Экс-сопредседатель «Фронта национального спасения» Илья Константинов объясняет, почему в октябре 1993 года Верховный Совет проиграл, и высказывает надежду, что оппозиция в России рано или поздно повзрослеет
Депутат Верховного cовета (ВС) и сопредседатель «Фронта национального спасения» Илья Константинов в сентябре — октябре 1993 года принимал активное участие в защите Белого дома. После расстрела парламента был арестован и помещен в лефортовский СИЗО; в феврале 1994 года вышел по амнистии. Его сын — политический активист Даниил Константинов — был одним из организаторов митингов «За честные выборы!»; в настоящее время обвиняется в убийстве; правозащитники считают его дело сфабрикованным.
— Илья Владиславович, как непосредственный участник октябрьских событий, расскажите, когда была пройдена точка невозврата, после которой стало очевидно, что нет мирного пути для решения спора между сторонниками президента Бориса Ельцина и противниками его власти?
— У каждого это было по-своему. Моим «Рубиконом» стало Беловежское соглашение в декабре 1991-го. Когда Ельцин подписал его, не только не обсудив с Верховным Советом, но и прямо нарушив инструкцию съезда ВС, для меня стало очевидно, что с этой командой по одну сторону баррикад я никогда не буду. Хотя ВС ратифицировал соглашение, я и шесть моих друзей голосовали против. Об этом сейчас часто забывают, но съезд народных депутатов вообще отказался его ратифицировать.
Теоритически можно и должно было все решить мирным путем, но на практике, я думаю, последующие события были неизбежны. Только наивные или неискренние люди могут говорить, что дело лишь в игре амбиций Ельцина, Хасбулатова или, допустим, Руцкого. Конечно, было и это, но вряд ли бы их амбиции оказали существенное влияние на события, если бы за этим не стояли разные взгляды на будущее страны, разные ценности, разные идеалы. Если бы в эту борьбу не были вовлечены сотни тысяч людей.
— Кем были эти люди? Нередко приходится читать и слышать, что это противостояние шло между демократами и «красно-коричневыми».
— Конечно, среди депутатов были и коммунисты, и националисты разных оттенков и направлений, но также были розовые — по сути, социал-демократы, так себя не называвшие. Были государственники-патриоты и демократы-государственники. Они далеко не во всем сходились между собой. В стране только что закончилась народно-демократическая революция, и монополия КПСС на власть, объединявшая против себя самые разнородные силы, закончилась. Тогда стал вопрос, что делать с обретенной властью и обозначились серьезные противоречия.
— Часто говорят о «конституционном кризисе», однако конституция наверняка была не единственным камнем преткновения?
— Очень серьезную роль играла экономическая политика, самые жесткие дискуссии были по поводу шоковой терапии и приватизации. Надо понимать степень левизны ВС. Там преобладали не ортодоксальные коммунисты, а умеренные левые, люди которые не пугались таких понятий, как рынок, интеграция в мировое сообщество или приватизация, но считали, что все надо делать постепенно, с учетом интересов большинства. И главное с опорой не на олигархию, а на средний класс. Это расхождение с ельцинской командой было очень заметным и играло важную роль.
— Но и вопрос о новой конституции тоже остро стоял?
Ни Съезд народных депутатов, ни ВС не хотели принимать проект конституции, подготовленный ельцинским Конституционным совещанием. Я также входил в число противников: мы считали, что не надо давать такие полномочия президентской власти. И действительно, оказалось, что не надо! В ельцинской конституции было заложено то, что мы сейчас хлебаем полными ложками. Например, переход судебной власти под контроль исполнительной вертикали — это же преступление против народа! Разумеется, мы не хотели ее принимать, наоборот, готовили свой проект, приближающий Россию к идеалу парламентской республики. Этот проект конституции был куда более демократичный, я бы даже сказал, либеральный.
— Вы также упоминали Беловежское соглашение. Оно ведь тоже стало одной из причин для противостояния между депутатами и Ельциным?
— Конечно, отношению к союзному наследию было принципиальным вопросом! Почему съезд не стал ратифицировать документ подписанный Ельциным в Беловежской пуще? Вовсе не потому, что депутаты съезда были твердокаменные ретрограды и верили в тысячелетнюю империю. Вопрос стоял о границах, многие не считали возможным признать нынешние границы России. Очень остро стояла проблема Крыма. Более того, депутаты ВС приняли резолюцию о возвращении Севастополя в состав России. Это было сделано абсолютно законно, так как город находился в союзном подчинении и к Украине никак не относился.
Фото: «Русская планета»
Очень жарко обсуждалось решение Ельцина взять на себя все долги СССР, а также судьба соотечественников и защита их прав за рубежом. Почему надо было бросать 20 млн человек на произвол судьбы? Это был очень острый вопрос.
— Ранее вы упоминали, что амбиции отдельных политиков не были так значимы. И все же, что можно сказать о роли в тех событиях Ельцина, вице-президента Александра Руцкого и спикера ВС Руслана Хасбулатова?
— Борис Николаевич был очень своеобразный человек. Он был одержим идеей абсолютной власти. В известном смысле больной на голову, маниакально заряженный на нее. Для него жизнь и власть были синонимы. Он добивался власти любой ценой на любой территории. Если бы он мог стать президентом СССР, Ельцин бы сохранил Союз, залив всю страну кровью по самые уши. Но ему представился шанс овладеть частью Союза — что ж, не получается взять целое, давайте возьмем часть.
Руцкого специально подбирали в надежде, что в силу ограниченности своего политического потенциала он не сможет составить конкуренцию Ельцину. Как только обнаружилось, что Руцкой не просто кукла, согласная на любые манипуляции, а человек, имеющий собственные представления о политике и жизни, его стали оттеснять на задний план.
Я могу сказать, что Хасбулатов очень многое сделал для возвышения Ельцина, может быть, как никто другой. Именно Хасбулатову Ельцин обязан всем — и президентством, и дополнительными полномочиями, которыми его щедро наделял съезд. И ратификацией ВС Беловежского соглашения он обязан Хасбулатову, который кричал «отключите левый микрофон!», к которому я пробивался. Уже после его отключения я успел крикнуть: «Руслан Имранович, есть люди, которые начинают слышать, только когда им отрезают уши, — вы из их числа». Как видите, я оказался прав.
— Давайте поговорим о тех, кто пришел на защиту Белого дома в дни его осады. Кто были эти люди?
— Это была очень разношерстная публика — насколько разношерстным было наше общество. Были рафинированные интеллигенты, которые считали, что надо поддерживать легитимность действующей власти и конституции, ветераны горячих точек, мечтавшие о возрождении СССР, масса отставных офицеров, студенты, предприниматели, группы националистов...
— В том числе члены РНЕ — возможно ли, что их присутствие оттолкнуло часть менее радикальных сторонников?
— При том, что боевики Баркашова были хорошо организованы и дисциплинированы, их число было от силы 100—150 человек, а, скажем, офицерский полк имени Верховного Совета насчитывал 3000 человек. Баркашовцы не были доминирующей силой. В реальных событиях они участия не принимали. Главное их развлечение — по вечерам выстраиваться у здания ВС и зиговать перед телекамерами. В ночь с 3 на 4 октября все баркашовцы покинули Белый дом.
— Известно, что немало сторонников ВС приехали в Москву из регионов, однако в самой провинции в те дни была тишина. Почему народ в массе своей не оказал поддержку Белому дому?
— У нас все события такого рода происходят в столице и порой в крупнейших городах-миллионниках, а где еще? В 1991 году основные события тоже были в Москве. По-моему, подавляющему большинству населения исход противостояния был безразличен. У нас народ воспринимает власть как нечто единое. Какое такое разделение на исполнительную ветвь и законодательную? Вот есть царь, а у него есть бояре. Царь ссорится с боярами. Это все не наши проблемы, не наше народное дело.
— А почему армия выбрала сторону президента, а не депутатов?
— По конституции армия обязана была поддержать ВС, но по конституции наша страна никогда не жила — ни до того, ни после. Как мне недавно сказал пристав в Мосгорсуде, когда я стал ссылаться на закон: «Причем здесь закон, когда у нас есть начальство?». Армия выполняла приказы командования, а оно выбрало Ельцина. Можно рассуждать, достаточно ли сделали Хасбулатов или Руцкой, чтобы перетянуть их на свою сторону. Ельцин поступал просто: он платил деньги сплошь и рядом.
К сожалению, наша армия — аморфная и безвольная структура, молодые солдатики в серых шинелях. Они забитые и замордованные — завтра им скажут штурмовать Гималаи, так будут их штурмовать! Потому что боятся старшин больше, чем законов, конституции и любого вероятного противника.
— Давайте поговорим о событиях, ставших одним из поводов для эскалации насилия в октябре 1993 года — столкновении сторонников Верховного Совета с милицией 3-го числа.
— Все началось на Октябрьской площади: там планировался митинг сторонников конституции, заявленный Виктором Анпиловым. На митинг было дано разрешение Моссовета, которое, как позже выяснилось, было аннулировано мэрией. На митинг собралось 20—30 тысяч человек.
В два часа дня планировалось начало митинга, а я был там в час. Никого из заявителей митинга не было видно, а ОМОН уже начал задержания. Тогда я принял решение отвести людей в сторону площади Гагарина. Начал строить колонну и отводить людей по Ленинскому проспекту. Там увидел ныне покойного депутата Уражцева, который возглавлял тогда организацию «Щит». Попросил возглавить колонну, а сам решил перейти на другую сторону площади и собрать там людей, отсеченных ОМОНом от колонны, и объявить о нашем маршруте движения. Затем перешел через подземный переход, поагитировал людей, вернулся и увидел, что колонна во главе с Уражцевым развернулась прямо в противоположном направлении и двинулась в сторону Крымского моста!
Фото: «Русская планета»
Первый ряд омоновского оцепления расступился и пропустил колонну. Когда я подбежал к Уражцеву, он сначала послал меня на три буквы, а потом сказал: «Все равно уже поздно, люди пошли». И правда пошли. Дальше был прорыв оцепления на Крымском мосту, и колонна покатилась к Белому дому, сметая на своем пути немногочисленные отряды милиции и внутренних войск.
— Думаете, это было спланировано?
— Я убежден в том, что в этих событиях был существенный элемент провокации. Картина расступающихся рядов ОМОНа на Крымском мосту уже тогда навела меня на грустные размышления. Ведь колонну легко остановить на начальном этапе движение, пока она не набрала кинетическую энергию. А вот когда люди разогнались, когда вся многотысячная масса врезается в оцепление — остановить ее очень трудно, почти невозможно.
Так что я уверен, что элемент провокации был. Кто был исполнителем или организатором — не знаю. Какую роль сыграл Уражцев, по злому умыслу или добросовестно заблуждаясь, тоже не могу сказать. Но то, что власть ждала именно такой поворот событий, для меня совершенно очевидно. Так же как и то, что вечером того же дня нас ждали в Останкино. Не просто так там оказались 800 стволов спецназа «Витязь». Это был один из наиболее выгодных сценариев развития событий для Ельцина.
— Вокруг октябрьских событий до сих пор ходит много слухов. В «патриотической» среде распространены истории об иностранных боевиках, участвовавших в расстреле Белого дома. Сколько правды в таких смелых утверждениях?
— Почему слухи? Я лично видел в бинокль из Белого дома, как штатские лица подъезжали на БТРах, в обычной одежде с автоматами и пулеметами, затем открывали огонь в нашу сторону. Через год или два после этих событий мне случилось беседовать с руководителем группы «Мост» Владимиром Гусинским, который прямо мне сказал, что его служба безопасности и аналогичные структуры других олигархов участвовали в штурме Белого дома.
— Почему президент Ельцин все-таки одержал победу над парламентариями?
— Понимаете ли, оппозиция Ельцину объективно была разделена на два очень больших слоя, внутри себя тоже разнородных, но прежде всего отчетливо различающихся между собой. Коммунистическая оппозиция бредила реставрацией, у них было не очень много сторонников в ВС, а на улицах они преобладали. Большинство депутатов были частью некоммунистической оппозиции, которая считала, что надо искать новые пути, двигаться не назад, а вперед. Ельцин находился между ними. К сожалению, различия между коммунистами и некоммунистами оказались больше, чем между позицией каждого из этих крыльев и позицией Ельцина.
— Что вы думаете об официальных цифрах потерь во время разгона ВС: около 150 убитых?
— Официальные цифры я увидел еще в Лефортово, будучи обвиняемым по делу о массовых беспорядках. Меня должны были знакомить с результатами экспертиз, тогда с ними и ознакомился. Я думаю, жертв было больше, это мои личные наблюдения. Мне пришлось видеть, сколько убитых и раненых было в Останкино, внутри Белого дома, сколько трупов лежало на улицах. Думаю, не все потери были учтены официальной статистикой. Многих можно было просто списать. Например, иногородних, приехавших из других республик. Родственники порой даже не знали, куда эти люди уехали. Очень легко было скинуть их со счетов.
— А почему Ельцин не расправился до конца со своими оппонентами? Как прошла амнистия защитников Белого дома, объявленная через несколько месяцев после событий?
— Он не мог раздавить своих соперников, не все было в его руках. Негласный приказ Ельцина о ликвидации лидеров оппозиции существовал, и это не миф. Ельцин хотел, но не мог добить оппозицию, потому что исполнители не хотели брать на себя лишнюю кровь. Коржаков пишет о том же, что не хотел никого убивать. Если бы у Бориса Николаевича была возможность, зная его норов, можно предположить, что он со многими расправился бы. Еще 4 октября было отдано устное распоряжение ликвидировать с десяток человек, в том числе и меня.
Расскажу такую историю, чтобы было понятно. Когда мы выходили из Белого дома после капитуляции, внизу на набережной стояли «Икарусы», в которые нас грузили. Я остановился на ступеньках, закурил сигарету. Постоял, покурил. Тут ко мне подходит офицер группы «Альфа» — не знаю кто такой, не представлялся. Спросил мою фамилию, имя и отчество, а потом говорит: «Илья Владиславович, вам нельзя садиться в автобус, вас расстреляют — есть приказ». — Я его спрашиваю: «Что же мне делать?» — Он отвечает: «Уходить. Кругом оцепление. Я вас проведу». Этот офицер вывел из окружения меня и двух помощников.
Фото: «Русская планета»
А потом, года через полтора, я случайно встретил в Думе Севастьянова, который во время октябрьских событий был начальником московского управления Федеральной службы контрразведки. Мы с ним раньше были в хороших отношениях, и он протягивает мне руку. Я ответил, что убийцам руки не жму. Севастьянов мне сказал: «Дурак ты, я же тебе жизнь спас, приказ то был, а мы его не выполнили».
Исполнители не хотели добивать, закручивать гайки, брать на себя лишнюю кровь. То же самое проявилось во время амнистии. Ведь Ельцин не хотел, чтобы нас выпускали из Лефортово, звонил генпрокурору и требовал остановить выполнение решения Думы. Как только была принята амнистия, ко мне в камеру пришел начальник Лефортовского изолятора и сказал: «Илья Владиславович, срочно десять минуты на сборы и бегом отсюда». Ельцин хотел, но не мог добить оппозицию, потому что исполнители не хотели брать на себя лишнюю кровь.
— Можно ли сказать, что президент Владимир Путин наследник той победы — как его раньше называли, преемник Ельцина?
— Да, Путин родился в 1993-м году, а затем стал подрастать. Он наследник Бориса Николаевича не только потому, что стал его преемником из ниоткуда, словно его взяли из рукава или какого-то сундука. В укреплении власти, в установлении своего режима он опирался на инструменты, созданные Ельциным. В частности, на ельцинскую конституцию, принятую в добровольно-принудительном порядке в декабре 1993-го, и на структуру исполнительной власти, созданной Борисом Николаевичем. Администрация президента ведь не Путиным была создана! Главный теневой механизм власти в нашей стране, суррогат советского Политбюро ЦК КПСС был создан Ельциным, который также заложил традиции манипуляции общественным мнением через СМИ и назначения губернаторов. Все это Путин получил по наследству от Ельцина, который был староват, как в народе говорят, «ехал с ярмарки» и поэтому не успел в полной мере использовать все инструменты власти, созданные под себя.
— Расскажите о Фронте национального спасения, организации, которая смогла на короткое время объединить правых и левых. Насколько жизнеспособно такое сочетание, ведь сегодня такое объединение совершенно различных сил невозможно себе представить.
— Фронт национального спасения придумал я. Это была отчаянная попытка остановить Ельцина. Я понимал, что разрозненная оппозиция его не остановит и пошел на очень тяжелые жертвы, большие компромиссы, расплатился потерей почти всех личных друзей — потом они вернулись, но в тот момент это была серьезная личная проблема. Пошел на союз с крайне-левыми, и это при том, что назвать меня некоммунистом — самое мягкое описание моего отношения к этому сакральному учению. Делал это, так как надеялся, что нам удастся остановить ползучий переворот. То, что Ельцин будет устанавливать авторитарный режим и разгонять ВС, мы поняли еще где-то за год до этого.
Это объединение было жизнеспособным, пока у коммунистов не было своей партии, мы рассчитывали, что масса коммунистов будет ориентироваться на руководящий центр в лиц ФНС. Но через несколько месяцев была зарегистрирована КПРФ, и фронт затрещал. К моменту появления указа № 1400 ФНС был практически парализован. Все последние заседания Фронта начинались с одного вопроса: об отчете председателя Ильи Константинова и его замене. Этот вопрос не проходил, но на каждом следующем заседании поднимался заново. Так что, к сожалению, Фронт не оправдал тех надежд, которые мы на него возлагали.
Это, конечно, старая европейская традиция — сотрудничество христианских демократов с коммунистами мы видели во Франции, в Италии, в других странах. Но она возможна в условиях очень высокого уровня политической культуры, когда руководящий состав фронта понимает приоритет общих задач над частными целями. У нас этого не было и нет до сих пор.
— Пока вы рассказывали о ФНС, у меня появились ассоциации с сегодняшним Координационным советом оппозиции.
— Нынешняя оппозиция — дитя Верховного Совета 1993-го года. Но, как очень часто бывает в подростковом возрасте, взбунтовавшееся против своих родителей и не признающее свое родство. Но оно еще повзрослеет и поумнеет.
А так — на каждом заседании КСО вижу знакомые эмоции: вражда, амбиции, игра на публику, взаимная глухая ненависть. Ограниченность этой модели мне понятна, и я понимаю тех, кто сегодня говорит, что КС не состоялся, от него нужно отказаться. Но возникает тот же вопрос, что и 20 лет назад: а по отдельности что? Никто из игроков не может аккумулировать протестное движение. Это пытается сделать Навальный, но он, по моим наблюдениям, после выборов московского мэра оказался в какой-то степени в политической изоляции внутри самой оппозиции.
— Алексея Навального, кстати, иногда сравнивают с Ельциным.
— Ельцин плоть от плоти, кровь от крови советской номенклатуры, для него естественно было объединять номенклатуру и на нее опираться. Навальный — фигура нового типа. Могут быть личные психологические качества, которые роднят его с Ельциным, но «анамнез» явления другой.
— А как вы думаете, 20 лет назад парламентская оппозиция имела шанс на победу?
— Был шанс! Еще существовала многочисленная интеллигенция, воспитанная шестидесятниками на идеалах свободы, демократии, парламентаризма, правового государства. Но, конечно, нельзя было победить Ельцина, не предложив доступную модель общества, альтернативную идеологии рывка к капитализму, которую он воплощал. ВС этого сделать не сумел, отсюда и поражение. Сейчас мы видимо то же самое. Вот вы посмотрите на КС: он принял политическую декларацию в свое время, где поставил основные задачи: демократия, движение к парламентской республике, разделение властей. Опять же то, о чем мы говорили 20 лет назад. Но не сумел предложить, как говорит Андрей Андреевич Пионтковский, дорожной карты переходного периода.
Споткнулись на том же самом: внутреннее бессознательное тяготение значительной части общества к авторитарным механизмам власти. Ельцин плох, Путин плох, а, допустим, Иванов-Петров-Сидоров, или там Навальный, или Удальцов, хорош. Это тупик! Преодолеть барьер в нашем русском человеке, выдавить из себя раба, додавить гной — пока не получается. «Как же без начальника, без хозяина»; «в доме должна быть твердая рука, дурака надо учить», — это все живет в народных массах и останавливает наше движение вперед.
— В заключение не могу не спросить о судьбе вашего сына Даниила Константинова. Недавно состоялось очередное заседание по его делу. Что вы можете рассказать о его подоплеке?
— Первое же показание свидетелей на вчерашнем заседании в Чертановском суде (19 сентября. — РП) обнажило уши спецслужб. Свидетельница, из числа полицейских дежуривших на станции, рядом с которой был убит парень, убийство которого пытаются повесить на моего сына, ничуть не смущаясь, рассказала, что одними из первых на место происшествия прибыли сотрудники Главного управления по противодействию экстремизма (ЦПЭ). Что они там делали?
Если изучать документы дела, то примерно два тома из десяти, это именно их материалы — ЦПЭ. Масса документов, из которых однозначно следует, что не только моего сына, но и меня они считали чрезвычайно опасным. Там есть такие называемые справки о рассекречивании оперативно-розыскных мероприятий, в которых фигурирует не только Даниил, но и я. По их данным, мы входили в руководство ряда экстремистских организаций и активно работали над созданием военизированных силовых структур. Причем финансировали эту деятельность, используя незаконные коммерческие схемы! Они всерьез решили, что мы с Даниилом создаем националистическое подполье.
Даниил активно занимался уличной политикой, а меня, видимо, решили прикрутить по старой памяти — яблоко от яблони недалеко катится. Была попытка вербовки Даниила. Как я понял из справок ЦПЭ, они задумывали большой процесс над липовой националистической организацией, которой на самом деле никогда не существовало. Кроме нас в бумагах фигурируют еще несколько десятков человек, взятых в разработку. Их, видимо, рассчитывали подтянуть, получив показания Даниила.
Схема очень простая. Они полагали, что испугавшись страшного обвинения в убийстве, он пойдет на любое сотрудничество и подписание любых показаний. Вот тут-то у них все и сломалось — никаких показаний он давать не стал. Помните фильм «Операция Трест» о якобы существовавшей антисоветской организации, созданной на самом деле чекистами? Как я понимаю, хотели создать «Трест-2»: разоблачить, разгромить, посадить выдуманную ими организацию. Этого сделать не получилось, но маховик уже был запущен, обвинение предъявлено, вот они и отрабатывают номер.
Что читать, когда интернет не ловит?
Читайте в рубрике «Интервью» «Правда войны богаче вымысла»Ополченец Таксист — об удивительных случаях на поле боя