25 мая
исполняется 60 лет Олегу Далю
Мне кажется,
мужчину делают две вещи: серьезное отношение к
профессии и нежное — к женщине.
Олег Даль серьезно
относился к своей профессии. Однажды записал в
дневнике: «Как стать единственным? Где
неповторимость? В чем она?»
Наверное, так и не узнал
этого. Но неповторимым и единственным — стал.
В театральном училище
студентам предложили этюд: вы застряли в лифте...
Кто-то изображал беспокойство, кто-то хохмил. А
Даль описался. Не понарошку — реально.
Из дневниковой записи 1972
года: «Писатель — как священник... Даже если ваш
отец умирает — и вы с разбитым сердцем стоите у
его постели, то и тогда вы должны запоминать
каждую мелочь, как бы это ни было больно». Все это
сказал Хемингуэй, и, если заменить в его словах
«писатель» на «артист», все это точно отнесется к
моей профессии. Это верно и честно, и в этом нет
ничего героического и тем более
сверхъестественного».
«Что есть — ТЕАТР?» —
спрашивал он себя.
И отвечал:
«РАЗНОСТЬ ТЕМПА И РИТМА».
«Почему мы узнаем о ритме
только в момент его слияния, столкновения с
темпом?
Можно ли играть Ритм?
Или его можно только
ощущать?
Как его найти и ощутить?
Не поможет ли в данном
случае ТЕМП?
То, что эти два явления
взаимосвязаны, в этом нет сомнений.
Грубо говоря, ТЕМП —ФОРМА,
РИТМ — СОДЕРЖАНИЕ.
...Нужен пример. Опыт.
Жизнь. Практика».
У него была жизнь. И — опыт
обдумывания. Он знал, что такое глубокая печаль и
глубокий звук. Он падал в них, как в глубокий
колодец...
Отсюда его неповторимость
и единственность.
И как следствие —
одиночество.
Он был безнадежно одинок в
своей профессиональной среде.
Как говорит А.К.М.: «Пища
для гения готовится на кострах одиночества».
По поводу гения прощения
не прошу, у каждого — свое представление о
гениальности. А вот костер одиночества, на
котором жарился Олег Даль, был страшный...
В конце июня 1979 года
записал в дневнике молитву:
«Господи, дай мне душевный
покой, чтобы принимать то, чего я не могу
изменить, мужество изменять то, что могу, и
мудрость — всегда отличать одно от другого!»
Где-то за полгода до
смерти Высоцкого сказал: «Сначала уйдет Володя, а
потом я...»
Высоцкого не стало в июле
1980 года, а Даля — 3 марта 1981-го.
Запись октября 1980 года:
«Стал думать часто о
смерти.
Удручает никчемность.
Но хочется драться.
Жестоко.
Если уж уходить, то
уходить в неистовой драке.
Изо всех оставшихся сил
стараться сказать все, о чем думал и думаю.
Главное — с д е л а т ь ! ! !»
Однако при всем своем
серьезном отношении к профессии Олег Даль жил не
только ею. Он знал: жизнь есть дом. И когда женился
на Лизе Эйхенбаум, то стал очень домашним
человеком.
Он любил свою жену Лизу. А
свою тещу Ольгу Борисовну (дочь выдающегося
филолога Бориса Михайловича Эйхенбаума) нежно
звал Олечкой.
В 1979 году Ольга Борисовна
написала отцу «письмо без адреса». (Отец умер в 1959
году.)
«А сейчас ее (Лизин) муж —
человек, которого ты полюбил бы очень. Он
талантлив, красив, музыкален, он интересен и
сложен, и... к сожалению, он пьет.
...Ты очень беспокоился:
что с ней (Лизой) будет? Она очень хороший человек
и в конце концов после бурь и метаний нашла то,
что ей было нужно: свой дом, который она очень
любит, и мужа, которого очень любит. А я люблю их
обоих».
И Лиза, и Ольга Борисовна
после смерти Олега тосковали страшно. Ольга
Борисовна никак в толк взять не могла: она, старый
человек, блокадница, пережила своего молодого
зятя. В 39 лет умер.
Даже до первого юбилея не
дожил.
А 8 августа 1999 года ушла из
жизни и Ольга Борисовна. Как-то легко ушла, не
обременяя дочь своими болезнями, мучениями,
тревогами.
Как жила — так и умерла.
А еще через год, в июле 2000
года, Елизавета Алексеевна Даль стала хлопотать
о памятнике маме.
На Новодевичьем ей
сказали: давайте 5 тысяч долларов, с этого и
начнем разговор. Вдова Олега Даля живет только на
пенсию. У нее и тысячи долларов не было, не то что
пяти. Для нее и сто долларов — большие деньги.
Короче, буквально на
другой день она пришла к родным могилам. (Олег
Даль и его теща похоронены рядышком друг с
другом, на Ваганьковском кладбище.) Положила
цветы, посидела, помолчала. А уходя — наткнулась
на конторку. «Вроде бы тут можно памятник маме
заказать», — подумала она и толкнула дверь.
Показала фотографию
могил, спросила, сколько будет стоить памятник...
Она не представилась, не сказала, чья вдова. Но на
фотографии был виден памятник Олегу Далю и
могила мамы.
Что-то произошло с
рабочими, когда они поняли, о ком идет речь. Что-то
с глазами произошло. С выражением лиц. Даже спины
стали прямыми.
Тут же серьезно и вдумчиво
стали выбирать памятник. Остановились на белом
мраморе. Взяли — вы не поверите! — всего 3 (три)
тысячи рублей. Выдали квитанцию. Сказали, что
позвонят через две недели.
Это было в воскресенье.
Позвонили во вторник.
Через день!
Лиза пришла. Чудо-памятник
стоял у ограды. Кладбищенские рабочие были одеты
в выглаженные черные костюмы. («Чуть ли не в
смокинги», — сказала мне Елизавета Алексеевна.)
«Нравится?» — спросили рабочие. «Очень!» —
ответила растроганная Лиза. «Тогда через два дня
приходите, когда все после установки подсохнет»,
— сказали рабочие. Церемонно и торжественно.
Через два дня Лиза пришла
на кладбище. И увидела: памятник маме удивительно
гармонирует с памятником Олегу. Большой, из
сибирского гранита, Олегу и маленький, из белого
мрамора, маме.
Такими они и в жизни были:
высокий и маленькая.
«И знаешь, что меня еще
потрясло? — сказала Елизавета Алексеевна. — На
мамину могилу рабочие положили букет васильков.
Год почти прошел, а я эту историю с памятником
забыть не могу. Все случилось так легко, быстро,
недорого. И — очень деликатно.
Я не знаю имен тех рабочих,
больше никогда их не видела. Но уверена: они это
сделали для Олега. Без пышных слов. Просто
сделали — и все».
Зоя ЕРОШОК
24.05.2001
|