тарковскому власти доверяли как одному из самых талантливых молодых кинематографистов, триумфатору Венецианского кинофестиваля 1962 года(с фильмом «Иваново детство»). Даже перенасыщенность сценария религиозными эпизодами, где слово «бог» произносилось чуть ли не через строчку, не резало уши цензоров: после безумной войны Хрущева с православной религией (при нем было уничтожено церквей больше, чем в годы Гражданской войны) партия таким образом «замаливала грехи» перед церковью. Однако когда сценарий приобрел форму законченной картины, все эти рассуждения о Боге внезапно вызвали у цензоров обратную реакцию, что стало одним из поводов к запрету картины. Подчеркну: одним из поводов, но не единственным, поскольку таковых было множество, в том числе и личность самого режиссера-постановщика.В силу своего чрезвычайно независимого характера Тарковский всегда исповедовал принцип оставаться «над схваткой»: то есть в противостоянии киношных либералов и державников он предпочитал придерживаться нейтралитета. Как пишет очевидец событий Ольга Суркова:«Тарковский никогда не отождествлял себя с диссидентами, чурался всякой политики и художников, группировавшихся по общественно-политическому признаку. Недаром он так любил повторять, что „люди собираются вместе, только чтобы какую-нибудь гадость совершить“. Потому он так не любил „все эти фиги в кармане“. Тарковский был рыцарем „чистого искусства“, считая его равно далеким от повседневности и политических склок...»Однако в той ситуации, которая складывалась тогда в советском обществе после прихода Брежнева, придерживаться позиции «над схваткой» было сложно – надо было обязательно прибиться к какому-то лагерю. Но поскольку Тарковский всячески этому сопротивлялся, врагов у него, как в киношной, так и в чиновничьей среде, не убывало, а только прибавлялось. Вот почему его «Андрей Рублев» и вызвал такую яростную полемику наверху, когда фильм с одинаковой яростью не приняли как многие либералы, так и многие державники. Причем если первые упрекали режиссера в чрезмерном славянофильстве, то вторые, наоборот – в оголтелом русофобстве.Последние упреки особенно оскорбляли Тарковского, поскольку русофобом он никогда не был. И фильм свой создавал исключительно из патриотических побуждений, для чего и собирался начать его с показательного эпизода – с Куликовской битвы, ставшей поворотным моментом в русской истории. Однако перенести этот эпизод из сценария в фильм Тарковскому не удалось: «Мосфильм» не дал ему на это денег. При этом сам режиссер до конца своих дней был уверен, что это были происки его недоброжелателей, а само руководство студии объясняло это более прозаично – недостатком средств (аккурат в то время Сергей Бондарчук снимал на главной студии страны свою грандиозную киноэпопею «Война и мир», бюджет которой составлял астрономическую для советского кинематографа сумму – свыше 8 миллионов рублей).Между тем тот патриотизм, который исповедовал Тарковский, имел мало общего с тем, что насаждался тогда в обществе – режиссер называл его сусальным. Отсюда и фильм свой он снимал не в виде святочного рассказа, а как жесткое, временами даже жестокое произведение, должное поразить воображение не только советского, но и западного зрителя. В итоге получилась лента, которая звучала явным диссонансом с тем, что исповедовало советское искусство. Вот почему, по мнению самого Тарковского, его творение было прогрессивным шагом вперед в освоении новых форм кинематографической выразительности, а по мнению цензоров – шагом назад, отбрасывающим советское искусство к худшим образцам жестокого по своей сути буржуазного кинематографа.По меркам того времени многие эпизоды в картине Тарковского и в самом деле выглядели шокирующими. Среди них значились следующие кадры: объятый пламенем бегущий теленок (по другой версии, это была корова); падающая с высокой деревянной лестницы дома лошадь; издыхающая собака, перебирающая в агонии лапами; умирающий юноша с пульсирующей на шее раной от меча; заливание кипящей смолы в рот пленному монаху (эту роль играл Юрий Никулин); ослепление дружинниками князя художников – им выкалывали кинжалами глаза.Кроме этого, в фильме имелись и другие кадры, бьющие по психике целомудренного советского зрителя: умалишенная девушка (в этой роли снялась тогдашняя супруга Тарковского Ирма Рауш) мочилась в соборе; она же нюхала грязь, которую соскребала со стены; в одном из эпизодов звучал закадровый безумный шепот женщины, которую насиловали в языческой деревне. В фильме также было несколько эпизодов с «голой натурой»: обнаженная женщина шла по полю; обнаженная Марфа выходила из кустов; десятки обнаженных женщин в ночь на Ивана Купала мчались к реке.По меркам сегодняшнего кинематографа это вполне невинные эпизоды, но по меркам советского кино – просто немыслимое зрелище (тем более, в таком количестве). Впрочем, Тарковский в чем-то перещеголял и сегодняшний кинематограф: например, лично я не видел, чтобы у кого-то из нынешних российских режиссеров в кадре живьем горело какое-либо животное. А у Тарковского, напомним, горела живая корова! И этот эпизод возмутил большинство людей, которые его видели. Так, 13 января 1966 годана имя министра культуры СССР Екатерины Фурцевой пришло письмо из Ялты от работницы секции охраны животного мира Е. Галукович. Привожу его с небольшими сокращениями:«На „Мосфильме“ снимается фильм „Андрей Рублев“. В киножурнале №2 за 1965 годпоказаны кадры из этого фильма. В сцене пожара заснят живой горящий теленок (крупный план). Картина пожара от этого живого факела не стала грандиозной, но вызвала глубокое возмущение и у взрослых, и у детей, а для подростков с наклонностью к жестокости это послужит примером для подражания. Талантливый и человечный режиссер не стал бы прибегать к подобным садистским приемам.Мы просим указать это товарищу Тарковскому, а также настоятельно просим вырезать этот дикий кадр из фильма, так как зрелище живого существа, горящего, глубоко травмирует зрителей».Чувства автора письма вполне понятны. И вряд ли найдутся люди, которые возразят ему и скажут, что даже такому безусловному гению, как Андрей Тарковский, дозволено было глумиться над беззащитным животным. Причем суть дела абсолютно не меняет тот факт, что поджог был имитационный: на теленке (или корове) была специальная асбестовая попона, которая уберегала его (ее) от ожогов (в советском кинематографе четко функционировали все службы, в том числе и та, что отвечала за охрану труда и безопасности на съемочной площадке). Но эта попона была бы уместна на человеке-каскадере, который, надевая ее, прекрасно отдает себе отчет, что ему предстоит пережить. Но теленок (или корова) существа менее разумные: даже наличие защитной попоны не может уберечь животное от ужаса, который охватывает его при виде огня, да еще вспыхнувшего на собственном теле. Животные получают сильнейшую психологическую травму. И ради чего, собственно? Ради искусства? Но нравственно ли такое искусство, которое причиняет боль братьям нашим меньшим, а также миллионам людей, кто не готов лицезреть такого рода ужасы на широком экране (а те, кто готов, после просмотра таких картин могут захотеть проделать это вживую с беззащитными кошками, собаками или теми же коровами)?Так что Тарковский здесь явно перегнул палку, в чем он сам, кстати, потом признался и вырезал злополучный эпизод с горящим животным из фильма. Да и как не вырезать, когда даже центральная пресса стала пенять ему на это. Речь идет о статье в газете «Вечерняя Москва» (номер от 24 декабря 1966 года), которая так и называлась: «...И запылала корова» (автор И. Солдатов). Приведу отрывок из нее:«...И запылала корова. Ее страдальческие стенания и вопли разносились окрест, пугая не только малышей, но и взрослых. А те взрослые, что стояли вблизи, с тоской в глазах смотрели на несчастное животное, которое они сами только что подожгли. Да, сами. Облили бензином и подожгли. Нет, не бандиты они и не варвары, не жестокосердные, а, напротив, даже сердобольные люди. И каждому из них хотелось броситься к корове, чтобы погасить пламя, спасти ее. Но властная рука режиссера пресекала все их попытки.Корова, живая корова, пожираемая огнем, – это жертва, принесенная на алтарь искусства кинематографии по требованию постановщика фильма.О, святое искусство знает и не такие жертвы. Об этом свидетельствует его многовековая история. И корова, сожженная во славу кинематографии, очевидно, жертва не последняя. Точнее, предпоследняя пока что, ибо последней оказалась лошадь. Ее не сожгли, а изувечили, нанесли смертельный удар, чтобы хлынула из зияющей раны струя дымящейся крови, чтобы муки животного выглядели вполне натуралистично.Все эти омерзительные жестокости потребовались режиссеру для того, чтобы потрясти зрителей. А молодую актрису, раздетую догола, заставили прыгать через пылающий костер.Правда, девушку эту зрители фильма не увидят. Сей захватывающий эпизод все-таки в последние минуты при монтаже выбросили. Очевидно, устыдились.А погубленные корова с лошадью в фильме остались. Но, думается, что их зрители все-таки не увидят. Не захотят видеть. Закроют глаза, пока не промелькнут кадры, запечатлевшие отвратительные в своем натурализме сцены.Вот так бывает. Талантливый художник, а вдруг неизвестно почему теряет чувство меры, художественного такта, скатывается к голому натурализму...Ох уж это буйство художественной фантазии! И капризы таланта...»Несмотря на то что в заметке не были указаны ни имя режиссера, ни название фильма, Тарковский прекрасно догадался, о ком идет речь. И написал возмущенное письмо в «Вечерку», где опроверг слова журналиста. Он заявил, что корова горела не по-настоящему (а в попоне), а лошадь была взята ими на живодерне и все равно бы погибла. Правда, про голую девушку он промолчал, поскольку здесь ему возразить было нечего. Как промолчал он и про другие шокирующие эпизоды своего фильма, о которых речь уже шла выше.В августе 1966 года, во время очередной приемки фильма на «Мосфильме», генеральный директор студии В. Сурин и заместитель главного редактора студии В. Беляев написали в своем заключении следующие строки:«Фильм перегружен жестокостями, натуралистическими и физиологическими подробностями. Там, где жестокости перестают быть средством и становятся целью, они мешают воспринимать историческую сущность событий, разрушают эмоциональное воздействие фильма на зрителя. Самодовлеющее существование в фильме жестокости мешает раскрытию темы художника Рублева, как темы русского Возрождения. Многое в фильме просто подмято сценами изуверского варварства и натурализма, что в очередной раз не дает возможность понять связь между тем, что видел Рублев в своем жестоком веке, и что он запечатлел в творчестве, в своих вечных прекрасных живописных ликах, утверждающих высокий гуманистический нравственный идеал...»Трудно сказать, какие именно чувства двигали людьми, писавшими эти строки. То ли это и вправду было искреннее неприятие жестокости в кино, то ли обыкновенная зависть и непонимание творческого гения Тарковского. Однако, повторюсь, противников у фильма было множество, как в чиновничьих верхах, так и непосредственно в режиссерском цехе. Не приняли его и многие деятели искусства, причем даже из державного лагеря, усмотревшие в нем не только смакование жестокостей, но и возведение напраслины на русскую историю. Так, известный художник-почвенник Илья Глазунов высказался о фильме следующим образом:«В „Андрее Рублеве“ искажена историческая правда. То была эпоха русского Возрождения, когда Русь после долгих лет ордынского рабства вышла на поле Куликово, чтобы решить судьбу России и Европы. Выразителем этого поколения был Андрей Рублев, чье имя в летописи стоит рядом с именем Сергия Радонежского, для которого в фильме не нашлось места.Андрей Рублев представлен в фильме как современный мечущийся неврастеник, не видящий пути, путающийся в исканиях, тогда как он создал самые гармоничные, пронизанные духовным светом произведения, которые в тяжелые годы нашей истории давали понятие о нравственных идеалах нации.Нет величия и мудрости и в образе Феофана Грека. Создается впечатление, что авторы фильма ненавидят не только русскую историю, но и саму русскую землю, где идут дожди, где всегда грязь и слякоть. Все отвратительно на этой земле: одетые в полотняные балахоны люди, злодеи князья, живодеры монахи, забивающие палкой собаку. Антиисторичен факт выкалывания глаз строителям храма. Прекрасны только завоеватели-ордынцы, потрясающие великолепием осанки и костюма. Один их вид повергает в паническое бегство всю эту серую массу трусливого «быдла». Словом, этот фильм глубоко антиисторичен и антипатриотичен...»А вот как высказался о фильме известный математик, член-корреспондент Академии наук СССР Игорь Шафаревич:«В „Андрее Рублеве“ меня поразила картина мрака, грязи, ущербности и жестокости, которую фильм рисует. В такой жизни явление Рублева было бы невозможно и бессмысленно. А ведь это была эпоха великих художников и святых: откуда же они явились? Современники писали о тогдашних иконописцах: „божественные радости и светлости исполняхуся“; преподобный же Андрей – „всех превосходящ в мудрости зельне“. И тот фаворский свет, который современники видели разлитым в иконах Рублева, и светлый образ как самого „преподобного Андрея“, так и воскрешающей Руси – все будто замарано слоем грязи...»Оба критика фильма прекрасно понимали, какой подарок получат западники по обе стороны советской границы в своих спорах о том, что такое Россия: страна варваров или цивилизованных людей. Ведь не секрет, что именно в те годы на Западе возобновились (а советскими либералами были подхвачены) споры по поводу так называемой «рабской парадигмы русской нации», которые преследовали одну цель: лишний раз утвердить западного обывателя во мнении, что русские – нация рабов. И фильм «Андрей Рублев», именно в силу своей талантливости, мог стать большим подспорьем врагам России в их идеологических нападках. Вот почему вокруг этого фильма разгорелась столь яростная борьба и было сломано столько копий.Судя по всему, Тарковский изначально не собирался придерживаться в своем фильме какой-то строгой исторической фактуры. Ведь в его ленте не нашлось места не только Сергию Радонежскому, но и коллеге живописца Савве Сторожевскому, с которым Рублев не только был знаком более десятилетия, но и от которого многому научился. Как пишет историк К. Ковалев:«Весь звенигородский период жизни и творчества преподобного Андрея Рублева был озарен уникальной возможностью совместной деятельности и духовного общения с чудотворцем Саввой Сторожевским, повлиявшим не только на создание фресок и икон этого периода, но и сформировавшим все дальнейшее творческое мировоззрение иконописца...»Судя по всему, Тарковский сознательно изображал Рублева в своем фильме живописцем-одиночкой, чтобы показать зрителям естественное одиночество гения (подспудно имея в виду, видимо, и себя). Поэтому все остальные герои фильма (Феофан Грек, Даниил Черный, Кирилл и др.) играют при нем лишь вспомогательную роль. Что, естественно, не является исторической правдой. И вновь сошлюсь на слова К. Ковалева:«Но почему же мы следуем какой-то „логике Андрея Тарковского“, которую он применял, снимая фильм о Рублеве?! Я имею в виду то, что мы придумываем реалии, которые на самом деле были совсем другими! Мы считаем Андрея Рублева в эти времена таким зрелым иноком-иконописцем, что он вовсе не нуждался ни в чьем духовном водительстве. Почему-то Звенигородский чин он в первый период своей жизни – в 1390-е годы – написал „сам по себе“. А вот знаменитую икону „Троица“ – в начале 1420-х годов, в период своего расцвета, он без влияния Сергия Радонежского написать никак не мог! Не странная ли логика? Ведь Сергий Радонежский скончался аж за три десятилетия до этого – в 1392 году! С тех пор прошло не только много лет, но и сама реальность переменилась достаточно сильно. Сменилось поколение церковных архиереев, произошли глобальные изменения в русском великокняжеском престолонаследии, начались долгие „феодальные войны“ и смута, связанная с наследством Дмитрия Донского. Но Андрей Рублев почему-то взял и написал „Троицу“ именно чуть ли по „наказу“ преподобного Сергия.Тогда по чьему наказу он написал «Спаса Звенигородского»? (Кстати, в фильме Тарковского Рублев ни разу не показан в процессе работы, за иконописью, и написанные его рукой иконы показаны только в финале фильма, в том числе и «Спас Звенигородский». – Ф. Р.). Сам додумался, вроде как бы по Тарковскому – независимая творческая личность в русском Средневековье (что очень далеко от реальности)? Не раз обсуждалась тема – мог ли иконописец (иногда именуемый «художником») творить в конце ХIV столетия сам по себе? То есть выбрать собственный, отличный от других стиль и использовать его в своих иконах или настенных росписях? Ответ известен давно. Не мог. Стиль письма, конечно, отличался заметно. Феофан Грек – это не Андрей Рублев. Но стиль – одно, а образ, сущность, идея – другое. Замыслы чаще всего возникали в голове заказчика, а стиль воплощения был уделом иконописца. Еще лучше, когда они делали работу бок о бок, совместно. А когда это были еще и выдающиеся люди, то результат выходил соответствующим.Скажем так (причем без претензий на звание первооткрывателей): сегодня можно утверждать, что вдохновителем, наставником и в некотором роде духовным предводителем Андрея Рублева в 1390-е годы, в период его трудов в Звенигороде по росписи и созданию иконостасов для каменных храмов Успения на Городке и Рождества Богородицы в соседнем монастыре, был не кто иной, как преподобный Савва Сторожевский...»Между тем если Илья Глазунов не принял «Андрея Рублева» за его антирусскость, то кинорежиссер Михаил Ромм (кстати, учитель Тарковского во ВГИКе) по диаметрально противоположной причине. Он посчитал картину слишком славянофильской, продержавной. Поэтому, когда в Кинокомитете был собран весь цвет советской кинорежиссуры, чтобы обсудить ситуацию с «Рублевым», Ромм на это собрание идти отказался, сославшись на нездоровье. На самом деле он был вполне здоров, просто ему не хотелось говорить о своем истинном отношении к этому фильму, поскольку на кону была карьера Ромма: он тогда только-только был возвращен на преподавательскую работу во ВГИК после памятного скандала 1962 года(как мы помним, мэтр тогда навлек на себя гнев державников, выступив с пролиберальной речью в ВТО). Когда Тарковский узнал об отказе Ромма, он назвал своего бывшего учителя предателем и продолжал считать его таковым чуть ли не до конца своих дней.В то время как Ромм оказался в числе противников картины, многие его коллеги выступили в защиту «Рублева». Среди последних, например, был Сергей Герасимов, хотя Тарковский и его считал своим ярым недоброжелателем. Однажды Тарковский так выразился о мэтре:«Он же умен и в глубине души знает, что бездарен. Поэтому полон ненависти. Если бы он не был так умен, то не понимал бы, как мелок в искусстве, и не корчился бы так от ненависти. Главное в Герасимове – жажда власти. Для нее он, улыбаясь и произнося самые высокие слова, вытопчет вокруг себя все...»Отметим, что у Герасимова и в самом деле были все основания предвзято относиться к Тарковскому: на Венецианском кинофестивале в 1962 годуфильм «Иваново детство» перебежал дорогу его картине «Люди и звери», которая осталась без приза, да еще имела плохую критику. Чуть позже Герасимов предложил Тарковскому совместно экранизировать «Слово о полку Игореве», однако молодой режиссер от этого предложения отказался, заявив, что будет снимать «Рублева». И позже биографы Тарковского так охарактеризуют его взаимоотношения с Герасимовым: «Мэтр советского кино, возненавидевший Тарковского, и подкинул секретарю ЦК КПСС по агитации и пропаганде Петру Демичеву партийные обвинения „Рублеву“...»Однако этим словам противоречат подлинные факты, которые говорят о диаметрально противоположном. Так, выступая на обсуждении фильма в августе 1966 года, Герасимов не стал «топить» творение Тарковского, а заявил следующее: «Это крупное явление в нашем кинематографе. Вещь своеобразная и сложная. Жаль, если она не будет понята. Я не сторонник жесткого искусства (например, как японский кинематограф), но это были приметы века – жестокость. Но так родился Шолохов, он смог заметить это и правильно подать...»Еще более настойчиво выступал в защиту «Андрея Рублева» другой кинорежиссер – Григорий Чухрай. Процитирую его слова:«Тарковский показывает русский XIV век, время Андрея Рублева, как страшное, жестокое, вздыбленное. Он показывает нищую, раздираемую противоречиями Россию. В таких драматических обстоятельствах, по Тарковскому, шел процесс рождения нации.Поборники «объективного отражения» возмущены: «Разве такая была Россия? Россия – наша гордость, символ народного величия. Вы мне изобразите эту красивую Россию. Вы мне покажите русских людей – какие они благообразные. А вы показываете мне дикость, зверство, казни. Мне это неприятно».Мало ли что вам неприятно, будто говорит Тарковский, я не собираюсь вас ублажать. Если вы человек думающий, то, может быть, вам будет небезынтересно узнать, как в хаосе Средневековья, в дикости и злобе междоусобиц рождалась русская нация, складывались лучшие, благороднейшие ее черты. Рождалось национальное самосознание. Да, лилась кровь. Но разве ребенок рождается не в крови и муках матери?Если бы я снимал эту картину, скорее всего, я сделал бы ее иначе. По-своему. Но я понимаю замысел Тарковского и разделяю его. Он сделал жестокую картину. В ней немало кровавых, едва ли не до натурализма жестоких сцен. Но они необходимы, художественно оправданны. Кровь и ужасы у Тарковского не самоцель, это стилистика, вне которой невозможно выразить идею фильма. Сцены эти имеют не только идейную, но и эстетическую нагрузку. В искусстве вообще нельзя сказать, что хорошо, что плохо, безотносительно к целому произведению. К целому его формы и содержания.Образ народа в картине прекрасен. А время – жестокое и безобразное. Некоторые критики фильма путают образ народа и образ времени. Они полагают, что если время изображено жестоким, кровавым, не знающим пощады, то это позорит русский народ. Неправда. Тарковский показал народ с уважением и с огромной верой в него. Однако не сусально, не идиллически. В этом я вижу мужество художника, его зрелость...Противники фильма утверждают, что после Куликовской битвы народ, мол, стал уже другим. Во-первых, никто не знает, каким это «другим». Во-вторых, мне вообще непонятна подобная псевдопатриотическая постановка вопроса. Важно, что сказал о народе Тарковский. А он утверждает, что люди XIV века в России, растоптанные набегами татар, измученные враждой и междоусобицами князей, в нищете живущие, неграмотные и темные, эти люди сполна обладали творческим духом...Тарковский глубоко чувствует душу нашего народа. А те, кому не дано это понять, всегда хотели, чтобы русский мужик был похож на благопристойного немца. Они-то и оскорбляются, что иной мужик в фильме нечисто одет. Не надо защищать народ от Тарковского».Похожее мнение высказал о фильме еще один кинорежиссер из еврейского клана – Григорий Козинцев. А сказал он следующее:«Несмотря на чрезмерную усложненность драматургии и неясность мысли некоторых мест, общее впечатление было сильным. Мне кажется, режиссер смог показать величие духа народа.Преодолев тяжесть существования, жестокость эпохи, простые, иногда на первый взгляд неказистые люди воздвигают белоснежные храмы с изумительной резьбой по камню; из рода в род передаются секреты литья меди, создающие голоса колоколов (здесь мэтр прав в общем, но не прав в конкретном случае: у Тарковского как раз мастер-отец уходит из жизни, так и не поделившись с сыном секретом литья колоколов. – Ф. Р.). Человек в лаптях и домотканой рубахе мечтает побороть земное притяжение и пусть ценой жизни, но взлетает над колокольнями. И какой прекрасной кажется ему его родина во время полета: тихие озера, леса в легкой дымке тумана, бесконечная даль, простор.В фильме показано, что, несмотря на бесправие, распри феодальных князей, набеги татар, народ хранил духовное единство, веру в величие трудового подвига: каменщики, плотники, литейщики, иконописцы создают национальное искусство, превосходящее многое в прославленных произведениях Возрождения...»В стане защитников фильма оказался даже такой яркий представитель державного лагеря, как кинокритик Евгений Сурков. Пытаясь защитить фильм, он организовал его просмотр сначала в секторе кино Идеологического отдела ЦК КПСС, потом и в Кинокомитете (отметим также, что это именно он ездил на дачу к Михаилу Ромму, пытаясь вытащить его оттуда на просмотр, но потерпел неудачу). Затем он написал письмо в секретариат ЦК КПСС, надеясь хотя бы там найти поддержку. Увы, все было безнадежно.Конечно, ни Герасимов, ни Чухрай, ни Козинцев, ни тем более Сурков не преследовали цели помочь идеологическим противникам своей страны – они подходили к «Андрею Рублеву» исключительно с творческих позиций: мол, это кино талантливое и его нельзя прятать от широкого зрителя (как выразился Козинцев: «фильм мог бы стать предметом для важных споров, в них выявилось бы много полезного для дальнейшего развития нашей кинематографии»).Противники же картины чаще всего мыслили категориями идеологии, которая в те годы играла определяющую роль в жизни общества. Они учитывали то, что подавляющая часть советских зрителей не обладала навыками считывания художественных символов, а мыслила вполне прямолинейно – что вижу, то и воспринимаю. Отсюда и боязнь критиков фильма, что картина, изображенная Тарковским в его произведении, войдет в явный диссонанс с той картиной, которая уже сложилась в сознании миллионов людей после прочтения учебников истории, где далекая Русь была изображена по большей части именно восторженно-сусально. Однако это изображение себя уже оправдало (например, способствовало сплочению людей в период Великой Отечественной войны), а вот какую пользу обществу сможет принести взгляд на отечественную историю Тарковского и его продолжателей (а таковые обязательно должны были появиться, если бы фильм тогда получил «зеленую улицу» и споры в обществе, как предрекал Козинцев, обязательно бы начались), никто еще не знал. Поэтому фильм и не пустили в массы. Зато пустили другой – фильм Сергея Бондарчука, выраженный им в его киноэпопее «Война и мир».Можно смело утверждать, что Бондарчук перебежал дорогу Тарковскому. Первая серия «Войны и мира», как уже отмечалось, была удостоена главного приза на Международном Московском кинофестивале в июле 1965 года, а в мартеследующего года состоялась ее всесоюзная премьера – сразу после этого и начались мытарства «Андрея Рублева». Несмотря на критику либералов, фильм Бондарчука официально был признан шедевром и стал эталоном показа событий русской истории в советском кинематографе. Как писал позднее критик Л. Аннинский:«Война и мир» Бондарчука – вот антипод «Андрея Рублева»...Полный контраст. У Бондарчука «теплая русская традиция» вбирает человека, дает ему Дом и Купол, у него история и человек как бы взаиморастворяются друг в друге – в достаточно корректном соответствии с той стороной толстовской прозы, которая связана с теорией роя. Тарковский же не может принять самую мысль об истории как о материнском лоне. Разумеется, он и фактуру соответствующую не приемлет. Он не увидел бы ни красоты стаи гончих, несущейся по мерзлой траве, ни красоты аустерлицкой атаки, ни красоты «русских споров» под сенью липовых аллей в усадьбах. У Тарковского не Дом – бездомье, и человек у него не вобран в чрево Истории, а исторгнут из него вон; индивид, проходящий сквозь кровавый хаос истории, расплачивается жизнью за свою попытку облагородить дикое...Родину можно любить по-разному. Бывает любовь, растворенная в гордости, в преданности, в верности. Бывает любовь-боль...»Как мы видим, тогдашнее брежневское руководство избрало первый вариант любви к родине – тот, что показал в своей эпопее Сергей Бондарчук. Судя по результатам проката, большинству рядовых граждан СССР этот вариант пришелся по душе.Что касается самого Тарковского, то он считал, что его третируют несправедливо, незаслуженно. Вот как об этом пишет в своем дневнике Евгений Сурков:«Его (Тарковского. – Ф. Р.) бесит, что в картине видят детали, изолированно, как будто они существуют сами по себе, а не видят движения мысли, темы, не понимают для чего частности, в какой процесс они выливаются, к какому выводу идут. «Я был воодушевлен самыми высокими и чистыми мыслями, а меня бьют по шее. Им надо не по мне бить, а по тем, у кого карманы полны кукишей. Таких бить надо, я их сам презираю». Идти же на поправки, не веря в их необходимость, он не может. Сдаться раз – значит сломаться. Потом не остановишься. Так, на этом пути ломались даже самые сильные. «Я не могу читать без слез, что писал Эйзенштейн после „Бежина луга“. (Имеется в виду покаянное письмо знаменитого режиссера Сталину, после критики тем его так и не завершенного фильма „Бежин луг“, посвященного трагической судьбе пионера Павлика Морозова. – Ф. Р.). Что же они хотят, чтобы и я писал то же? Нет, лучше не работать в кино совсем. Я могу работать только, как я считаю честным, нужным. Мне в себе стыдиться нечего. Проституировать же себя я не буду».Мысль довериться мастерам (они-де посоветуют, что и как исправить) ему отвратительна. «Они сами всю жизнь только и занимались тем, что поправляли и то, и это. У них ни у одного нет цельного хребта. Все циники. Им всем все равно. Они просто не смогут понять того, кто не захочет поступиться. Им это покажется мальчишеством, бравадой...»Между тем талант Тарковского безоговорочно признавался всеми: как сторонниками режиссера, так и его оппонентами. И у его фильма было много сторонников даже в Кинокомитете: например, глава Госкино Алексей Романов и чуть ли не вся расширенная коллегия комитета присудили фильму высшую, 1-ю категорию по оплате! Но в тот же момент эти люди были облечены властью и прекрасно понимали другое: брежневское руководство взяло курс на подъем патриотического, державного движения в стране с опорой на оба его крыла – сталинистов и почвенников, но поскольку «Андрей Рублев» вызвал яростное неприятие у многих представителей обоих крыльев, значит, выход фильма надо придержать, дабы не нагнетать ненужные страсти.Между тем уже в первые годы правления Брежнева русские почвенники получили реальный шанс укрепить свои позиции. До этого они чувствовали себя куда менее уютно. Например, при Хрущеве, который, как мы помним, оказался ярым ненавистником православия, объявив в начале 60-х годов настоящую войну русской церкви. Поэтому первое, с чего начал Брежнев, – это дал державникам возможность объединиться и начать создавать свои собственные «русские клубы». И хотя противники этого решения предупрежали генсека об опасности возрождения «русского шовинизма», тот своего решения не изменил. В итоге первым «русским клубом» стало Всероссийское Общество Охраны Памятников Истории и Культуры (ВООПИК), созданное в 1965 годуименно по решению Политбюро. Как вспоминает свидетель тех событий А. Байгушев:«Решение Политбюро о создании Всероссийского Общества Охраны Памятников Истории и Культуры (ВООПИК) состоялось, как только Брежнев пришел к власти. До Брежнева такие общества показательно были разрешены всем союзным республикам, кроме РСФСР. Русским же создание своего такого общества принципиально запрещалось – иудеи панически боялись возникновения нового Союза Русского Народа. Но Брежневу объяснили, что иного выхода, чтобы удержать власть, нет.Мы ведь подвели Брежнева к мысли, что если он хочет опереться на русское крыло, то нужно дать русским выстроить «окопы», чтобы защищать свои исторические и культурные ценности, а заодно и, само собой, крепкую государственную власть. Целый актив молодых сторонников Брежнева, активно помогавших ему убрать «ублюдка Никитку с его „младотурками“-„шестидесятниками“ (разрушавшими советскую власть во имя троцкистского космополитического „интернационализма“), вынашивал, разрабатывал эту идею. И – готовил-готовил почву в „косных мозгах“, пока Михаил Шолохов, со свойственной ему образностью мышления, уже открыто не сформулировал Брежневу „эту шикарную мысль“ – о создании опорных пунктов (типа пунктов охраны порядка для помощников милиции – дружинников) в форме „русских клубов“ на базе тут же Брежневым моментально и созданного ВООПИК. Это, мол, будут твои, Леня, самые самоотверженные, самые неподкупные, самые верные государству и тебе дружинники – Дружинники Русского Духа!На Политбюро было принято закрытое решение, и 24 июля 1965 годасостоялось Постановление Совмина Российской Федерации о создании ВООПИК. Брежнев лично поручил Константину Черненко проследить, чтобы в оргкомитет ВООПИК попали лишь «государственники» – не перекати-поле-иудеи, а крепкие русские люди. И тщательный отбор и подготовка к Учредительному съезду ВООПИК шли почти год. Но поработали на славу. Чужих не было!..»Кроме этого, Брежнев взял под свой контроль радио и телевидение, сняв хрущевского выдвиженца Михаила Харламова (возглавлял Гостелерадио с апреля 1962 года) и назначив туда выдвиженца так называемых «комсомольцев» Николая Месяцева. Одновременно новый генсек стал перетягивать в Москву периферийных державников, чтобы укрепить ими свои позиции во власти (отметим, что некоторые державники хрущевской поры из власти ушли: Фрол Козлов скончался в январе 1965 годаот очередного инфаркта в возрасте 56 лет, а Леонида Ильичева Брежнев отправил в отставку сразу после смещения Хрущева по требованию Суслова – тому конкуренты в борьбе за кресло главного идеолога были не нужны).Особенный упор в своей кадровой политике Брежнев делал на белорусских выдвиженцах, поскольку Белоруссия была наименее засорена либералами-западниками (иного и быть не могло, поскольку менталитет белорусов был исконно славянский, державный, за что фашисты и обрушили на них всю свою ненависть: они уничтожили каждого четвертого жителя республики, попутно стерев с лица земли 200 городов, 9000 деревень, причем более 200 из них вместе с жителями). В 1965 годуБрежнев назначил 1-го секретаря ЦК КП Белоруссии Кирилла Мазурова первым заместителем председателя Совета министров СССР и ввел его в Политбюро, а секретаря ЦК КП Белоруссии по пропаганде Василия Шауро сделал куратором всей советской культуры по линии ЦК КПСС. А спустя год, в апреле 66-го, кандидатом в члены Политбюро стал еще один белорус – новый глава республики Петр Машеров.Именно Василий Шауро был наиболее активным противником «Андрея Рублева», видя в нем прежде всего антирусский фильм. И, в отличие от руководителей Госкино, он прекрасно понимал, что никакие поправки (а их Тарковскому предъявили почти 40 штук) не смогут изменить направленности этого фильма. Именно Шауро способствовал уходу с поста заместителя председателя Госкино Георгия Куницына, который курировал кино по линии ЦК КПСС и слыл либералом (как мы помним, это именно он помог запустить «Андрея Рублева» еще при Хрущеве). Как вспоминает сам Г. Куницын:«Сначала Шауро предложил „верху“ назначить меня вместо Романова министром кинематографии. Но это тоже был способ от меня избавиться.Я был приглашен к руководству, и мне была выдана программа действия в кинематографе, совершенно дикая даже для того времени. Позиция нового руководства состояла в том, чтобы положить под цензуру весь кинематограф. И меня же выдвигали, чтобы я это делал! А потом должен был своими руками сломать ситуацию, которую во многом сам и создал, когда в кино многие вещи делались помимо цензуры. Наверху считали, что Алексей Владимирович Романов имеет слабый характер, что было правдой, и по моему мнению – это большое добро для кинематографа, что длительное время во главе его стоял именно Романов...Мне предложили эту должность, и была такая формулировка, что в советском кинематографе действует группа, которая осуществляет идеологическую диверсию против партии. Со мной говорили, чтобы я подписал и принял такую линию поведения. Я пытался объяснить, что такого решения принимать нельзя, я прямо говорил, что у нас около двухсот кинорежиссеров художественного кино. Я почти со всеми встречался, даже в самой дружеской обстановке. Я говорил, что никакой диверсионной группы нет, и она немыслима в нашем кинематографе (события середины 80-х годов со всей очевидностью докажут обратное. – Ф. Р.).Ну, а поскольку я предложение это не принял, меня убрали из ЦК. Это было в ноябре 1966 года...»К тому моменту ситуация вокруг фильма «Андрей Рублев» была близка к своему разрешению. И вот 13 января 1967 годасвет увидело заключение Госкино, где подводился итог двухлетним мытарствам картины:«Просмотр и этого варианта показал, что Тарковский не выполнил рекомендаций Комитета. В фильме остались и некоторые неприемлемые натурализмы, как например, разрисованный зад скомороха, кипящую смолу льют в рот человеку и, главное, не сделано все возможное для того, чтобы фильм стал более исторически правдоподобным, чтобы в нем было снято некоторое принижение русского народа»(выделено мной. – Ф. Р.).Еще более хлестко по адресу фильма высказались спустя четыре месяца члены художественного совета киностудии «Мосфильм»:«Идейная концепция ошибочная, порочная, носит антинародный характер. Народ не страдал, не терпел и не молчал, как в фильме, а восстания следовали за восстаниями... Фильм унижает достоинство русского человека, превращает его в дикаря, чуть ли не в животное. Разрисованный зад скомороха выглядит как символ того уровня, на котором народу была доступна культура... Фильм работает против нас, против народа, истории и партийной политики в области искусства».После этого заключения судьба фильма была решена: его упрятали на полку.А Тарковский все-таки нашел способ отомстить власти за свои мытарства. Летом 1967 годаон отправился в Кишинев, чтобы помочь одному тамошнему сценаристу переработать сценарий фильма «Сергей Лазо». В итоге Тарковский не только приложил руку к сценарию, но и предложил режиссеру Александру Гордону (кстати, мужу его родной сестры) себя в качестве героя на эпизодическую роль. Причем этот эпизод Тарковский сам придумал буквально на ходу. В нем озверевший белый атаман Бочкарев (именно эту роль Тарковский и согласился сыграть) с упоением расстреливал... военнопленных красноармейцев, а также ребенка.Эпизод благополучно отсняли, однако во время приемки фильма именно он и вызвал гнев со стороны руководства союзного Госкино. Романов так прямо и заявил: «Да вы понимаете, в кого стреляет Тарковский? Он в коммунистов стреляет! Он в нас стреляет!..» В итоге эпизод заставили вырезать из готовой картины. Уверен, снимись в роли атамана Бочкарева любой другой артист, и этот эпизод не вызвал бы никаких нареканий (подобных сцен расстрелов в фильмах о Гражданской войне было предостаточно). Но атамана играл Андрей Тарковский, злость которого по отношению к властям за «Андрея Рублева» была всем хорошо известна. Поэтому глава Госкино знал, что говорил.Стоит отметить, что скандал с «Андреем Рублевым» вышел боком еще одному известному советскому кинематографисту – Василию Шукшину. Дебютировав в большом кинематографе современной киноповестью «Живет такой парень» ( 1964), он затем решил снимать фильм по собственному роману «Я пришел дать вам волю», где речь шла о восстании Степана Разина. Однако история с «Рублевым» настолько напугала киношное начальство, что они спустили идею Шукшина на тормозах. В отличие от Тарковского, с которым они, кстати, были однокурсниками по ВГИКу, Шукшин мстить чиновникам от кино не стал ни в каком виде. Более того, даже согласился сыграть маршала Конева в не любимой всеми либералами эпопее «Освобождение». Впрочем, может быть, потому и снялся, что никогда либералам не симпатизировал, за что иные из них даже обвиняли Шукшина в антисемитизме.Между тем, помимо Шукшина, в середине 60-х годов в славянский клан влилась целая группа молодых постановщиков, которые в недалеком будущем составят гордость советского кинематографа. Среди этих постановщиков были: Михаил Ершов («Люблю тебя, жизнь», 1961; «Родная кровь», 1964), Валерий Усков и Владимир Краснопольский («Самый медленный поезд», 1963), Евгений Ташков («Приходите завтра», 1963), Игорь Добролюбов («Мост», 1963), Лариса Шепитько («Зной», 1963), Борис Яшин («Пядь земли», 1964), Евгений Шерстобитов («Юнга со шхуны „Колумб“, 1964; «Сказка о Мальчише-Кибальчише», 1965), Андрей Михалков-Кончаловский ( «Первый учитель», 1965), Виктор Трегубович («Знойный июль», 1965).На подходе также были: Павел Любимов («Женщины», 1966), Виталий Мельников («Начальник Чукотки», 1967), Глеб Панфилов («В огне брода нет», 1967), Станислав Говорухин и Борис Дуров («Вертикаль», 1967) и др.В это же время несколько актеров славянского происхождения сделали попытку заявить о себе в режиссуре. К ним относились Евгений Моргунов («Когда казаки плачут», 1964) и Леонид Быков («Зайчик», 1965). Однако у обоих дебют не имел продолжения.Ушел из режиссуры и один из талантливейших постановщиков еврейского происхождения – Феликс Миронер, снявший до этого две прекрасные мелодрамы: «Весна на Заречной улице» ( 1956, с М. Хуциевым) и «Увольнение на берег» ( 1962). Поскольку оба фильма были сняты по сценариям самого Миронера, он в середине 60-х годов решил бросить режиссуру и целиком сосредоточился на драматургии (в 1965 годунаписал сценарий фильма «Фро» по А. Платонову).Были и трагические потери в режиссерском цехе. Так, в ноябре 1963 годаскончался 34-летний Владимир Скуйбин, снявший такие фильмы, как «На графских развалинах» ( 1958), «Жестокость» ( 1959), «Чудотворная» ( 1960) и «Суд» ( 1962).Спустя год – в декабре 1964 года – из жизни ушел 46-летний режиссер Генрих Оганисян, который успел снять всего три фильма: «Девичья весна» ( 1960, с В. Дорманом), «Приключения Кроша» ( 1962) и «Три плюс два» ( 1963).Минуло всего две недели после этой смерти, как киношный мир потрясла еще одна – на этот раз из жизни ушел признанный мэтр советского кинематографа Борис Барнет. Причем ушел добровольно. Поскольку имя Барнета особыми буквами вписано в историю отечественного кино, стоит рассказать о его последних годах более подробно.Барнет давно был захвачен идеей фильма о «народовольцах», к постановке которого он готовился много лет, часами просиживая в библиотеке, копаясь в архивах. Но едва он заводил речь о подобном фильме в высоких кабинетах, как ему отвечали жестко и коротко – нет. В итоге Барнету приходилось снимать кино, к которому он в глубине души относился в лучшем случае со скукой, в худшем – с презрением. Но иного выхода у него не было – надо было думать, как прокормить жену и грудного ребенка (в начале 50-х у режиссера родилась дочь Оля).В 1958 годуБарнет приступил к съемкам очередного фильма – «Аннушка». И опять это была «не его» картина, и взялся он за нее из-за полного безденежья. Первоначально снимать картину должны были два молодых режиссера, а Барнет был их протеже на студии. Но затем этих режиссеров к съемкам не допустили, а поскольку фильм был уже заявлен, то снимать его все равно пришлось. И это дело поручили Барнету в приказном порядке. Директор «Мосфильма» Сурин так и сказал режиссеру: «У вас полно долгов, вы все равно ничего не делаете, в ближайшее время мы ни с чем вас запускать не можем. Единственная возможность остаться на плаву – этот сценарий». И Барнет согласился. Хотя в то время сильно болел и режиссерский сценарий писал прикованным к постели: два раза в день к нему приходила медсестра и делала уколы. И хотя к началу съемок Барнет поправился, однако эта работа доставляла ему мало удовольствия. В одном из писем жене он писал:«В группе у меня, кроме полных балбесов и лунатиков вроде второго режиссера Натансона и ассистента Полоки, есть и радости. Это художник Бергер, без которого я пропал бы!.. Теперь об артистах. В Москве Скобцева понравилась. Я материала еще не видел. Кажется, что мне удалось (без особых усилий) выбить из нее жантильность, и, о чудеса кино, она стала почти совсем простой бабой – Аннушкой. Таланту невеликого, но очень неглупа и (тоже чудеса кино) симпатичный работяга человек. Вчера, уже отснявшись в одной сцене, уехал Бабочкин в Москву. Мы расстались с ним очень дружно, что, как говорят люди, в последнее время редко ему (Бабочкину) удается. К великому своему удивлению, я обнаружил, что он на редкость человек непрофессиональный. У него нет ни мастерства, ни школы, ни техники. С ним, как с малым ребенком, нельзя ничего зафиксировать на репетиции. Приходится снимать по методу „пронеси, Господи, хоть один дублик“.Оказалось, что Бог есть, и мне все же удалось сделать по одному хорошему дублю из каждой сцены...»Как и у каждого творчески одаренного человека, у Барнета периодически происходили стычки с чиновниками от искусства. Причем, в отличие от большинства своих коллег, Барнет порой не умел приспосабливаться к текущей обстановке и иногда путал жизнь с боксерским рингом (в молодости режиссер подавал большие надежды как боксер). Поэтому в среде чиновников за ним прочно закрепилось мнение как о человеке неуправляемом.На одном из съездов кинематографистов Барнет прямо с трибуны назвал министра кинематографии СССР Большакова «человеком, не имеющим собственного мнения». В другом же случае он едва не причинил травму заместителю министра в его же кабинете. Дело было так.В то время когда Барнет находился в Киеве на съемках очередного фильма, замминистра приказал его жене и маленькой дочери в течение 10 дней освободить их московскую квартиру. Когда режиссер узнал об этом, он тут же примчался в Москву и отправился на прием к министру. Буквально с первых же минут их разговор перерос в откровенную перебранку, которая завершилась весьма неожиданно – Барнет схватил со стола массивную чернильницу и метнул ее в своего обидчика. К счастью, у того оказалась отменная реакция: в последнюю секунду он успел увернуться от «снаряда» и спас свою голову от травмы. Однако чистый, отутюженный костюм чиновника все-таки пострадал – он оказался забрызган чернилами. Все эти и масса других подобных поступков, естественно, сказывались на творческой судьбе талантливого режиссера. По словам режиссера Геннадия Полоки:«У Барнета были человеческие слабости, одна из них – пьянство. Алкоголизм разрушает организм, но самое главное – он отбирает у человека характер. А Барнет и так не был сильным. В приступе ярости он, казалось, все вокруг мог разнести, но, остынув, снова становился мягким, уступчивым, расстерянно ищущим для себя опору. Он был человеком загульным, и, когда после очередного загула приходил в себя, обычно испытывал чувство страшной вины. Из него тогда можно было вить веревки, и многие этим пользовались.Я частенько вынужден был пить вместе с ним, потому что ему после инфаркта пить было категорически нельзя. Алла Казанская, его супруга, попросила меня: «Вы молодой, здоровый человек, если Борис Васильевич предложит вам выпить вместе с ним, пожалуйста, берите все на себя». И я старался. Мучительно было наблюдать, как разрушается эта могучая личность».С 1959 по 1965 годБарнет снял всего два фильма: «Аленка» ( 1961) и «Полустанок» ( 1963). Критика не жаловала эти картины, да и сам режиссер был ими не слишком удовлетворен. Хотя на самом деле это было вполне добротное кино: в меру обаятельное, в меру смотрибельное. В первом фильме речь шла о 9-летней девочке Аленке, которая попала на целину, во втором – о маститом художнике, который, почувствовав кризис творчества, уехал в глушь, на какой-то богом забытый полустанок.Между тем от создателя таких шедевров, как «Девушка с коробкой», «Окраина» и «Подвиг разведчика», коллеги ждали чего-то большего. В итоге к началу 60-х годов Барнет растратил весь свой авторитет и на родном «Мосфильме» числился по разряду второсортных режиссеров, от которого мало кто ждал каких-либо открытий. Эта ситуация все сильнее и сильнее угнетала Барнета. К тому же не все ладно было у него и со здоровьем. В самом конце 50-х годов ему сделали операцию – вырезали полжелудка. Все эти обстоятельства и стали причиной разыгравшейся вскоре трагедии.В 1964 годуБарнет загорелся снять фильм о В. Ленине, но директор «Мосфильма» Сурин внезапно возразил: «Барнету снимать о Ленине? Никогда!» Режиссер в сердцах написал заявление об уходе со студии. Прямо в кабинете директора на промокашке, которая подвернулась ему под руку. После чего решил податься на Рижскую киностудию. В те дни сценарист М. Маклярский (это он был одним из авторов «Подвига разведчика») принес ему сценарий будущего фильма «Заговор послов», где речь шла о том, как чекисты (а автор сценария сам когда-то работал в «органах») в 1918 годураскрыли заговор, который организовали послы нескольких стран во главе с англичанином Локкартом.Жене Барнета сценарий не понравился, и она посоветовала мужу не браться за него. Но тот проигнорировал мнение супруги, мотивируя это огромным желанием работать и желанием доказать своим коллегам, что его еще рано списывать со счетов. Это обстоятельство и предопределило исход дела – в августе 1964 годаБарнет уехал в Ригу для съемок картины. Однако уже вскоре пожалел об этом. Ни одного артиста из тех, кого он хотел бы снимать, к нему на съемки не отпустили. Сценарий его тоже не удовлетворял, он пытался его переделать, но до конца это дело довести так и не удалось. В один из дней он позвонил жене в Москву и стал жаловаться на свои неудачи. Жена буквально закричала в телефонную трубку: «Бросай все! Возвращайся!» Барнет пообещал, однако слова своего не сдержал. Он не хотел возвращаться назад проигравшим. Однако и победителем ему стать было уже не суждено.Решение уйти из жизни пришло к Барнету в декабретого же года. Член сценарной коллегии Рижской киностудии Освальд Кубланов рассказывал впоследствии о случае, который произошел с Барнетом именно в те самые дни. Они зашли в магазин рыболовных принадлежностей, и Барнет, покупая леску, сказал: «Большую рыбу выдержит. И... повеситься на ней можно...» На этой леске он и в самом деле вскоре повесился. 23 декабря 1964 годаБарнет пишет своей дочери прощальное письмо. Вот его текст:«Олюшка, прости меня, родная моя, любимая!Лучше так, как я сделал, чем «коптить» и прозябать на старости лет.Я потерял веру в себя, но верю, что ты, моя умная, моя хорошая, найдешь в себе мужество и не осудишь меня.Аллонька, эти мои слова к Оле – обращены и к тебе.Прости! Я виноват во всем. Я виноват перед тобою, но, вместо того чтобы отвечать и нести ответственность перед тобой, я – «убежал». Было бы сил побольше, было бы веры в себя побольше – не убежал бы.Как я хочу, чтобы у тебя, впереди, были светлые, счастливые дни.Борис.Мне назначена республиканская пенсия (так мне сказали в Комитете – в Москве). Вспомни об этом, когда понадобится устраивать материальные дела Оли.Алла, Олюшка, дорогие, милые. Не упрекайте меня. Что же делать?Сознание причиняемого вам горя, неожиданного удара усложняет всю эту мою последнюю «процедуру». Страх причиняемого вам горя сильнее всех остальных страхов, но положение, как говорится, «ни туды – ни сюды».Алла, поговори в Комитете: мне назначена республиканская пенсия – это очень важно для Оли, для пенсии для нее. Не думайте, пожалуйста, что я свожу счеты с этой штукой, именуемой жизнь, таким «несчастненьким» и жалким. Ведь мне уже седьмой десяток. Пора.Р. S. Еле-еле дотянул до 8 января». 8 января 1965 годана 63-м году жизни Борис Барнет покончил жизнь самоубийством, повесившись в номере рижской гостиницы.Фильм «Заговор послов» доснял режиссер Николай Розанцев. Он вышел на экраны страны в 1966 годуи занял в прокате скромное 23-е место (17,9 млн зрителей). |
Похожие:
 | Федор Раззаков Гибель советского кино. Тайна закулисной войны. 1973-1991 И даже неудачи в 1972 году, когда в экономике случился спад (особенно плохо из-за засухи сложились дела в сельском хозяйстве), не... |  | Федор Раззаков Земфира Раззаков Федор Уфе и вдруг заметила на стене объявление о дополнительном наборе в местное училище искусств. Дай, думает, зайду, попробуюсь. Зашла.... |
| Название режиссёр Миланский герцог и коммунист: к 100-летию гения мирового кино лукино висконти «Гибель богов» | | Автореферат Начало формы Политика Советского государства по отношению к религиозному культурному наследию (1918-1925 гг.) |
| Музей кино представляет в «Моссовете» лучшие фильмы всех времен и народов Скромное обаяние буржуазии / Le Charme discret de la bourgeosie, Луис Бунюэль, Франция, 1972, 102 мин дублированный. 35 мм, 82 мин.... | | Федор Федорович Кокошкин (1871-1918). Биографический очерк Императорских театров в Москве, в 1827-1830 годах являлся председателем Московского общества любителей российской словесности. Он... |
| Клубные программы. Декабрь 2012 Премьера клуба легенды мирового кино... Триллер, притча. Реж. Стивен Спилберг. В гл роли: Деннис Уивер. Сша, 1972. 89 мин. 16+ |  | Положение о Молодежной палате при Думе Советского района Молодежном парламенте Советского района Парламент создается для изучения проблем молодежи в Советском районе, своевременного реагирования на них органами местного самоуправления... |
| Ижевско-Воткинское восстание 1918 г К истории антибольшевицкого восстания в Ижевске и Воткинске: вооруженные формирования Прикамья летом — осенью 1918 г | | "Геноцид азербайджанцев (1918-21 гг.)" Азербайджанский народ никогда не забудет кровавой резни мирных жителей в 1918-21 годах. Вся их вина состояла лишь в их национальной... |