Максимилиан Волошин Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин  

Аудиостихи




Главная > О творчестве > Проза > Художественная критика


 

Художественная критика




 

1913 - Репинская история

Когда несчастный Абрам Балашов1 исполосовал кар­тину Репина «Иоанн Грозный и его сын», я написал статью «О смысле катастрофы, постигшей картину Репина».
На другой день после катастрофы произошел факт изумительный: Репин обвинил представителей нового искусства в том, что они подкупили Балашова. Обвинение это было повторено Репиным многократно, следовательно, было не случайно сорвавшимся словом, а соз­нательным убеждением.
Оно требовало ответа от лица представителей нового искусства.
Так как для подобных ответов страницы газет и журналов закрыты, то мне пришлось сделать его в форме публичной лекции.
В своем обвинении Репин указывал прозрачно на ху­дожников группы «Бубновый валет»2 и назвал по имени г. Бурлюка3. Я счел моральной обязанностью отвечать Репину под знаком «Бубнового валета», ни членом, ни сто­ронником которого не состою, хотя многократно, в качестве художественного критика, являлся его толкователем.
Я прекрасно знал, что мое выступление совместно с «Бубновыми валетами» повлечет для меня многие не­приятности, злостные искажения моих слов и нарочито неверные толкования моих поступков. Но обвинение Ре­пина я, как участник прошлогодних диспутов об искусстве, принимал и на себя и отвечать на него счел долгом вместе с ними.
В лекции своей я не касался репинского искусства и его исторической роли вообще. Эта тема слишком большая и общая. Для нее нужна книга, а не лекции. Я говорил только о его картине «Иоанн Грозный и его сын». Я вы­яснял, почему в ней самой таятся саморазрушительные силы и почему не Балашов виноват перед Репиным, а Репин перед Балашовым.
Читатель найдет в тексте лекции мое толкование реа­лизма и натурализма, и главным образом выяснение роли ужасного в искусстве.
Узнав перед началом лекции, что Репин находится в аудитории, я счел своим долгом подойти, представиться ему, поблагодарить за то, что он сделал мне честь выслу­шать мой ответ и мои обвинения против его картины лично, и предупредить, что они будут жестоки, но корректны.
Последнее было исполнено, как всякий может убе­диться из текста моей статьи.
Отвечая мне, Репин имел бестактность заключить свою речь словами: «Балашов — дурак, и такого дурака, ко­нечно, легко подкупить».
Как можно было ожидать, и мои слова, и все, проис­ходившее на диспуте, было извращено газетами. Сказан­ное мною находится в этой брошюре. В тексте ее ничего не прибавлено, ничего не убавлено. В главе «Психология лжи» я даю точный протокол диспута и восстанавливаю процесс преображения действительности.
Относительно же членов общества «Бубновый валет» я должен сказать, что их участие в данном случае ограни­чивалось только административным устройством: никто из них в самом диспуте участия, как оратор, не прини­мал, так как даже г. Бурлюк, который вел себя на этот раз очень сдержанно, членом «Бубнового валета» не состоит.
Те же ругательные слова, что звучали в зале, относи­лись только ко мне и исходили из уст самого Репина и его учеников.
Надеюсь, что сторонники Репина, на лекции не присут­ствовавшие, но покрывающие десятками подписей про­тесты против моего «поступка», не ограничатся одними ли­рическими восклицаниями, личными, на мой счет, инси­нуациями и сочувственными адресами оскорбленному ху­дожнику.
Вот точный текст моей лекции. Они его обязаны про­честь. Я жду на мои обвинения, обращенные против картины Репина, ответа по существу. Того ответа, которого я еще не получил ни от самого художника, ни от его за­щитников. <…>

Психология лжи
В Берлинском университете, в Институте эксперимен­тальной психологии был сделан следующий опыт над сту­дентами: во время лекции в аудиторию ворвался арлекин, а вслед за ним негр с револьвером в руке. Они добежали до середины амфитеатра. Здесь негр настиг арлекина, но тот свалил его с ног, после краткой борьбы вырвал у него револьвер, вскочил и убежал в противоположную дверь, а негр вслед за ним. Вся сцена длилась не больше двадцати секунд. Она была заранее подготовлена и разу­чена двумя актерами; все их движения срепетированы и записаны; костюмы и грим нарочно выбраны самые харак­терные и бросающиеся в глаза и предварительно сфото­графированы. Револьвер не был заряжен.
Спустя две недели всем студентам, присутствовавшим при этом опыте, было предложено описать, что произошло. Получилась коллекция самых противоречивых показаний. Никто не мог определить точно, в каком костюме был негр, в каком арлекин, и большинство утверждало, что арлекин гнался за негром, а негр стрелял в арлекина. Многие слышали выстрел своими ушами. При этом надо принять в соображение, что свидетели, хотя и не были подготовле­ны к данному эксперименту, однако находились в курсе подобных психологических опытов.
То, что произошло на моей лекции 12 февраля в Поли­техническом музее между мной и Репиным, и то, какие формы  это приобрело сперва в газетных отчетах, потом в газетных статьях и, наконец, в коллективных и индиви­дуальных протестах в виде писем в редакцию и адресов, весьма напоминает опыт, произведенный в Берлинском университете.
Случай этот настолько характерен для психологии воз­никновения и развития лжи, что мне кажется интересным изложить фактически все то, что было, и во что все превра­тилось.
Лекция моя «О художественной ценности пострадав­шей картины Репина» составляла тему для диспута «Буб­нового валета». «Бубновый валет» взял на себя все хо­зяйственные хлопоты по устройству лекции, но этим его роль и ограничилась. Никто из членов общества «Бубно­вый валет» в диспуте участия не принимал.
Председательствовал присяжный поверенный Алек­сандр Богданович Якулов. Официальными оппонентами моими были литераторы: Георгий Иванович Чулков, Алек­сей Константинович Топорков4 и художник Давыд Давыдович Бурлюк, который членом общества «Бубновый ва­лет» не состоит.
Перед началом лекции представитель полиции объявил председателю, что участие в прениях разрешается только лицам, заранее помеченным в программе. Таким образом, никакое выступление членов общества «Бубновый валет» на данном диспуте не было возможно.
После лекции, по ходатайству председателя, пред­ставитель полиции дал, в виде исключения, право голоса самому Репину и его ученику г. Щербиновскому5.
Таким образом, на диспуте говорили: И. Е. Ре­пин, г. Щербиновский, Георгий Чулков, А. К. Топорков, Д. Д. Бурлюк и я. Ни одного «бубнового валета».
Перед лекцией я имел следующий разговор с И. Е. Ре­пиным. Узнав, что он в аудитории, я направился на верх амфитеатра, где мне его указали. Никогда не видав его в лицо, я спросил: «Не вы ли Илья Ефимович Ре­пин?»
Получив утвердительный ответ, я представился и ска­зал: «Очень извиняюсь, что вам, вопреки моему распоряжению, не было послано почетного приглашения» (это было фактически так).
На что Репин ответил мне: «Если бы я его получил, я бы не пошел. Мне не хочется, чтобы о моем присутствии здесь было известно». Затем я поблагодарил его за то, что он пришел лично выслушать мою лекцию, прибавив: «Мне гораздо приятнее высказать мои обвинения против вашей картины вам в глаза, чем вы стали бы потом узнавать их из газетных передач. Предупреждаю вас, что нападения мои будут корректны, но жестоки». На это Репин ответил мне: «Я нападений не боюсь. Я привык». Затем мы пожали друг другу руки, и я спустился вниз, чтобы начать лекцию.
Лекция моя была выслушана спокойно, без перерывов. Только в одном месте, когда я говорил о том, что произ­ведениям натуралистического искусства, изображающим ужасное,— место в Паноптикуме, кто-то из кружка Репина крикнул: «Как глупо!» Когда на экране появился портрет Репина — ему была устроена публикой овация. Когда я за­кончил свою речь, раздались аплодисменты, перемешан­ные со свистками. Было ясно, что одна часть публики сочувствует Репину, другая — идеям, высказанным мною.
С этого момента я перестаю быть активным действую­щим лицом диспута и становлюсь только слушателем и зрителем происходящего. Следовательно, из области объ­ективной правды перехожу в область субъективных сви­детельских показаний.
Когда во время антракта выяснилось, что вся публика уже осведомлена, что И. Е. Репин находится в зале и что пристав разрешает слово самому Репину и его ученикам, то член «Бубнового валета» художник Мильман6 подошел к Репину и предложил ему отвечать мне. Когда Репин поднялся на верху амфитеатра, чтобы говорить, вся пуб­лика повскакивала со своих мест, а председатель А. Б. Якулов предложил ему спуститься вниз на кафедру, чтобы лучше быть услышанным. Замешательство и крики «сойди­те на кафедру», «пусть говорит с места» длились несколько минут. Речь И. Е. Репина сохранилась в моей памяти в таких отрывках:
«Я не жалею, что приехал сюда... Я не потерял време­ни... Автор — человек образованный, интересный лектор... У него прекрасный орган... много знаний... Но... тенден­циозность, которой нельзя вынести... Удивляюсь, как обра­зованный  человек может  повторять  всякий  слышанный вздор. Что мысль картины у меня зародилась на представ­лении «Риголетто» — чушь! И что картина моя — опер­ная — тоже чушь... Я объяснял, как я ее писал... А обмо­роки и истерики перед моей картиной — тенденциозный вздор. Никогда не видал... Моя картина написана два­дцать восемь лет назад, и за этот долгий срок я не перестаю получать тысячи восторженных писем о ней, и охи, и ахи, и так далее... Мне часто приходилось бывать за границей, и все художники, с которыми я знакомился, выражали мне свой восторг... Значит, теперь и Шекспира надо запретить?.. Про меня опять скажут, что я самохвальством за­нимаюсь...»
Говоря это, Репин как бы все больше и больше терял самообладание. Сколько помню, затем он говорил об идее своей картины, о том, что главное в ней не внешний ужас, а любовь отца к сыну и ужас Иоанна, что вместе с сыном он убил свой род и, может быть, погубил царство. «И здесь говорят, что эту картину надо продать за границу... Этого кощунства они не сделают... Русские люди хотят довер­шить дело Балашова... Балашов дурак... такого дурака легко подкупить...»
На этом кончилась речь Репина. С появлением на ка­федре его ученика г. Щербиновского бурная атмосфера на­чала еще более сгущаться.
Он говорил о том, что не может молчать, когда его гениальный учитель плачет, когда он ранен. «Мне пятьде­сят пять лет, а я младший из учеников Репина, я маль­чишка и щенок...» Затем он сравнивал Репина с Веласкесом. Говорил, что рисунок есть понятие, никакими слова­ми неопределимое, что «искусство — это такая фруктина...» и т. д. Восстанавливать содержание его речи я не берусь.
Выступивший вслед за ним Д. Д. Бурлюк7 говорил очень сбивчиво. Выход Репина, покинувшего аудиторию при овациях со стороны публики, перебил его речь. Он спу­тался и заявил, что чувствует себя нехорошо и будет про­должать речь после.
Вслед за Бурлюком говорили Георгий Чулков и А. К. Топорков, оба официальных оппонента, принявшие участие в диспуте по моей просьбе. <...> После окончания речи Топоркова снова говорил Д. Бурлюк. <...>
В заключение диспута я, обращаясь к публике, ска­зал:
«Прежде всего, я хочу поблагодарить И. Е. Репина, хотя теперь и заочно, т. к. он уже покинул аудиторию, за то, что он сделал мне честь, лично явившись на мою лек­цию. К сожалению, отвечая мне, он совсем не коснулся вопросов моей лекции по существу: он не ответил ни на устанавливаемое мною различие реального и натурали­стического искусства, ни на поставленный мною вопрос о роли ужасного в искусстве. В последнем же вопро­се, нарочно подчеркиваю и упираю на это, заключается весь смысл моей лекции и моих нападений на картину Репина».
Затем я в кратких словах отвечал Топоркову на его критику моего деления реального и натурального и Чулкову на вопрос о значении кубизма, не касаясь больше ни Репина, ни его картины.
Так прошел фактически диспут «Бубнового  валета».
На следующий день начинается процесс преображе­ния действительности в хроникерских отчетах. Свидетели начинают путать, кто за кем гнался: арлекин за негром или негр за арлекином. <...>8
На второй день начинается следующая стадия. Выра­жают свое мнение те, что на лекции не присутствовали, а прочли отчеты об ней. Действительность получает вто­ричное преображение:
«...Третьего дня, во вторник, в Москве произошло явле­ние, по реальным последствиям бесконечно меньшее, чем исполосование репинской картины, но по своему внутрен­нему содержанию гораздо более отвратительное.
То, что произошло третьего дня, было безмерно постыд­нее, гаже, оскорбительнее, чем неосмысленный поступок безумного Балашова». <...>
На третий день те, что не были на лекции, не читали отчетов, а читали только статьи, написанные на основании отчетов, дают уже такие свидетельские показания:
«В лапы дикарей попал белолицый человек...
«Они поджаривают ему огнем пятки, гримасничают,  строют страшные рожи и показывают язык.
«Приблизительно подобное зрелище представлял из себя «диспут» бубновых валетов, на котором они измывались над гордостью культурной России — И. Е. Репи­ным. <...>
Одна из газет воспроизводит мою фотографию, вы­резанную из группы, где я снят вместе с Григорием Спиридоновичем Петровым и Поликсеной Сергеевной Соловьевой, в своем обычном рабочем костюме, который ношу у себя в Крыму (где живу, между прочим, уже 20 лет): холщовой длинной блузе, подпоясанной веревкой, босиком и с ремешком на волосах, на манер, как носят сапожники. Портрет воспроизведен с таким комментарием:
«Максимилиан Волошин, громивший Репина на дис­путе. На фотографии он изображен в «костюме богов». В таком виде он гулял в течение прошлого лета в Крыму, где  этот  снимок  и  сделан   (Ран<нее>   утро)».   <...>
Дальше, на четвертый, на пятый день свидетельские показания прекращаются совсем, и слышны только истери­ческие выкрики, негодующий вой и свист толпы. Газеты пестрят заглавиями: «Комары искусства», «Гнев божий», «Полнейшее презрение», «Бездарные дни», «Репин вино­ват».
Слышны голоса из публики: «Старого Репина, нашу гордость, обидели, и за него надо отмстить!», «Присоеди­няю и мой голос, голос оскорбленной в лучших чувствах своих русской женщины, к протесту против неслыханного издевательства нашей молодежи над красою и гордостью нашей, Ильей Ефимовичем Репиным!», «Присоединяюсь к протесту. Слава Илье Репину!», «Как больно, как стыд­но, как страшно в эти бездарные дни!», «Полнейшее пре­зрение! Бойкот выставок! А нашему гениальному Репину слава, слава и слава на многие годы!», «Присоединяем наши голоса к прекрасному крику негодования против неслыханной выходки наших мазилок!», «...нам, допускаю­щим озлобленных геростратов совершать их грязную вак­ханалию, должно быть стыдно!» <...>
Наконец, все сливается в десятках и сотнях подписей известных, неизвестных лиц, присоединяющихся к протесту и подписывающихся под сочувственными адресами оскорбленному Репину.
Попробуйте теперь установить, что делали негр и арле­кин, кто за кем гнался, в каких костюмах оба они были одеты, был ли произведен выстрел и кто на кого поку­шался?

(Публикуется по:
Волошин. М.А. Путник по вселенным/
Сост., вступ. ст., коммент. В.П. Купченко и З.Д. Давыдова. ?
М.: Сов. Россия, 1990. ? С. 121-127).


Впервые опубликовано в книге: Волошин М. О Репине.— М., 1913.

1
 А. Балашов изрезал картину 16 января 1913 г. Статья Волошина «О смысле катастрофы, постигшей картину Репина» напечатана в газе­те «Утро России» 19 января 1913 г.
2 Благожелательные   отзывы   о   художниках   «Бубнового   валета» содержались   в   статьях   Волошина:   «Московская   хроника»   (Русская художественная летопись. —1911.—№  1.— С.  10—12)  и «Художествен­ные итоги зимы   1910—1911   гг.   (Москва)»    (Русская  мысль.— 1911.— 5.— С. 30—32). Затем 12 и 25 февраля 1912 г. Волошин выступал на диспутах «Бубнового валета» в Москве. Поэт-футурист Бенедикт Лившиц впоследствии объяснял, что Волошин был приглашен «Бубновым валетом» «в качестве референта», как художественный критик, «отличавший­ся известной широтой взглядов» и чуждый «групповой политике Грабарей и Бенуа». (Лившиц Б. Полутораглазый стрелец.— Л., 1933.— С. 84).
3 Бурлюк Давид Давидович   (1882—1967)—художник  и  поэт-фу­турист.
4 Топорков А. К.  (1882—?)— философ, критик и журналист.
5 Щербиновский   Дмитрий   Анфимович    (1867—1926)— художник.
6 Мильман Адольф Израилевич  (1886—1930)— художник.
7 Сам Бурлюк вспоминал: «Вечер открылся речью Макса Волошина, который читал свое слово по тетрадке.
Толстый, красный — с огненными волосами, бурей стоявшими над  лбом, он был какой-то чересчур уж в своем буржуазном успевании не подходяще спокойный, стоя на эстраде среди всеобщего возбуждения тысячной молодой толпы.
На экране по изложении истории с картиной появилось само произве­дение, цапнутое торопливой нервной рукой больного Балашова.
Высоко в последних рядах аудитории, через два сиденья от меня, поднялась небольшая, в застегнутом сюртуке, фигурка. Лицо, изборож­денное сетями морщин, коричневатое: фигурка говорила глухим голосом,  сразу ставшим близким и знакомым всем.
Это был Илья Ефимович Репин.
«Я испытывал тревогу, приближаясь по залам к моему холсту... Да... в содеянном виноваты новые... бурлюки...»
Был дан свет: картина с черными полосами балашовской вивисекции исчезла с экрана.
В окружающей толпе царила напряженная тишина: все ждали скан­дала... событий.
И. Е. Репина стали упрашивать перейти на эстраду, но он вдруг, видимо потеряв спокойствие, с которым начал речь свою, речь ректора академии, которого привыкли подчиненно слушаться, продолжал уже с тоном раздражения и обиды:
«...Я не хочу... Я сейчас уйду... мне только хотелось послушать, что скажут такой многочисленной аудитории... о несправедливо содеянном...»
Проговорив это, устремился меж сиденьями вверх, а далее, по боковому проходу, в гардеробную» (Бурлюк Д. Д. Фрагменты из воспоминаний футуриста: Машинопись.— Рук. отд. ГПБ, ф. 552, ед. хр.  1, с. 20—22).
8 Рецензент журнала «Русская художественная летопись» (1913.— № 3) так оценил выступление Волошина: «Насколько можно вывести из газетных сообщений, доклад этот был едва ли своевременен. Как бы ни относиться к знаменитой картине, нельзя же отрицать, что она яркое выражение художества своего времени, и потому, конечно, ей место не в паноптикуме, как утверждал Волошин. Но, думается, совсем бестактно было, если не самое присутствие Репина, то его «взволнованное» выступление   и   особенно — вторичное   обвинение   новейших   художественных настроений, как почвы для художественного вандализма». Еще определеннее   поддержал   Волошина   критик   Я.   А.   Тугенхольд   (Бурлюк Д. Д.— С. 56): «Правильный  (как бы ни смотрели на его своевременность)   отпор,  данный  М.   Волошиным   Репину,   трижды   обвинившему молодежь в подкупе Балашова, вызвал со стороны московской прессы преувеличенно яростные нападки против «Бубнового валета», под флагом которого выступил Волошин... Я говорю — правильный, потому что дело шло не только о протесте против обилия крови в репинской картине <...>, но и о протесте против тех «кулачных приговоров» <...>, кото­рыми  Репин  всегда  расправлялся  с  инакомыслящими  художниками». На   2-м   диспуте   в   прениях   выступил   также   В.   В.   Маяковский (см. «Русское слово» от 26 февраля). По свидетельству «Русских ве­домостей»   (28  февраля)   Маяковский  заявил,  что  «Бубновый  валет» «даже скандала  не сумел  устроить».  «М.   Волошина  оратор обозвал лакеем «Бубнового валета» за то, что он, не восприняв в поэзии принципа новой живописи  («цвет, линия и форма должны быть самовладеющей величиной»),   высказал   себя   солидарным   с   «Бубновым   валетом»   в оценке картины Репина».


Рисунок М.А. Волошина

Павел Павлович фон Теш (1842-1908), врач, близкий друг матери Волошина, приобретший для нее землю в Коктебеле весной 1893 г

Рисунок М.А. Волошина


1919, конец - 1920, начало - Искусство в Феодосии

Феодосия — город контрастов.
Кажется, нет <среди> русских городов города, менее живущего художественной жизнью, чем она.
Нельзя себе представить театральной публики более неблагодарной, художественно и архитектурно более без­вкусной, чем богатое феодосийское мещанство.






Перепечатка и использование материалов допускается с условием размещения ссылки Максимилиана Александровича Волошина. Сайт художника.