Про филимоновские свистульки

А. П. РОГОВ 

Из­дав­на сла­ви­лась туль­ская де­рев­ня Фи­ли­мо­но­во гли­ня­ной иг­руш­кой. Ле­сов во­круг Фи­ли­мо­но­ва ма­ло. Но за­то мно­го овра­гов, а в них пол­но вся­кой гли­ны: бе­лой, крас­ной, ро­зо­вой, чёр­ной. Из этой гли­ны де­ла­ли раз­ную по­су­ду и иг­руш­ки, да не про­стые, а толь­ко сви­стуль­ки для празд­ни­ков: зве­ру­шек, птиц, ко­ней, ба­ры­шень, сол­дат. У ба­ры­шень в ру­ках бу­ке­ты цве­тов или кув­ши­ны, и в них спря­та­ны свист­ки. А сол­да­ты дер­жат под мыш­ка­ми гу­сей, в ко­то­рые то­же мож­но сви­стеть. И у всех жи­вот­ных силь­но-силь­но вы­тя­ну­ты шеи, так что ко­ро­вы в Фи­ли­мо­но­ве по­хо­жи на жи­ра­фов. А мед­ве­ди — на за­бав­ных змей-го­ры­ны­чей.

И все фи­гур­ки раз­ри­со­вы­ва­ли и по сей день раз­ри­со­вы­ва­ют в ос­нов­ном по­лос­ка­ми: крас­ная — жёл­тая — зе­лё­ная, крас­ная — жёл­тая — зе­лё­ная.

Взгля­нешь — в гла­зах ря­бит-сле­пит, как от сол­ныш­ка.

— Те­перь мы гли­ня­ную по­су­ду не де­ла­ем, те­перь толь­ко иг­руш­ки-сви­стуль­ки ле­пим, — го­во­рят фи­ли­мо­нов­ские ма­сте­ри­цы. — Хо­тя на празд­ни­ках те­перь не сви­щут. А рань­ше в туль­ских кра­ях и стар и млад со сви­стуль­ка­ми на празд­ни­ки хо­ди­ли — ве­се­ли­лись.

Ру­ки у фи­ли­мо­нов­ских ма­сте­риц силь­ные, тёп­лые и лас­ко­вые-лас­ко­вые.

Каж­дая иг­руш­ка, ещё ко­гда ко­моч­ком гли­ны бы­ла, уже, на­вер­ное, чув­ство­ва­ла, как они со­гре­ва­ли её в сво­их ла­до­нях, как по­том раз­ми­на­ли и гре­ли, как рас­ка­ты­ва­ли, вы­тя­ги­ва­ли, вы­леп­ля­ли те­ло фи­гур­ки, го­ло­ву, но­ги...

А с вы­леп­лен­ны­ми иг­руш­ка­ми ма­сте­ри­цы обя­за­тель­но раз­го­ва­ри­ва­ют:

— Ух ты, ка­кая се­рьёз­ная-то по­лу­чи­лась! Да­вай по­ве­се­лей те­бя сде­ла­ем...

— А те­бе вот кув­шин­чик, мо­ло­ко на­ли­вать...

По­том фи­гур­ки не­сут к зем­ля­ным пе­чам, ко­то­рые устро­е­ны близ де­рев­ни в овра­ге. Ста­вят их ряд за ря­дом  на бе­рё­зо­вые по­ле­нья. Дров мно­го, и го­рят они дол­го и силь­но. Иг­руш­ки рас­ка­ля­ют­ся в пе­чи сна­ча­ла до­крас­на, по­том до­бе­ла. А ко­гда дро­ва про­го­рят и иг­руш­ки осты­нут, ока­зы­ва­ет­ся, что все они ста­ли бе­ло-ро­зо­вы­ми и твёр­ды­ми, как ка­мень.

И толь­ко тут на­чи­на­ет­ся рос­пись. Да не ки­сточ­кой, а гу­си­ным пе­ром. С ки­сточ­ки крас­ка к чи­стой гли­не не при­ста­ёт, а с гу­си­но­го пе­ра — при­ста­ёт. 

— Иг­руш­ки все долж­ны быть очень кра­си­вые. И очень доб­рые, — го­во­рят ма­сте­ри­цы. — Ве­сё­лые. Не вред­ные. Чтоб как гля­нул — сра­зу по­лю­бил и не вы­пус­кал из рук. И чтоб все бы­ли раз­ные. Раз­ные же ин­те­рес­ней!

Те­перь в Фи­ли­мо­но­ве де­ла­ют да­же огром­ные иг­руш­ки — ро­стом с боль­ших-боль­ших ку­кол. Ими мож­но не толь­ко иг­рать, но и укра­шать квар­ти­ры. По­то­му что на­род­ные иг­руш­ки ока­за­лись и са­мы­ми луч­ши­ми укра­ше­ни­я­ми: по­ста­вишь лю­бую на пол­ку — и во­круг сра­зу празд­ник.