О ПРОФПРИГОДНОСТИ ПОЭТА – «ПОТОМКА РАМЗЕСА II»
Попытка разобраться в творчестве Бориса Орлова назревала у меня давно, и продиктована она прежде всего тем, что поэт этот любит работать со сравнениями, а значит, в какой-то степени родственен он мне по духу. Однако небрежность, с которой он пишет, заставила меня отнестись к его стихам критически. И поговорить в этой связи я хотел бы о какой-то внутренней культуре и элементарной грамотности.
Почти потрясли меня своей безграмотностью, поэтической несостоятельностью и общим настроем стихи Бориса Орлова в сборниках, издаваемых Владимиром Морозовым к 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина, – «Великая провинция», «Отечество», «Дорога» и «Юдоль земная». Остановлюсь на этом явлении подробно. За несколько месяцев до этого мне довелось прочитать отрицательную рецензию на Орлова в «Русском альманахе» (№ 3 за 1997 г.), и тогда мне показалось что автор, Тихомиров-Тихвинский, подошел к творчеству Бориса Орлова несколько претенциозно, слабо аргументировав свои выводы. Чувствовалось, что в статье более личного неприятия, чем беспристрастного поэтического исследования. Серьезно же взявшись за морозовские сборники, я с удивлением обнаружил, что критик не так уж и далек от истины.
Я бы сказал, что в контексте религиозного настроя этих изданий стихи Бориса Орлова попросту направлены на дискредитацию православия. Я не приверженец строгого соблюдения канонов, сам духовных стихов не пишу и свято чту свободу вероисповедания. Вадим Шефнер, являясь в своих стихах убежденным атеистом, от этого для меня ничуть не теряет своей значимости. Однако оскорблять святыни в своих стихах он себе не позволяет. Сборники Морозова представляют собой прежде всего попытку показать русскую поэзию тянущейся к Богу, к православным, отеческим корням, о чем говорит и название последней из книг серии, уходящее этимологическими корнями в церковно-славянскую лексику: «Юдоль земная». И тем более досадно, что в них иногда попадаются святотатственные строки, – а это уже вина составителя и редактора.
Но обратимся к фактам. Подборки Бориса Орлова все как одна названы вполне богобоязненно: «Тень тернового венца», «Я к звездам шёл», «Без храмов округа – пустырь». Тем страшнее яд святотатства, когда он закамуфлирован под модные нынче обращения к Богу или ссылки на него. Стоит вчитаться чуть внимательнее – и холодный пот прошибает от таких строчек:
…Тихо положили в гроб господен
Моего отца-фронтовика.
Наверное, не надо объяснять здесь значение этого святого для всех верующих понятия. Даже написание с маленькой буквы не спасает автора. Знали бы крестоносцы, воевавшие за Гроб Господен, за что они проливали свою кровь. А ведь подобные заявления стали для Бориса Орлова уже тенденцией.
Так, в стихотворении, посвященном Анатолию Коршунову, поднятие стопок у него ассоциируется с крестным знамением: «Мы, как перекрестимся, стопки поднимем…». Здесь же:
Мы падшие ангелы. Наша
Каморка для нас как часовня.
(Замечу, что часовня – вовсе не место для падших ангелов, то есть бесов.)
Вот еще неудачно скрытое неуважение к православию:
…Незрячий скиталец и гость,
Освоивший божью дуду.
Поэзия – белая трость,
С которой по небу иду.
Вроде ничего крамольного. Правда, слово «гость» явно лишнее, так как понятие «скиталец» сходно с ним по смыслу.
Настораживает и освоение некоей дуды Божьей, но идем дальше.
Пропускаем мало что говорящую строфу о небесных похождениях автора и натыкаемся на следующую строку:
Терновником колется злость…
Если имеется в виду куст терновника, то автор разрушает композицию, так как куст находится на земле, а автор ногами о звезды спотыкается, значит, речь идет о терновом венце, а это прямое отождествление себя с Богом. И заканчивается стихотворение так:
Поэзия – белая трость,
А Бог – для души поводырь.
Поэзия – тонкая штука, работающая подчас сильнее на едва ощутимых ассоциативных связях, чем на прямолинейных декларациях. С чем прежде всего ассоциируется в наше время поводырь слепца?! Да, конечно же, с собакой-поводырем! Не спорю, поводырем самого слепца может быть и человек (другой слепой, как в метафорической картине Брейгеля), однако это не сглаживает первого ощущения – Орлов завуалированно сравнивает Бога с собакой. Если бы это был единичный случай, я бы принял такую инсинуацию за авторскую глухоту (термин Максима Горького), но я сталкиваюсь с подобными вещами у Бориса Орлова постоянно.
След самолета – подпись Бога.
Во-первых, это фальшиво (след самолета – выброс отработанных продуктов сгорания, засоряющих атмосферу), а во-вторых, просто вторично – Вознесенского еще во вполне атеистические времена ругали за то, что он сравнивал чайку с плавками Бога. А как расценивать такое признание:
Мы сыграем в могилах с потомками в кости:
Жизнь – игра, но и гибель – игра.
Оставлю на совести автора, что в кости можно играть только с предками, так как потомков еще нет в могилах, попробую лишь обратить внимание на то, насколько безнравственна подобная «игра» со словами и с темами.
Интересно в этой связи и последнее стихотворение в рассматриваемой подборке Орлова «Густеет свет. Стареют зеркала…». Неспроста именно им завершается вся подборка. В нем автор описывает, как браво он будет острить в лодке Харона с другими пассажирами (поэт их почему-то называет господами), когда наступит смерть. Данное стихотворение кажется мне разгадкой всего религиозного настроя автора. Не будем говорить о том, что, прежде чем мило беседовать в лодке Харона, нужно, по меньшей мере, выплюнуть изо рта обол (плату за проезд), и о прочих несуразностях. Задумаемся о главном, ибо если обратиться к античной, языческой мифологии, то Харон перевозил «только тех усопших, чьи тела преданы земле с приличными ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯМИ и ОБРЯДАМИ. В противном случае несчастным теням приходилось печально блуждать у берегов…» (А.Г. Петискус, «Мифология греков и римлян», 1883 г., с. 247). Вот тебе и православие! Вот и объясняются все предыдущие игры в кости мертвецов, закладывание своего отца в гроб господен (можно пофантазировать, кто же тогда сын) и прочее-прочее. Удивительны и исторические изыскания Орлова:
Я потомок Рамзеса II,
Я Рамзес девяносто второй.
Если уж первый Рамзес, как и подобает, указан римскими цифрами, то второй определяется уже словами. Это тот случай, когда историческая необязательность видна глазами, так сказать, наглядна, поскольку никакого девяносто второго Рамзеса не было. Допустим, это поэтическая вольность, но даже она должна иметь разумные границы – уже последний из Рамессидов, Рамзес XII, был отстранен от власти тогда, когда хетты, которых автор собрался превращать в рабов, уже прекратили свое существование. А ведь для прихода девяносто второго Рамзеса надо накинуть еще как минимум лет 300-400.
Так же беспомощно с точки зрения исторической правды описан в стихотворении «Чёрный кот на моём щите…» соратник Спартака, который, как это видно из контекста, не будучи римлянином и выступая против Рима, поёт гимны Марсу – богу не просто сугубо римскому (он заимствован из греческой мифологии, где носил имя Арей), но, главное, богу – покровителю римской государственности. Древние считали его отцом Ромула и Рема. Чувствуете, как «свободно», запанибрата автор обращается с чужой историей и родной религией. Точно так же он поступает и с элементарной логикой, чему есть подтверждения почти в каждом его «творении». Например:
В лесу не надо корректив –
Свободна божья тварь.
Закон природы справедлив:
Здесь каждый – раб и царь.
Во-первых, подобное перечисление после Державина – это покрытый плесенью штамп: «Умом громам повелеваю, Я царь – я раб – я червь – я бог!». Во-вторых, у Бориса Орлова идет, как я понимаю, противопоставление леса городу, но в городе происходит то же самое, более того, разделение на иерархические ступени присуще именно людям, а не зверям. К тому же непонятно, в чем же справедливость, коли есть цари и рабы?! А уж какую свободу имеет в виду автор, говоря о рабстве, вообще объяснить не берусь.
Часто в своих выступлениях Борис Орлов любит упоминать о каких-то мифических версификаторах от поэзии, которые, умея прекрасно рифмовать, подделываться под сложные размеры и виды строфики, являясь умелыми метафористами, при этом не несут ничего в душе. Ответственно заявляю – это сказки для взрослых. Подобные вымыслы всегда имели идеологическую подоплёку. Они создаются не для всестороннего исследования произведения, а для борьбы с инакомыслием. Виртуозная метафора не может быть пустышкой по определению. Метафора – суть поэзии. Поэзия – суть духовного осмысления жизни. Это высокая гармония. Как гармония может быть пустой? Форма неотделима от содержания. Об этом очень красноречиво говорит Эткинд в своей «Материи стиха»: «Нет содержания вне формы, потому что каждый элемент формы, как бы он ни был мал или внешен, строит содержание произведения; нет формы вне содержания, потому что каждый элемент формы, как бы он ни был опустошен, заряжен идеей». И если мы не можем назвать ни одного поэтического произведения, в котором при виртуозной точности, образности и яркости, отсутствовала бы поэзия, то обратных случаев сколько угодно. Неряшливо выражающий свои мысли часто и мысли имеет соответствующие.
Вот и Орлов, к сожалению, допускает бесконечные промахи. Причем промахи эти и ошибки часто не замечают даже критики, которым положено этим заниматься, а что уж говорить о поэтах. Например, Татьяна Батурина в статье «Мирозданье сада» (газ. «Литературный Петербург», № 6 за 1998 г.) хвалит образ Орлова: «Меня распяли на анкете. Вопросы вбили, словно гвозди». И далее: «За мною вслед распяли город на кубометре целлюлозы…». Не важно, что этот образ ошибочно назван метафорой, а не симфорой, главное, что построен он довольно неумело. Сказать о распятии на полисахариде, образованном остатками глюкозы (что и является целлюлозой), все равно что сказать, что мы одеваемся в кожу гусеницы тутового шелкопряда, а не в продукт ее слюноотделения. Но и этого мало, поэт, не заботясь о точности образа, заявляет, что город распят на кубометре (в единственном числе!) целлюлозы. Из кубометра целлюлозы получится такое небольшое количество бумаги, что ее не хватит подтереться на неделю и одному сельсовету. Про анкеты или личные дела для нужд города уж и не говорю.
Так же несостоятельны и другие тропы, которые, как мне представляется, являются коньком автора. Зачастую метонимии у него на протяжении одного стихотворения опровергают друг друга.
Вот, например:
Ноябрь не блистает здоровьем,
Глотая дожди и снега.
Он болен слегка малокровьем,
Коростой примерзла пурга.
«…ябрь не бли…» и им подобные связки оставим без внимания, их в подборке масса. Иногда автор позволяет себе по три-четыре спондея в трехсложниках, таких как амфибрахий и анапест. Но вдумайтесь, как можно слегка болеть малокровием? По-моему, это всё равно что быть слегка беременной или немножко сидеть в тюрьме. А что за перл – «коростой примёрзла пурга»? Пурга – это ненастье с сильным ветром и снегом. Примерзнуть может снег, но как может примерзнуть само ненастье? К тому же, если вдуматься в смысл, получается, что ноябрь пожирает (глотает) собственную коросту. Вот к чему приводит неумение работать с метафорами и симфорами. Образное мышление тяжело дается автору, сколь он ни старается сравнить всё со всем.
Часто мы с сожалением констатируем падение общего поэтического уровня в среде начинающих поэтов, однако в собственном глазу и бревна не замечаем. На кого ориентироваться молодым, если мастерство их маститых коллег находится на таком уровне? (Б.А. Орлов – бессменный председатель приемной комиссии Санкт-Петербургской организации Союза писателей России. Различные председательские места и в советские времена занимали не великие поэты, однако вспомним Чепурова, Гоппе или Ботвинника – безграмотными их не назовешь.) Что куратор последних конференций молодых литераторов Северо-Запада Борис Орлов может сказать или посоветовать мальчику 17-ти лет, участнику семинара Ирэны Сергеевой Алексею Лебедеву, написавшему: «К ресницам прилипла пороша», когда у него самого пурга примерзает?!
Когда я беру в руки книги Орлова, меня не покидает ощущение, что я нахожусь в Сталинграде 1943 года. Голые, неприглядные, обожженные стихи разуверившегося в жизни человека обступают меня со всех сторон. Нежилые, с зияющими, обгоревшими строками. Я говорю не только о тематике, но и о стилистике. Сам автор, не стесняясь, констатирует потерю нравственных ориентиров, сказав в одном из стихотворений: «…в наших душах сыро и темно». Непонятно только, почему во множественном числе. Всем скопом не так страшно ответственность нести?
А ведь что отличает высокую трагедию от чернухи? Только лишь вера и надежда, тонкий лучик которой пробивает толщу страданий и, словно свет звезды, достигает он дна читательской души. Чернуха – это пугалка. Спекуляция на отрицательных эмоциях. Причем автором часто педалируются резкие выпады против определенных святынь. Чему же удивляться, если для автора «Царь-пушка как параша». Особенно достается Кремлю: он и «крематорий, в котором сжигают Россию», и «чёрный Кремль под холодным солнцем России», и «красный лагерный барак» и так далее. Кстати, Кремль зачастую написан с маленькой буквы. Думаю, что такие стихи должны очень нравиться всякого рода диссидентам, «ненавистникам» той Родины, которую так напоказ любит Борис Орлов. Подобные признания им очень важны – как раньше, так и теперь. Хочется верить, что это у автора происходит несознательно.
Бывают у Бориса Орлова и случаи прямого заимствования у не очень известных поэтов. Так, одно из самых популярных стихотворений этого автора «Чёрная подлодка, чёрная вода» весьма напоминает строки из стихотворения Якова Полонского, но с противоположным знаком:
Белые одежды, белое крыло.
Кроткое сиянье – строгое чело.
Даже аранжировка та же. Однако если у Полонского предмет описания – создание Божие, то у Орлова – орудие уничтожения. Если у Полонского белое, то у Орлова чёрное.
Конечно, у автора много ляпов, конечно, он не всегда слышит, как надо конструировать строчки, как надо сочетать друг с другом слова, конечно, он не всегда чувствует мелодику строки, но есть у него и определенные удачи. Мне почти целиком понравилась его подборка в сборнике «Светлынь». Правда, там, в основном, верлибры, дистихи и моностихи. То есть, автор как бы не успевает испортить свои находки ввиду малой площади стихотворения. Там, где не надо ритмизовывать и рифмовать свои образы, произведения получаются наиболее цельными. Но там, где начинается традиционное стихосложение, сразу заканчивается стройность мысли. Пример тому – стихотворение «Плюются, рты кривят, руками…» Автор уподобляет себя камню, от которого круги по воде идут. Само по себе сравнение интересное, но он тут же портит всё заявлением: «Я брошен… чтобы не прокисла // жизнь, как стоячая вода». Если в воду камни швырять, она от этого проточной не станет. Только муть поднимешь, и прокиснет она скорее.
Дело не в том, что Борис Орлов слабый поэт. Он не бездарный человек. У него есть и неплохие стихотворения. Их не много, но они есть, это и «Я офицер нарушивший присягу…», и «Поплакал, никто не осудит…», и другие. Дело в том, что Орлов именно в наши, такие нелитературные времена, не выдерживает серьезного экзамена на профессиональную пригодность. Первая книга, вышедшая в советские времена, готовилась, по его словам, пять лет. То есть, пять лет мальчик Боря ходил в редакцию, как на работу, и переделывал неудачные или безграмотные строчки. И его редактор в поте лица отрабатывал свой хлеб. (Оттого первые книжки и выглядят лучше остальных.) Сейчас же Борис Александрович выпускает их, как блины печёт – по две-три в год. И почти все они воспринимаются всего лишь как хороший черновик, то есть рабочая записная книжка, из которой можно и нужно делать настоящие стихи. Ни о какой редактуре в последних сборниках Бориса Орлова, конечно, и говорить не приходится. Да и что ему редактура, когда он сам главный редактор «Морской газеты»!..
Вот что я имел в виду, говоря о наших нелитературных временах. Снизились требования, упал уровень, размылись критерии. Причем во всех областях. Люди, не способные трех слов связать, становятся академиками, безусые юнцы получают звания полковников, безграмотные литераторы возглавляют газеты и издательства. Снова «кто был ничем – становится всем». А как нас учат, охраняют и какой литературой пичкают сегодня – хорошо известно. И если молодежь все это воспринимает как данность, то люди более зрелых поколений ужасаются тем подменам, которые видят на каждом шагу. И последствия будут катастрофическими.
Возвращаясь к творчеству Бориса Орлова, хочется отметить, что стихи могут по-разному обессмертить их создателя. Могут – как Пушкина, а могут – как графа Хвостова. И ни благородное рождение, ни титулы, ни звезды на погонах в этом деле не помощники.
Алексей АХМАТОВ,
член Союза писателей России,
г. Санкт-Петербург