Потемкин

XI.
Оценка личности Потемкина

О впечатлении, произведенном кончиною Потемкина, мы узнаем довольно подробно из следующих данных.
В дневнике Храповицкого сказано 12 октября: «Курьер к пяти часам пополудни, что Потемкин умер... Слезы и отчаяние. В 8 часов пустили кровь; в 10 часов легли в постель». 13 октября: «Проснулись в огорчении и слезах. Жаловались, что не успевают приготовить людей. Теперь не на кого опереться» (слова Екатерины).
В эту же ночь императрица в своем горе искала утешения в письменной беседе со своим другом, бароном Гриммом. Она писала ему в 2 ½ часа утра: «Страшный удар разразился над моей головою. После обеда, часов в шесть, курьер привез горестное известие, что мой ученик, мой друг, можно сказать, мой идол, князь Потемкин-Таврический, умер в Молдавии, от болезни, продолжавшейся почти целый месяц. Вы не можете себе представить, как я огорчена. Это был человек высокого ума, редкого разума и превосходного сердца; цели его всегда были направлены к великому. Он был человеколюбив, очень сведущ и крайне любезен. В голове его непрерывно возникали новые мысли; какой он был мастер острить, как умел сказать словцо кстати! В эту войну он выказал поразительные дарования: везде была ему удача и на суше, и на море. Им никто не управлял, но сам он удивительно [232] умел управлять другими. Одним словом, он был государственным человеком: умел дать хороший совет, умел и выполнить. Его привязанность и усердие ко мне доходили до страсти; он всегда сердился и бранил меня, если, по его мнению, дело было сделано не так, как следовало; с летами, благодаря опытности, он исправился от многих своих недостатков. Когда он приехал сюда, три месяца тому назад, я говорила генералу Зубову, что меня пугает эта перемена, и что в нем незаметно более прежних его недостатков, и вот, к несчастию, мои опасения оказались пророчеством. Но в нем были качества, встречающиеся крайне редко и отличавшие его между всеми другими: у него был смелый ум, смелая душа, смелое сердце. Благодаря этому, мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на толки тех, кто меньше нас смыслил. По моему мнению, князь Потемкин был великий человек. который не выполнил и половины того, что был в состоянии сделать». 22 октября она писала Гримму же: «Князь Потемкин своею смертью сыграл со мною злую шутку. Теперь вся тяжесть правления лежит на мне одной». 12 декабря: «Дела идут тем же порядком, несмотря на ужасную потерю, о которой я вам писала в ту же ночь, как пришло роковое известие. Я все еще продолжаю грустить. Заменить его невозможно, потому что нужно родиться таким человеком, как он, а конец нынешнего столетия не представляет гениальных людей» ¹. Мария Феодоровна писала к своим родителям: «Императрица была так поражена (кончиною князя), что нужно было пустить ей кровь; слава Богу, она здорова» ².
К Попову императрица писала на другой день после получения «рокового известия»: «Сколько поразила меня весть о кончине князя, вы сами то судить можете, знав мои к нему расположение и признательность к его горячему ко мне усердию и многим важным заслугам, которых я не [233] забуду ³. И Самойлову, и графине Браницкой Екатерина писала о «нашей общей печали» ⁴. В Москве говорили о том, в какой мере императрица была потрясена кончиною Потемкина ⁵. В Петербурге рассказывали, что Екатерина была при смерти вследствие отчаяния при получении этого известия; что с нею были три обморока ⁶. В дневнике Храповицкого сказано 16 октября: «Продолжение слез. Мне сказано: «Как можно Потемкина мне заменить? Все будет не то... Он был настоящий дворянин, умный человек, меня не продавал; его нельзя было купить». В письме к принцу Нассау-Зиген Екатерина сказала о Потемкине (21 октября): «Он был моим любезным другом, моим питомцем; он был гениальным человеком; он делал добро своим недоброжелателям и этим их обезоруживал» ⁷.
Граф Эстергази писал к своей жене около этого времени: «Со смерти Потемкина все облечено здесь скорбию. Императрица ни разу не выходила; эрмитажа не было; она даже не играла в карты во внутренних покоях» ⁸.
Из множества писем Екатерины к Потемкину мы знаем, как высоко императрица ценила в нем не только друга, принимавшего участие во всем, что занимало ее, но и сотрудника, деятельно помогавшего ей при управлении делами, при решении разных задач административного управления и политики. Часто повторявшееся во время отсутствия князя выражение: «я без тебя, как без рук» — не было пустою фразою, как видно из подробностей о текущих делах в переписке императрицы с князем. Позднейшие историки, утверждавшие, что подчинение императрицы влиянию князя было чрезвычайно вредно, жестоко ошибались. Блюм, основывавший свое мнение о Потемкине и Екатерине на отзывах [234] писателей-памфлетистов, замечает, что первая половина царствования Екатерины, а также и ее самостоятельность оканчивается в 1778 году, что затем настало будто царствование Потемкина, «князя тьмы» ⁹. Такой отзыв не соответствует фактам. Впрочем, и Державин, восхвалявший «Фелицу», обвиняет Екатерину в том, что она «угождала своим любимцам», и говорит по этому поводу: «Когда же (она) привыкла к изгибам по своим прихотям с любимцами, а особливо в последние годы князем Потемкиным упоена была славою своих побед, то уже ни о чем другом и не думала, как только о покорении скипетру новых царств» ¹⁰. Очевидно, Державин тут приписывает Потемкину вредное влияние на императрицу. Гельбиг писал в 1790 году, что Екатерина боится решить какое-либо важное дело, не спросивши князя ¹¹. В 1792 году В.С. Попов при дворе занимал очень важное место и оказывал сильное влияние на дела; Ростопчин объяснял важную роль правителя канцелярии Потемкина тем, что Попов поддерживал делаемые им предложения указанием на то, что они соответствуют соображениям покойного князя ¹². Другие сановники завидовали Потемкину, пользовавшемуся безусловным доверием императрицы. Когда Безбородко, вскоре после кончины князя на юге, вел переговоры о мире, он писал графу А.P. Воронцову: «Дайте мне знать искренно, довольны ли моими делами, или уже теперь жребий всякого, что никто так не угодит как покойник, который все один знал и умел» ¹³.
Современники часто думали, что Екатерина сильно боялась Потемкина, и этим главным образом объясняли важную роль, которую играл князь. Саксонский дипломат Фёлькерзам в образе действий Екатерины, оказавшей покровительство [235] всем приверженцам Потемкина после его кончины, не без основания видел доказательство того, что императрица не столько по боязни, сколько в силу истинной привязанности снисходительно относилась к причудам князя и давала простор его деятельности ¹⁴. Неудивительно поэтому, что смерть Потемкина, как писал Державин, «поразила как громом императрицу, которая чрезвычайно о сем присноименном талантами и слабостями вельможе соболезновала» ¹⁵. Завадовский писал в мае 1792 года о Потемкине: «Его память и теперь с похвалами, и о его имени многое течет, как прежде» ¹⁶. Напрасно некоторые писатели полагали, что императрица во время последнего пребывания Потемкина в столице совсем разлюбила его и пожелала окончательно избавиться от него ¹⁷; сознавая его слабости и даже допуская, что нерешительность Потемкина иногда мешала успеху ее предприятий, напр. препятствовала занятию Константинополя ¹⁸, императрица и после кончины князя не переставала уважать в нем умного дельца и безусловно преданного друга.
Скорбь императрицы о Потемкине была искренна и глубока. Но лица. окружавшие ее, при этом случае не разделяли ее чувств Сообщая о печали Екатерины, граф Эстергази замечает: «Из этого однако не следует, чтоб все были слишком огорчены. Многие, как слышно, весьма довольны разрушением этого колосса» ¹⁹. Ростопчин писал С.Р. Воронцову: «Здесь все прикидываются печальными; однако никто не скорбеет» ²⁰. В другом письме: «Смерть [236] совершила свой удачный удар ²¹. Великий муж исчез; об нем сожалеют, кроме разочарованных лиц, обманутых в своих надеждах, разве только гренадеры его полка, которые, лишаясь его, лишились привилегии воровать безнаказанно. Что касается меня, то я восхищаюсь тем, что день его смерти положительно известен, тогда как никто не знает времени падения Родосского колосса». — »Чудеснее всего», — писал Ростопчин в конце декабря 1791 года. — «что он (Потемкин) забыт совершенно. Грядущие поколения не благословят его память. Он в высшей степени обладал искусством из добра делать зло и внушать к себе ненависть» ²².
Бантыш-Каменский писал из Москвы к князю Куракину 12 ноября 1791 года: «He все так думают о покойнике, как вы. Многие уже злословить начинают. Ho o мертвом лучше что-нибудь хорошее или ничего не говорить» ²³. Узнав о кончине Потемкина, Я. Сиверс, бывший новгородский губернатор, проживавший тогда в своем имении в Лифляндии, писал к одному родственнику: «Так его нет более в живых, этого ужасного человека, который шутил когда-то, что станет монахом и архиепископом. Он умер; но каким образом? естественною ли смертью? или, быть может, Провидение нашло орудие мести? или это была молдаванская горячка? — дар страны, которую он поверг в несчастие и над которою он хотел царствовать» ²⁴. Ростопчин сильно сожалел в 1792 году о том, что Попов, орудие Потемкина, имел влияние на дела, «отдавая отчет о предначертаниях Потемкина». «Память князя» — писал Ростопчин, — «хотя и ненавистная всем, имеет еще сильное влияние на мнение двора; к нему нельзя применить пословицу: mortа lа bestiа, morfe il venino (sic)» ²⁵. [237] Завадовский писал в 1795 году: «Память о князе Потемкине проходит, так как все следы больших матадоров время заглаждает» ²⁶. В минуту кончины его, это событие казалось важным. Многие, считавшие Потемкина препятствием мира; радовались смерти его. Безбородко писал к Завадовскому: «Когда было получено известие о смерти покойника, то в Константинополе подлецы наши, европейские министры, не выключая и Герберта, послали своих драгоманов к Порте с известием, что они сие происшествие приемлют за доброе предзнаменование к миру» ²⁷. Болотов замечает в своих «Записках», что кончина Потемкина «поразила всю Россию не столько огорчением, сколько радостью» ²⁸. Особенно обрадовался смерти князя польский король Станислав-Август, ожидавший особенно враждебных действий со стороны Потемкина против Польши по поводу государственного переворота 3-го мая 1791 года ²⁹.
Из всего этого видно. сколь важным событием считалась современниками кончина Потемкина. Массон, находившийся в то время в России, писал о Потемкине и его значении: «Он создавал или уничтожал все; он приводил в беспорядок все. Когда его не было, все говорили лишь о нем; когда он находился в столице, никого не замечали кроме его. Вельможи, его ненавидевшие и игравшие некоторую роль разве только в то время, когда князь находился при армии, обращались в ничто при его возвращении...Его кончина оставила громадный пробел в империи» ³⁰.
В противоположность к искренней скорби Екатерины по случаю смерти князя ее ближайшие родственники были обрадованы известием об этом» событии.
Нет возможности проконтролировать рассказы в донесениях дипломатов, но довольно вероятно, что сын и внуки [238] Екатерины иначе смотрели на Потемкина, чем сама императрица. Мы не знаем, как было принято Павлом Петровичем известие о кончине князя; но можно думать, что он не разделял при этом случае печали матери. Впрочем, многие замечания современников о страшном антагонизме, якобы существовавшем между Павлом Петровичем и князем Потемкиным, могут считаться, если не лишенными основания, то по крайней мере сильно преувеличенными. Гельбиг рассказывает, что Потемкин не переставал обращать внимание Екатерины на опасность, грозившую ей со стороны сына, и на необходимость принятия мер против лиц, окружавших великого князя ³¹. В 1781 году, когда Павел путешествовал заграницею, он получал от Бибикова письма, в которых заключались неблагоприятные отзывы о князе, и об этом узнали Екатерина и Потемкин ³². В среде иностранцев ходили разные слухи об интригах Потемкина, будто бы советовавшего Екатерине всячески удалять великого князя от войск. рассказывали, что великий князь, благодаря козням Потемкина, играл ничтожно-скромную роль во время путешествия Екатерины по южной России в 1787 году, что императрица, по совету же Потемкина, не дозволила сыну участвовать в турецкой войне ³³ и т. под. Все эти рассказы, основанные на слухах и сплетнях, не заслуживают доверия и не подтверждаются более солидными источниками. Зато из писем разных лиц мы узнаем, что между Потемкиным и великим князем существовали именно в восьмидесятых годах довольно благоприятные отношения. Неоднократно они обменивались письмами ³⁴. Фицгерберт в 1786 году доносил своему правительству о расположении великого князя к Потемкину ³⁵. К концу этого же года относится переписка Павла Петровича и Марии Феодоровны с Потемкиным по поводу путешествия [239] Екатерины в южную Россию. Тогда именно происходила некоторая размолвка между императрицею и великокняжескою четою, которая при этом случае, так сказать, прибегла к защите князя. Письма эти свидетельствуют скорее о взаимном доверии, нежели о враждебных или натянутых отношениях между Потемкиным и великим князем ³⁶. Как видно из писем Гарновского, великая княгиня и в 1788 и в 1789 годах неоднократно в благосклонном тоне говорила о Потемкине, спрашивала о состоянии его здоровья и пр. ³⁷. В 1790 году Потемкин великокняжескую чету обрадовал отправлением к ней в подарок партии «левантского кофе» ³⁸. Во время последнего пребывания в Петербурге Потемкин неоднократно бывал в гостях у великокняжеской четы, интересуясь особенно художественными занятиями Марии Феодоровны ³⁹.
Сообщая своим родителям о кончине Потемкина, Мария Феодоровна замечает: «Карьера этого необыкновенного человека была блестящею; ум и способности его были громадны (des plus grаndes), и думаю, что трудно или пожалуй даже невозможно начертить его портрет. Он составил счастье многих людей; но общее мнение не было расположено в его пользу. Что касается лично до меня, то я могу лишь хвалить его (je ne puis que m'en louer); он всегда старался поддерживать мои интересы, исполнять мои желания, нравиться мне и обращался со мною с почтением» ⁴⁰.
При всем том, однако, можно считать вероятным, что Павел не любил Потемкина. Князь играл важнейшую роль при дворе и в делах; великий князь, напротив, не имел никакого значения. Массон писал, что в 1791 г., во время пребывания Потемкина в С.-Петербурге, он показывал вид, что едва замечает «маленького Павла» ⁴¹. В это же время [240] саксонский дипломат Фёлькерзам доносил, что возле знатного вельможи Павел Петрович казался совсем ничтожным ⁴². Понятно, что Павел не особенно благосклонно отзывался о Потемкине. Рассказывают о следующем эпизоде. Однажды, скоро после вступления на престол, Павел, беседуя с В.С. Поповым, разговорился о Потемкине, обвинял его в расстройстве финансов и затем, постепенно возвышая голос, трижды поставил вопрос: «Как поправить все зло, которое Потемкин причинил России?» Вынужденный отвечать, Попов сказал: «Отдать туркам южный берег!» Смелая выходка бывшего правителя Потемкинской канцелярии так взволновала государя, что он бросился за шпагою; Попов же между тем удалился из дворца. Он был сослан в свое имение Решетиловку ⁴³. О нерасположении Павла к памяти Потемкина свидетельствуют некоторые строгие цензурные меры при издании Державинских стихотворений, в которых упоминалось о князе ⁴⁴, а также ссылка слуг Потемкина ⁴⁵.
Удивительно разногласие в отношении к Потемкину. При занятии историей его жизни, ничто так резко не бросается в глаза, как привязанность к нему Екатерины с одной стороны и с другой почти общая ненависть к нему современников. Императрица считала его деятельность в высшей степени полезною, высоко ценила его сотрудничество в делах правления; другие же, наоборот, жаловались на вред, причиняемый им России. Екатерина уважала и любила в нем человека, не только чрезвычайно способного, но и симпатичного; другим он казался несносным деспотом, причудливым баловнем, упрямым эгоистом. Чем [241] объяснить эту противоположность мнений, эти крайности в суждениях о Потемкине?
Во-первых, тем, что князь стоял ниже Екатерины, выше всех других. Потемкин был учеником императрицы, зависел от нее. Он хотя иногда и сталкивался с нею, но вообще должен был стараться угождать. He имея возможности сделаться опасным для нее, уступая ей в способностях и в силе воли, Потемкин легче мог пользоваться ее расположением. Она оставалась императрицею, и его никогда не покидало убеждение, что та самая государыня, которая обласкала его, осыпала милостями, доставила ему широкий круг деятельности, каждую минуту опять может удалить его и от себя, и от дел, уничтожить его положение, превратить его в ничто, Такая несамостоятельность князя в отношении с Екатерине смягчала в ее глазах некоторые из его неблагоприятных качеств. Совсем иначе относились к нему все другие лица без исключения. Пользуясь безусловным доверием императрицы, располагая громадными средствами, превосходя всех других и властью и богатством, Потемкин легко мог казаться недостойным своего положения и избалованным счастием временщиком. Соперничество, зависть должны были усилить строгость критики при обсуждении его качеств и действий. Своим положением он мешал многим, не давал дороги разным вельможам, заслонял других, сделался камнем преткновения для всех. Немудрено поэтому, что Екатерина и другие лица, смотря на Потемкина совершенно с противоположных сторон, коренным образом расходились в оценке его. Во-вторых, нужно признать, что в характере Потемкина соединены были совершенно противоположные качества — добро и зло, добродетель и пороки, замечательные умственные способности и большие нравственные недостатки. Он был в одно и то же время замечательным государственным деятелем и легкомысленным сибаритом, представителем всеобъемлющих проектов Екатерины и своенравным, корыстолюбивым аферистом. В нем были соединены гениальность и [242] сила и слабость, героизм и фанфаронство, идеализм и цинизм, культурная утонченность и тупое варварство, гуманность и кичливое самолюбие, ум и сумасбродство. Такая пестрота качеств Потемкина, такое отсутствие гармонии в его личности объясняет противоречия в суждениях о нем. Его хвалили одни и порицали другие, его хвалили и порицали одни и те же лица, смотря по тому, на что при отзыве о нем было обращено главное внимание; сложность этой личности заставляла многих современников в одно и то же время восхвалять и презирать его, удивляться громадности его дарований и осуждать испорченность его нрава, считать его то героем, то преступником, то представителем великих идей, то пустым хвастуном. Недаром, во время осады Очакова, принц де Линь сравнивал его то с Терситом, то с Ахиллом. Оба эпитета соответствовали его личности.
Принц де Линь так очерчивает Потемкина: «Показывая виц ленивца, трудится беспрестанно; не имеет стола? кроме своих колен, другого гребня, кроме своих ногтей; всегда лежит, но не предается сну ни днем, ни ночью; беспокоится прежде наступления опасности и веселится, когда она настала; унывает в удовольствиях; несчастен от того, что счастлив; нетерпеливо желает и скоро всем наскучивает; философ глубокомысленный, искусный министр, тонкий политик и вместе избалованный девятилетний ребенок; любит Бога? боится сатаны, которого почитает гораздо более и сильнее, нежели самого себя; одною рукою крестится, а другою приветствует женщин; принимает бесчисленные награждения и тотчас их раздает; лучше любит давать? чем платить долги; чрезвычайно богат, но никогда не имеет денег; говорит о богословии с генералами, а o военных делах с архиереями; по-очереди имеет вид восточного сатрапа или любезного придворного века Людовика XIV и вместе изнеженного сибарита. Какая же его магия? Гений, потом и еще гений; природный ум, превосходная память, возвышенность души, [243] коварство без злобы, хитрость без лукавства, счастливая смесь причуд, великая щедрость в раздаянии наград, чрезвычайная тонкость, дар угадывать то, что он сам не знает, и величайшее познание людей; это настоящий портрет Алкивиада» ⁴⁶. «В нем есть много исполинского, романтического и варварского», сказал де Линь о Потемкине в другом месте ⁴⁷. Эстергази писал своей жене: «Никто не станет отрицать в нем обширных, гениальных способностей, приверженности к монархине, радения о государственной славе. Но ему ставят в упрек его леность, нарушение заведенных порядков, страсть к богатству и роскоши, чрезмерное уважение собственной личности и разные причуды, до такой степени странные, что иной раз рождалось сомнение — в здравом ли он уме. От всего этого он скучал жизнью и был несчастлив, и ты легко поймешь это: он не любил ничего» ⁴⁸.
Сегюр писал о Потемкине: «Иногда он обнаруживал гений орла, иногда легкомыслие ребенка. Великие предметы заставляли его действовать, мелочи останавливали его действия; никто не составлял какой-либо проект столь быстро, как он; никто не исполнял своих проектов столь медленно и не отказывался от их исполнения столь легко, как он. Занявшись устройством фабрик, он после о них не заботился; купив что-либо, он сейчас был готов продать эту вещь; часто он опрокидывал то, что только что им самим было построено. Музыка или какое-либо стихотворение отвлекали его от занятия каким-либо политическим вопросом; своим легкомыслием он часто лишался доверия, необходимого при делах, требующих последовательности и постоянства в труде» ⁴⁹.
В записках П. В. Чичагова сказано: «Гений Потемкина царил над всеми частями русской политики, и великая [244] государыня могла лишь радоваться его умению содействовать ее видам». И дальше: «Кто же из государственных людей более Потемкина способствовал расширению пределов и могущества Империи? Он приобрел для России области в одном из благораствореннейших климатов Европы» и пр. а затем: «Его гений парил над всею политикою империи наряду с гением его бессмертной государыни» ⁵⁰.
Вопрос о том, что могло заставлять императрицу столь высоко ценить Потемкина, занимал иностранных дипломатов. Так, например, сардинский посланник де Парело писал: «Потемкин — необыкновенный человек... Я никогда не слыхал ни о каких его подвигах, которые являли бы в нем истинного воина... Он баловень счастия... он сам сказал, что все проекты, вышедшие из его головы, имели успех, и что по этой причине он чрезвычайно предприимчив. Ободряемый таким успехом, он задумал план расширения владений России до Черного моря... Человек, предлагавший обширные предприятия, мог наверное рассчитывать на благорасположение Екатерины; а таким являлся человек, близкий ее сердцу и обладавший дарованиями, способными вести политическую нить труднейших интриг... Идол, которому мы здесь кадим (Потемкин), странное существо... Князь такой человек, который возвысился столько же своим умом, сколько по счастливому стечению обстоятельств. Он поддерживается скорее необходимостью довести до конца проекты, которые он задумал и заставил принять, нежели потому, чтоб он был любим. Он более имеет природного ума, чем образования; он обладает главным из всех дарований, необходимых великому министру, — способностью познавать людей. Но можно ли считать его честным, искренним, откровенным? Говорят, что нет» ⁵¹.
О политическом значении Потемкина возле Екатерины доносил Сегюр французскому министру Верженну: «Князь пользуется безграничным влиянием; ему известны все тайны, [245] все добродетели и слабости государыни; он необходим для ее ума; он имеет власть над ее сердцем; она смотрит на него как на единственного человека, способного управлять армией и принять какое-нибудь твердое решение в случае революции; это единственный подданный, верность которого она считает твердой и неподкупной. Несметные богатства, которыми она его награждает, и та громадная власть, которую она ему предоставила, неразрывно связывают его интересы с жизнию этой государыни. Он служит ей оплотом против всех невзгод, какие ей могут угрожать; она считает его, и совершенно справедливо, единственным человеком, у которого есть гордость, ум и характер» ⁵².
Еще сильнее, но едва ли верно А.М. Тургенев характеризует значение Потемкина, замечая в своих записках: «Действия Потемкина не имели пределов; власть и воля его превышали волю и власть каждого; но со смертию Потемкина Екатерина перестала (до известной степени) быть самовластною, самодержавною повелительницею России. Один придворный блеск, ее окружавший, как тень самодержавного величества, остался ей в удел. Вельможи делали, что хотели (??), не страшились ответственности и возмездия, будучи уверенными, что некому исполнить веления государыни: Потемкина уже не существовало ⁵³. А далее А.М. Тургенев пишет о Потемкине: «Искренний и бескорыстный (?) друг Екатерины, человек необразованный, но великий гений, человек выше предрассудков, выше своего века, желавший истинно славы отечества своего, прокладывавший пути к просвещению и благоденствию народа русского». И тут сказано, что после кончины Потемкина начался упадок, которым ознаменованы последние годы царствования Екатерины ⁵⁴. Даже в отношении к одним и тем же качествам Потемкина в отзывах встречаются противоречия. Иосиф II говорит о нем: «Он человек ленивый, беспечный и [246] слишком холодный для того, чтобы заняться каким-либо делом последовательно» ⁵⁵. Е. Н. Голицын замечает в своих « Записках»: «Заграбя многие важные должности, он от своей лени слишком на других надеялся, следственно худо оные исполнял. Был сластолюбив, не имел нужной в делах деятельности. Военный департамент, ему вверенный, не в самом лучшем был порядке» ⁵⁶. Завадовский писал к С.Р. Воронцову о Потемкине: «Нерадение его, при жажде властвования, в отношении дел, суть его пороки» ⁵⁷. «Нет возможности найти человека более ленивого, небрежного, более равнодушно относящегося к делам», доносил английский дипломат Витворт (Whitwort) герцогу Лидсу (Leeds) о Потемкине в 1791 году ⁵⁸. О неряшливости князя говорили часто. Завадовский писал однажды а каком-то сановнике, что Потемкин «не любит его за любовь к порядку» ⁵⁹. С.Р. Воронцов сильно порицал князя за небрежность, с которою он самые важные бумаги оставлял на своем письменном столе, так что государственные дела не оставались в тайне ⁶⁰. Другие лица, напротив, хвалили необычайную рабочую силу Потемкина, ловкость, с которою он занимался редакцией бумаг ⁶¹. Геррис удивлялся тому, как рано вставал Потемкин, усидчиво занимался делами и пр., а в другом месте он замечает, что лень и нерадение князя не знают пределов ⁶². Самойлов. в объяснение этой загадочной черты в характере Потемкина, между прочим, замечает: «При всех своих предприятиях, имея способность делать все без великого напряжения сил, казался он для публики ни о чем не попечительным и даже рассеянным. Однакож, государыня и [247] приближенные знали его свойство и дух, способный к деятельности без принуждения и утомления» ⁶³.
В необычайных способностях Потемкина никто не сомневался. Суворов говорил о нем: «Великий человек: велик умом, велик и ростом, не походил на того высокого французского посла в Лондоне, о котором канцлер Бакон сказал, что чердак обыкновенно худо меблируют» ⁶⁴. Пален заметил, что Потемкин единственный гениальный человек из всех людей, с которыми ему приходилось иметь дело ⁶⁵. « Потемкин» — писал Дом (Dohm), — «человек гениальный и талантливый; но его ум и характер не располагают любить и уважать его» ⁶⁶. Герцог Ришельё называл его великим и гениальным, но в то же время мелочным и подвергнутым слабостям человеком, наклонности и вкус которого иногда оказывались достойными смеха. Герцог впрочем находил, что хорошие качества князя далеко превосходили его пороки и слабости. В восхищении герцог говорил о широких познаниях Потемкина, о его умении собирать сведения о людях и вещах при каждом случае, о его сметливости, его быстроте соображения, о пикантности беседы с ним. «Почти все действия Потемкина», пишет герцог Ришельё, «носят отпечаток величия и великодушие (de lа noblesse et de lа grаndeur)» ⁶⁷. Нельзя сомневаться в довольно многостороннем образовании Потемкина. Фокс писал о нем: «Он отличался быстрым пониманием и редкою памятью, имел общее, хотя поверхностное понятие о литературе. Его начитанность ограничивалась французской беллетристикой, русскими духовными писателями и переводами классиков, особенно Плутарха; но масса сведений, приобретенных им от лиц различных профессий, с которыми он сталкивался, была [248] изумительна» ⁶⁸. Особенно он любил слушать рассказы о путешествиях и походах ⁶⁹. Чрезвычайно охотно он занимался музыкою. Неоднократно он посылал к Гримму, с которым находился в переписке, копии нот новых сочинений Сарти и других композиторов ⁷⁰. Гримм называл его «mon bienfаiseur en musique» ⁷¹. Посылая Гримму какой-то «хор дервишей», Потемкин снабдил эту музыку разными примечаниями ⁷². Любопытно, что граф Андрей Кирилович Разумовский, живя в Вене и желая угодить Потемкину, писал ему в 1791 году: «Хотел было я отправить к вам первого пианиста и одного из лучших композиторов в Германии, именем Моцарт. Он недоволен своим положением здесь и охотно предпринял бы это путешествие. Теперь он в Богемии ⁷³, но его ожидают сюда обратно. Если ваша светлость пожелает, я могу нанять его не надолго, а так, чтобы его послушать и содержать при себе некоторое время» ⁷⁴. С разными лицами Потемкин переписывался о литературе. To он посылал одному английскому лорду какие-то греческие книги ⁷⁵, то он восхищался переводом од Пиндара, которые, по желанию князя, были переведены на русский язык ⁷⁶, и проч. Список книг, находившихся в библиотеке князя, дает нам понятие о литературных занятиях его. Тут было более двух тысяч сочинений, между которыми книги богословского содержания занимали самое видное место ⁷⁷. Также и дошедшие до нас заметки о походной типографии князя заключают в себе некоторые данные о наклонностях его к словесности и богословию ⁷⁸. В молодости он писал стихи, между прочим [249] сатиры и эпиграммы на начальников в университете ⁷⁹; в 1790 году он сочинил стихи в честь Екатерины по случаю заключения Верельского мира ⁸⁰. Недаром Потемкин считался меценатом, покровителем поэтов. Многие из последних обращались к нему с письмами, всячески льстя ему. говоря о «музах», о Гомере и проч. ⁸¹. К Державину Потемкин относился, как известно, довольно благосклонно. Некоторые, впрочем, добродушные шутки поэта насчет князя в оде «Фелица» не оскорбили последнего, хотя Державин сильно опасался гнева временщика по этому поводу ⁸².
Известно. что в некоторых стихотворениях Державин воспевал князя, напр. в оде «Решемыслу», написанной по просьбе Дашковой ⁸³. Державин рассказывает, что Потемкин, приехав из армии в 1791 году, стал к нему ласкаться, изъявляя желание познакомиться ближе с автором «Фелицы» и «Решемысла». Но когда в хорах, сочиненных Державиным по случаю Потемкинского праздника в Таврическом дворце, была отдана Румянцеву равная честь с Потемкиным, — князь видимо обиделся и обнаружил в обращении с поэтом некоторую холодность ⁸⁴. После однако он уверил его в своем благорасположении, так что Державин мог заметить в своих «Записках»: «Должно справедливость отдать князю Потемкину, что он имел весьма сердце доброе и был человек отлично великодушный» ⁸⁵. Ода «Водопад», написанная после кончины князя, свидетельствует о сильном впечатлении, произведенном этим событием на поэта. «С лихвой» — замечает Я.К. Грот — «Державин заплатил долг благодарности своему покровителю, воздвигнув этот поэтический памятник на могиле [250] его в то время, когда многие без стыда поносили память падшего кумира. «Водопад» есть блестящая апофеоза всего, что было в духе и делах Потемкина действительно достойного жить в потомстве. Только даровитый поэт мог так понять и начертить этот исполинский исторический образ России 18-го века» ⁸⁶.
Восхваляя «обширный ум, глубокомысленное понятие и самое пылкое воображение Потемкина», Самойлов сообщает некоторые данные об особенных наклонностях и о вкусе князя в области художеств и литературы. Так напр. он пишет: «В архитектуре он предпочитал огромное и величественное... пылкое его воображение и огромные замыслы не вместимы были в тесных стенах. Всем прочим красотам сего художества предпочитал он легкость и простоту ионического ордена. Живопись и скульптуру любил в их совершенствах, и никогда никто не обманул его в оных, а отличных художников уважал и старался доставлять им уважение. Музыке не учась, судил об ней как знаток, любил в оной все важное и возвышенное; многих музыкантов и виртуозов имел на своем иждивении... Он желал иметь в своем ведении академию художеств... В слове отечественном он был сведущ и углублялся в исследовании языка; витиев, и поэтов уважал, и из современных людей, в сем отличавшихся. предпочитал другим В.П. Петрова, прославившегося переводом Виргилиевой «Энестды». Из литераторов особливо уважал И.Н. Болтина, которому дал идею и просил сделать возражение на сочиненную Леклерком Российскую историю. Дружен был к покойному Е.А. Черткову» и проч. Собираясь отправиться в путь в Киев, Херсон и Крым вместе с императрицею, французский дипломат Сегюр писал к Потемкину из С.-Петербурга 20 декабря 1786 г.: «Императрица везет с собою библиотеку; я надеюсь прочесть с вами несколько греческих трагедий, анакреонтических [251] од и даже переложить в стихи некоторые их отрывки» и пр. ⁸⁷.
О занятиях Потемкина богословием Самойлов почти вовсе не говорит. Он только замечает, что князь «по образу мыслей никогда не входил в таинственные общества, славившиеся мистичеством; но имел истинное уважение к догматам и обрядам веры, многих духовных особ почитал и отличал» и проч. ⁸⁸.
Потемкин, — как известно уже читателям, — часто мечтал о монашестве. Вероятно, эта наклонность его к занятиям вопросами богословия и церкви дала повод Екатерине поместить его еще в молодости за прокурорский стол в синод. «Государыня», рассказывает Самойлов, во время архиерейского служения в придворной церкви призывала его к своему месту, спрашивала изъяснений о таинствах литургии и об обряде облачения архиепископского» ⁸⁹. Его особенно интересовали догматические вопросы раскола, вопрос о различии между православною и католическою церквами ⁹⁰. Находясь в сношениях с старообрядцами, он исходатайствовал у государыни и в правительствующем синоде позволение открыть для них церкви и молельни, оставив им старые книги и обряды ⁹¹. Потемкин приносил в дар церквам богатые пожертвования ⁹², строил на свой счет церкви ⁹³ и даже занимался составлением «Канона Святителю».
В других отношениях князь часто далеко не походил на монаха, — был человеком плоти и отличался чувственностью. Допуская, что Потемкин был подвержен страсти к женщинам, Самойлов спрашивает: «Да кто же из великих людей не подвержен был сей страсти?» Затем [252] продолжает: «Но склонности князя Потемкина к прекрасному полу были самые благородные, не соблазнительные, не производящие разврата: есть ли он иногда имел сокровенные связи, то не обнаруживал оных явно; не тщеславился, подобно многим знаменитым людям, своими метрессами и не заставлял чрез них искать у себя защиты и покровительства» ⁹⁴.
Другие современники менее снисходительно судили о Потемкине в этом отношении. Болотов пишет о князе:
«Он имел у себя несколько родных племянниц, которые, ежели верить носившейся тогда всеобщей молве, были вкупе и его любовницы; всех их пороздал он кой за кого ⁹⁵. Княгиня Голицына, г-жа Шепелева, г-жа Браницкая и г-жа Скавронская, его племянницы, были, как утверждают, его любовницами». Граф С.Р. Воронцов писал Кочубею в 1802 году, описывая повреждение нравов при русском дворе: «Мы же видели, как князь Потемкин из своих родственниц составил для себя гарем в самом дворце, часть которого он занимал» ⁹⁶. Граф С.Р. Воронцов в мае 1799 года желал, чтобы его дочь сделалась фрейлиною, причем заметил: «При прежнем царствовании я бы не согласился на это и предпочел бы для моей дочери всякое другое место пребыванию при дворе, где племянницы князя Потемкина по временам разрешались от бремени, не переставая называться demoiselles d'honneur» ⁹⁷. Рассказывают, что Потемкин не любил своей матери за то, что она говорила ему правду о его поведении с родными племянницами ⁹⁸. Ходили слухи о близких отношениях князя к жене Калиостро ⁹⁹. Как было указано раньше, в лагере, во время турецкой войны, князя окружало общество женщин; тут были: П.А. Потемкина — супруга Павла Сергеевича [253] Потемкина, графиня Самойлова — супруга племянника князя, княгиня Долгорукая, графиня Головина, княгиня Гагарина, жена польского генерала, славившаяся красотою, г-жа де Вит и другие ¹⁰⁰.
О любовных похождениях Потемкина с дамами, находившимися в лагере во время турецкой войны, ходило множество анекдотов. Державин замечает, объясняя одно из своих стихотворений: «Многие почитавшие кн. Потемкина женщины носили в медальонах его портрет на грудных цепочках» ¹⁰¹. И в описании знаменитого праздника 1791 года Державин представляет князя каким-то селадоном, говоря о нем, как о «нежном воздыхателе» ¹⁰². В «Записках» Е. Н. Голицына сказано, что в 1791 году, во время пребывания в Петербурге, «дамская беседа занимала его совершенно, и он ни об чем другом не разговаривал, как о нарядах женских» ¹⁰³. Уже в 80-х годах говорили, что князь был влюблен в одну из дочерей Льва Александровича Нарышкина ¹⁰⁴. В марте 1791 г. Безбородко писал: «Князь у Льва Александровича всякий вечер провождает. В городе уверены, что он женится на Марье Львовне» ¹⁰⁵. Барон Бюлер рассказывает, что князь заказывал у живописца Лампи портрет одной из окружавших его красавиц; когда приехал к нему курьер с важными новостями о политических делах, князь ни о чем не спрашивал его, ни о чем слышать не хотел и страшно рассердился, что курьер ничего не знал о портрете ¹⁰⁶. Княгиня П. Ю. Гагарина рассказывала о вольном обращении князя с окружавшими его дамами следующий эпизод, случившийся с нею в Яссах в 1790 году. Потемкин стал ухаживать за нею; затем, в виду прибытия турецких [254] уполномоченных, шутя обещал ей, так как она была беременна, собрать конгресс в ее спальной; однажды у себя, после обеда, князь схватил ее за талию, за что она, при многочисленном собрании, дала ему со всего размаху пощечину. Все ахнули. Взбешенный и растерянный Потемкин поспешно ушел в свой кабинет. Гости остались в оцепенении и ужасе. Укоры отовсюду посыпались на запальчивую княгиню; муж хотел увезти ее; но она предпочла храбро выжидать развязки и стала обращать этот казус в смех и шутку. Действительно, не прошло и четверти часа, как Потемкин с улыбающимся лицом снова вошел в залу и, поцеловав руку княгини, поднес ей изящную бомбоньерку с надписью «Temple de l’Amitie» ¹⁰⁷.
Вскоре после кончины Потемкина в Петербург приехала г-жа Виже Лебрён, бывшая свидетельницей, что здесь «все еще продолжали говорить о князе, как о каком то чародее», и рассказывали, между прочим, следующие черты о страсти князя к женщинам. Однажды в лагере он устроил великолепный праздник в честь княгини Долгорукой и поместил ее за обедом возле себя. За десертом были поданы хрустальные чаши, наполненные брильянтами, которые раздавались дамам целыми ложками. Когда царица пиршества выразила удивление по поводу такой роскоши, Потемкин тихо ответил ей: «Ведь я праздную ваши именины; чему же вы удивляетесь? Ему все было нипочем, лишь бы удовлетворить желанию, капризу обожаемой им женщины. Однажды, узнав, что у Долгорукой не оказалось бальных башмаков, которые она обыкновенно выписывала из Парижа, он послал за ними нарочного; тот скакал день и ночь и к сроку привез-таки башмаки. В другой раз Потемкин, влюбленный в г-жу де Вит, расточая перед нею самые изысканные любезности и желая подарить ей кашемировую шаль безумно-высокой цены, дал праздник, на котором было до 200 дам; после обеда была устроена лотерея, но так, что каждой досталось по шали; [255] лучшая же шаль выпала на долю г-жи де Вит. Она была по происхождению гречанка, и ее знали в свое время под именем «lа belle Fаnаriote» ¹⁰⁸. Впрочем, в это время генеральша де Вит была уже не молодою женщиною, так как ее сын состоял в 1791 году поверенным в делах Потемкина в Петербурге ¹⁰⁹.
Сохранились кое-какие корреспонденции Потемкина с разными женщинами. Вот некоторые выдержки из переписки Потемкина с племянницею Варварою Энгельгардт (в 1778 г.), вышедшей после за князя Голицына. Она терзала дядю ревностью, капризами, непостоянством и проч.; он же всячески старался угождать избалованной племяннице. Так. например, она писала между прочим: «Я теперь вижу, что вы меня ничего не любите; когда б вы знали, чего мне стоила эта ночь, душка злая моя, ангел мой, не взыщи, пожалуйста, мое сокровище безценное; приди жизнь моя, ко мне теперь, ей-богу грустно, моя душа, напиши хоть строчку, утешь свою Вариньку». Или: «Папа, жизнь моя, очень благодарю за подарок, и письмо, которое всегда буду беречь. Ах, мой друг, папа, как я этому письму рада! Жизнь моя, приеду ручки твои целовать». «Мой любезный ангел, в мыслях тебя целую мильоны раз». «Если вы помните Бога, если вы когда-нибудь меня любили, то, прошу вас, забудьте меня на веки, а я уж решилась, чтоб оставить вас. Желаю, чтобы вы были любимы тою, которую иметь будете; но верно знаю, что никто вас столь любить не может, сколько я дурачилась понапрасно; радуюсь, что в одну минуту узнала, что я только была обманута, а не любима вами». В другом письме: «Посылаю к вам все ваши письма, а вас прошу, если [256] помните Бога, то пришлите мои... Будьте уверены, что я не забуду во весь век, что я вами несчастлива».
Письма Потемкина наполнены фразами следующего рода: «Варинька, душа моя... я сам сегодня буду тебя целовать. Прости, моя жизнь, моя милая». «Варинька, я тебя люблю до безконечности, мой дух не имеет, опричь тебя, другой пищи... ты обещала меня любить вечно; я люблю тебя, душа моя, как еще никого не любил... Прости, мое божество милое, я целую всю тебя». «He забыл я тебя, Варинька, и не забуду никогда... я целую всю тебя... как ни слаб, но приду к тебе. Жизнь моя, ничто мне так мило, как ты.., целую тебя крепко... голубушка, друг безценный... Прости, мои губки сладкие, приходи обедать». «Ты заспалась, дурочка, и ничего не помнишь. Я, идучи от тебя, тебя укладывал и расцеловал и одел шлафроком и перекрестил». «Скажи, моя душа, красавица моя, божество мое, что ты меня любишь; от этого я буду здоров, весел, счастлив и покоен; я весь полон тобою». «Душа моя, любовница нежная. Победа твоя надо мною и сильна и вечна... приду ужо тебя целовать». «Ты живешь в моем сердце и будешь там вечно». «Варюшечка, душа моя, не смей немочь ¹¹⁰; я за это высеку. Сударушка моя, я видел тебя во сне очень хорошо. Ужо оденусь и приду тебя целовать». «Куколка моя, целую тебя 22 мильона раз». «Хочется целовать тебя. Голубушка, пишу к тебе для того, что мне приятно заниматься тобою; ручки мои безценные. Для чего я не могу их иметь всегда при себе». «Целую тебя всю с ног до головы. Мой ангел, для чего шуба счастливее меня?» «Мой ангел, щечки мои румяные; целую тебя, мою любезную... все ты на уме» и пр. и пр.
Ко времени размолвки Потемкина с Варварою Васильевною Энгельгардт относятся письма двух других дам, писанные по-французски; и тут встречается выражение нежных чувств, идет речь о любви. Встречаются следующие фразы: «Как ты провел ночь, мой милый; желаю, чтоб [257] для тебя она была покойнее нежели для меня; я не могла глаз сомкнуть... мысль о тебе единственная, которая меня одушевляет. Прощай, мой ангел, мне недосуг сказать тебе более..., прощай; расстаюсь с тобою; муж мой приедет сейчас ко мне». В письме другой подруги Потемкина говорится: «Матинька, как мне досадно, я тебя так издали только видела... Скажи мне, по крайней мере, любишь ли ты меня... Когда я тебя увижу, моя жизнь?.. Заезжай ко мне; мне бы хотелось всякую минуту быть с тобою; все бы тебя целовала, да тебе бы надоела»... «Я люблю тебя до безумия; дай мне расцеловать тебя мильон раз до твоего отъезда... целую тебя тридцать мильонов раз с ежеминутно возрастающею нежностью; пальчики и беленькие ножки целую в мыслях», и пр.
Еще какая-то, также неизвестная, дама писала к Потемкину между прочим: «Не всякий так умен, так хорош, так приятен, как ты... во всем ты отличаешься от прочих... чтоб мне смысл иметь, когда ты со мною, надобно, чтоб я глаза закрыла... взор мой тобою пленен... Куда как бы нам с тобою весело было вместе сидеть и разговаривать, если б друг друга меньше любили; умнее бы были... ведь не поверишь, радость, как нужно для разговора, чтоб менее действовала любовь», и пр.
Есть и еще другие записки такого же рода. Так, напр., одна дама писала к князю: «Люблю тебя безмерно и веселюсь твоей ко мне любовью, милый и безценный друг, собственный голубчик, ангел». «Я не понимаю, что у вас задержало; неужели что мои слова подавали к тому повод, чтоб ранее все утихло, и я б вас и ранее увидеть могла, а вы тому испужавшись и дабы меня не найти на постели, и не пришли, но не изволь бояться; мы сами догадливы; лишь только что легла и люди вышли, то паки встала, оделась и пошла в вивлиофику к дверям, чтоб вас дожидаться, где в сквозном ветре простояла два часа, и не прежде как уже до одиннадцатого часа в исходе и пошла с печали лечь в постель, где по милости [258] вашей пятую ночь проводила без сна». «Душенок... мы на веки сердцем Гришатке крепки». «Батинька, мой милый друг, приди ко мне, чтоб я могла успокоить тебя безконечной лаской моей». «Люблю тебя как душу душа, душатка милая». «Гришенок, безценный, беспримерный и милейший в свете; я тебя чрезвычайно и без памяти люблю, целую и обнимаю тебя, душою и телом... Аdieu m'аmour, mon cocur, мой дорогой, славной и сладкой, и все что себе милое, приятное, умное представить можешь», и пр. «Машурка, здоров ли ты?» «Как я ласкова, то от вас зависит платить неравною монетою; гяур, москов, казак, яицкий Пугачев, индейский петух, павлин, кот заморский, фазан золотой, тигр, лев в тростнике». «Шалун, долго ли тебе дуться?» «Воля твоя, милуша милая, Гришифишичка, а я не ревную, а тебя люблю очень». «Сокол, мой дорогой, позволь себя вабить, давно и долго ты очень на отлете» ¹¹¹.
Между бумагами М. А. Хмырова нашлись следующие записки к князю, неизвестно кем писанные и без означения года: «Souvenir pour mon cher аnge: светлейший пунюшка, купидончик, мягкие щечки; не забыли ли вы, что мне проиграли 150 рублей, да обещали кафтан шитый, помады и горшок розов. Пожалуйста, жизнь моя, пришли коли хочешь, чтоб я тебе не наскучила и расцеловала твои милые мягкие щечки. Утешь меня, душа моя, пришли все эти вещи с этим посланным». Другая записка: «Душа моя, светлейший пунюшка, мягкие щечки, позволь себе напомнить: нынешние дни Христа миром мазали, а ты помажь помадой; и погребенье его покрыли плащаницами, а ты, жизнь моя, [259] нас на здоровье одень своим кафтаном; пожалуй, купидон мой милый, и розов к празднику пришли», и пр. ¹¹².
Потемкину было около 50 лет, когда он, во время второй турецкой войны, страстно влюбился в Прасковью Андреевну Потемкину, рожденную Закревскую. Эта 26-летняя красавица находилась в лагере. Сохранился целый ряд записок князя к ней; все они свидетельствуют о нежной, идеальной любви князя к этой женщине. Местами в этих письмах проглядывает некоторый мистицизм. Переписка началась в марте 1789 года и продолжалась до января 1790 года. Большая часть писем князя на цветных золотообрезных листах почтовой бумаги.
Князь писал между прочим: «Жизнь моя, душа общая со мною! Как мне изъяснить словами мою к тебе любовь, когда меня влечет непонятная к тебе сила, и потому я заключаю, что наши души сродные. Нет минуты, чтобы то, моя небесная красота, выходило у меня из мысли; сердце мое чувствует, как ты в нем присутствуешь... Суди же, как мне тяжело переносить твое отсутствие. Приезжай, сударушка, поранее, о мой друг! утеха моя и сокровище безценное ты; ты дар Божий для меня... Целую от души ручки и ножки твои прекрасные, моя радость!.. Моя любовь не безумною пылкостью означается, как бы буйное пьянство, но исполнена непрерывным нежнейшим чувствованием... Из твоих прелестей неописанных состоит мой екстазис, в котором я вижу тебя живо пред собою». В другом письме: «Я тебе истину говорю, что тогда только существую, как вижу тебя, а мысля о тебе всегда заочно, тем только покоен. Ты не думай, чтоб сему одна красота твоя была побуждением или бы страсть моя к тебе возбуждалась обыкновенным пламенем; нет, душа, она следствием прилежного испытания твоего сердца, и от тайной силы, и некоторой сродной наклонности, что симпатиею [260] называют. Рассматривая тебя, я нашел в тебе ангела, изображающего мою душу. Итак ты — я; ты нераздельна со мною; я весел — когда ты весела, и сыт, когда сыта ты», и пр.
Устраивая какое-то драматическое представление, в котором Потемкина должна была играть главную роль, князь подробно описывает великолепную декорацию сцены, обнаруживая при этом пылкое воображение и тонкий вкус: «Ты все покроешь красотой, а всего прекраснее, что ты сама не мнишь подобной силы». «Я воображаю, как ты на театр выдешь, как все просветится и как все оживится; один я буду без памяти». «Ты мой Григорий Александрович в женском виде; ты моя жизнь и благополучие». В одном из писем сказано: «Красавица моя; ежели есть живность в моих описаниях, сие не мудрено; я заимствую все от красот твоих; ты хороша беспримерно; нельзя найти порока ни в одной черте твоего лица... Ты мой цвет, украшающий род человеческий, прекрасное творение; о! естьлиб я мог изобразить чувства души моей о тебе, открылся бы рай доброт, не будучи же в силах описать, как они присутствуют в моем сердце, я их в оном сохраню навсегда, дыша огнем твоих прелестей», и пр. И дальше: «Знаешь ли ты, прекрасная голубушка, что ты кирасиром у меня в полку! Куда как шапка к тебе пристала; и я прав, что к тебе все пристанет. Сегодня надену на тебя архиерейскую шапку... Утешь меня, моя беспримерная красавица, сделай коленкоровое платье с малиновым атласом. Картина моя прекрасная, я тебе цены не знаю. Я жду тебя видеть столь прекрасную, как солнце. Ты моя весна». И еще: «Без тебя со мною только половина меня; лучше сказать, ты душа души моей, моя Парашинька». А затем: «Ты смирно обитала в моем сердце, а теперь наскуча теснотою, кажется, выпрыгнуть хочешь; я это знаю потому, что во всю ночь билось сердце, и ежели ты в нем не качалась, как на качелях, то, конечно, хочешь улететь вон. Да нет! я за тобою и, держась крепко, не отстану, а еще [261] к тому прикреплю тебя цепью твердой и ненарушимой моей привязанности», и пр., и пр. ¹¹³.
Если вспомнить, что тотчас же после этого князь ухаживал за г-жею де Вит ¹¹⁴, что он влюбился в Долгорукую, что ходили слухи о его намерении жениться на Нарышкиной, то нельзя не признать, что пылкость его страсти в каждом данном случае равнялась непостоянству его любви. Он производит впечатление Дон-Жуана. Нельзя сомневаться в способности Потемкина заставлять женщин влюбляться в него; но в то же время нельзя не допустить, что его положение, расточительность, щедрость содействовали готовности женщин увлекаться в его пользу. Во всяком случае, как видно из приведенных вами примеров, Потемкин, избалованный ласками красавиц, до последнего времени сохранял способность юношески увлекаться красотою и грацией женщин и заниматься ими среди забот войны и политики.
К этому же последнему времени жизни Потемкина относится следующее письмо графа Чернышева из лагеря под Измаилом, в котором говорится о житье бытье князя во время турецкой войны следующее: «Кроме общественных балов, бывающих еженедельно по два или по три раза, у князя каждый день собирается немноголюдное общество в двух маленьких комнатах, великолепно убранных; в оных красуется вензель той дамы, в которую князь влюблен. Там бывают одни приглашенные; даже адъютанты и приближенные князя в это время не могут заседать в приемной, — до такой степени важно то святилище. Впрочем, Бог знает, чем все это кончится, ибо ждут Браницкую, и уже послан офицер встретить ее. Г-жа Л. должна немедленно приехать и везет с собою молоденькую девушку лет 15 или 16, прелестную как амур. Говорят, что это П., но не знаю, которая; не П. ли это, жившая при дворе [262] вместе с М.? Как бы то ни было, князю готовят жертву, которую добыл генерал Львов» ¹¹⁵.
Рассказывают о следующем эпизоде, сильно компрометировавшем нравственную репутацию Потемкина. Некоему Щегловскому (офицеру) в 1790 году было поручено наблюдение за турецкими пленными, причем человек девять турецких офицеров убежало из плена. Щегловский был арестован и, без всякого следствия и суда, отправлен в кандалах в Сибирь, где и пробыл 49 лет. Существует предположение, что истинная причина гнева Потемкина и ссылки Щегловского вовсе не в побеге пленных офицеров, а в том, что молодой офицер имел несчастие понравиться одной польской княжне, за которою ухаживал светлейший. Рассказывают, что, когда Щегловский, по приказанию императора Николая I, в 1839 году, вернулся из Сибири, то на вопрос наследника-цесаревича за что его сослали в Сибирь, отвечал: «Всем бедам на свете одна причина, и все люди терпят за одну вину: Адама и Еву. Я. потерпел за Еву» ¹¹⁶.
Этот рассказ основан только на устном предании и едва ли заслуживает полного доверия. Неизвестно также, кто автор статьи о Щегловском, в которой нет никаких указаний и на источники.
Наберется немало рассказов о неблаговидных поступках Потемкина, вызывающих сомнение. Так напр. и Гельбиг и Порело сообщают подробно о том; как Потемкин, желая во что бы ни стало устранить одного молодого князя Голицына за то. что он пользовался вниманием [263] императрицы, устроил дело таким образом, что некто Шепелев, офицер, вызвал на дуэль Голицына и убил его ¹¹⁷. Гельбиг, передавая слух об этом эпизоде, замечает, что нет никаких достоверных данных об этом событии. Некто Дмоховский недавно указал на обстоятельства, заставляющие сомневаться в достоверности такого предания, существующего в тесном кругу фамилии князей Голицыных ¹¹⁸, и вопрос о вине Потемкина остается открытым ¹¹⁹.
Несомненно, что существовало во многих случаях соперничество между Потемкиным и разными вельможами, что иногда, не без основания, обвиняли князя в бесцеремонном обращении с такими лицами, которые ему казались почему-либо опасными.
«Потемкин», — сказано в «Записках» Винского, — «не могши поравняться с древними вельможами, оттеснил их всех от двора в самое короткое время». При этом автор «Записок» указывает на то, как лишились своего прежнего значения Разумовский, Панин, Чернышев, Румянцев, и пр. Однако тот же современник замечает: «По сущей справедливости, князя Потемкина нельзя порицать жестокосердным, и гонителем своих недоброхотов; напротив, было много примеров, что он был нередко к ним великодушен; по большей части мстил своим злодеям одним презрением» ¹²⁰. Однажды, когда Корсаков назвал Потемкина «общим врагом», императрица написала следующее наставление: «Никто (более князя Потемкина) вообще друзьям и недругам и безчисленному множеству людей не делал более неисчисленного же добра, начав сей счет с первейших людей и даже до малых; вреда же или несчастья не нанес ни единой твари, ниже явным своим [264] врагам, — напротив того во всех случаях первым их предстателем часто весьма оказался» ¹²¹.
Современники рассказывают о многих случаях неприятностей, происходивших между Потемкиным и другими сановниками. Так напр. между князем и Чернышевым случилось сильное столкновение в Могилеве в 1780 году, но несправедливо было бы безусловно обвинять в этом Потемкина. Недоразумение произошло, как кажется, вследствие чрезмерного самолюбия Чернышева ¹²². Гораздо более упорным был антагонизм между Потемкиным и Воронцовыми. Порело писал о «ненависти» князя к графу Александру Воронцову ¹²³. Из писем С. Р. Воронцова, Трощинского и пр. видно, что Потемкин и Александр Романович были очень недовольны друг другом ¹²⁴. Граф Семен Романович называл Потемкина «дерзким деспотом» ¹²⁵. Намекая на некоторые случаи неблаговидного образа действий Потемкина в отношении к С. Р. Воронцову, Ростопчин, спустя несколько лет после кончины князя, говорил, что последний попирал ногами закон и правила честности, отличался эгоизмом, и пр. ¹²⁶. Алексей Кириллович Разумовский писал в 1778 году о Потемкине, что он «никому добра не желает, кроме себя» ¹²⁷. Завадовский, вообще не любивший Потемкина, так охарактеризовал князя в 1789 году: «Нерадение его, при жажде властвования, суть его пороки. Но благотворить есть также его превосходное свойство, и сия добродетель в нем со излишеством. Все стоячее он валит лежачее подымает; врагам отнюдь не мстителен. Много в нем остроты, много замыслов на истинную пользу; но сии надобно исполнить бы другим. Словом, премного доброго, но общая ненависть к нему выбирает [265] только худое; достигая все покорить под свою пяту, не дорожит способами: но и величайший муж Иулий Цезарь был in omniа prаeceps ¹²⁸.
Особенно натянутыми, как кажется, были отношения между Потемкиным и Я.Е. Сиверсом. Неоднократно последний жаловался на произвольные действия князя, на интриги его, на вредное влияние, которое Потемкин имел вообще на представителей местной администрации, и пр. ¹²⁹.
Раньше, когда говорилось о деятельности Потемкина во время турецкой войны, было указано на соперничество между Потемкиным и Румянцевым, а также на недоразумения между князем и Суворовым. В разных сочинениях немало говорится о неблаговидном образе действий Потемкина в отношении к Румянцеву, и тем не менее нет положительных данных, на основании которых можно бы было обвинять князя в мелочных интригах против знаменитого полководца. С Суворовым он обращался то ласково, то несколько холодно. Порою Суворов ухаживал за князем, даже льстил ему ¹³⁰, порою он считал его своим врагом и жаловался на его невнимание. После Измаила, как известно уже читателям, — произошло даже что-то в роде размолвки между Потемкиным и Суворовым. Рассказывали, что Потемкин за несколько дней до знаменитого праздника в Таврическом дворце позаботился, чтобы Суворов, настоящий герой похода 1790 года, победитель Измаила, не присутствовал на этом празднике: – он должен был отправиться в Финляндию ¹³¹. Однако новейший биограф Суворова, г. Петрушевский, считает вероятным, что знаменитый полководец именно в это время крамолил против Потемкина вместе с Зубовым ¹³². В письме к дочери [266] из Финляндии, писанном чуть не накануне кончины Потемкина, Суворов сильно жаловался на «неприязненность» к нему Потемкина, замечая при этом, что не хочет сделаться «саттелитом» светлейшего ¹³³.
Самойлов писал, что Потемкин «был неизменяемо благороден и добр, непамятозлобен, немстителен, любил делать добро общее и частное... снисходителен к низшим, оставлял в забвении личные оскорбления, любил ближних», и пр. ¹³⁴.
В записках Рибопьера сказано о Потемкине: «Полуобразованный и полудикий гений, Потемкин наполнил мир своею славою... Он постоянно останавливался во дворце, входил без доклада к Государыне... Он командовал всем, и никто не смел ему прекословить. Он выбирал любимцев, поддерживал или ронял, всегда с согласия Государыни, за одним впрочем исключением. Подобно Екатерине, он был эпикурейцем. Чувственные удовольствия занимали важное место в его жизни; он страстно любил женщин и страстям своим не знал преграды. Он вызвал ко двору пятерых дочерей сестры своей Марфы Александровны Энгельгардт и по смерти ее объявил себя их отцом и покровителем. С ними обращались почти как с великими княжнами... Потемкин был очень приятен в обращении, крайне снисходителен и добр к подчиненным. Он любил моего отца, который был его адъютантом, и, вызвав меня однажды к себе, принял с отменною добротою. Я его один этот раз видел близко. Мне было тогда восемь лет, и я очень испугался, когда он вдруг поднял меня могучими своими руками. Он был огромного роста. Как теперь его вижу одетого в широкий шлафрок, с голою грудью, поросшею волосами» ¹³⁵. Добродушная улыбка, с которою он принимал у себя людей, производила глубокое впечатление ¹³⁶. «Потемкин» — писал Е. Н. Голицын, [267] — «был превосходного разума, немстителен и незол ¹³⁷. Он разделял мнение Екатерины о необходимости смягчения наказаний, ненавидел Шешковского, начальника тайной канцелярии, о котором рассказывали, что он прибегал к телесному наказанию для вынуждения признания у подсудимых. Однажды Потемкин, возвратившись в столицу, заметив между посетителями Шешковского, спросил его: «Каково кнутобойничаешь, Степан Иванович»? ¹³⁸ В польских имениях своих Потемкин приказал «виселицы сломать, не оставляя и знаку оных, жителям же объявить, чтобы они исполняли приказания господские из должного повиновения, а не из страха казни» ¹³⁹. Потемкин, как известно, смягчил наказания солдат. О степени его популярности в низших классах можно судить по некоторым народным и солдатским песням, сочиненным в честь князя ¹⁴⁰.
Встречаются и менее благоприятные отзывы об обращении Потемкина с подчиненными. Порою он казался гневным, деспотическим ¹⁴¹. Однажды, в 1790 году, когда генерал Кречетников сообщил, по ошибке, князю ложное известие об одержанной победе над шведами, Потемкин за обедом стал бранить его; князь Д., сидевший подле Потемкина, начал защищать генерала. Потемкин так рассердился и вышел из себя, что схватил Д. за Георгиевский крест, стал его дергать, говоря: «Как ты смеешь защищать его, ты, которому я из милости дал сей орден, когда ты во время штурма очаковского струсил?» Вставши из-за стола, Потемкин подошел к австрийским генералам, находившимся тут, и сказал: «Извините, господа, я увлекся; но я знаю свой народ, и я поступил так, как нужно ¹⁴². [268] Офицерам Потемкин обыкновенно говорил «ты», но такая привычка была тогда общею ¹⁴³.
Рассказывали о разных чертах необычайной надменности Потемкина в обращении с вельможами, иногда с иностранными дипломатами. Его передняя была обыкновенно наполнена лицами в парадных мундирах и лентах, между тем как сам он, принимая таких посетителей, бывал в халате, без галстуха, в туфлях и часто даже без панталон, под неизменным предлогом нездоровья. Эта притворная болезнь извиняла его, когда он, принимая гостя, не вставал, не трогался с места, как требовало приличие. Граф Сегюр, посещая князя и чувствуя неловкость своего положения при столь бесцеремонном обращении с ним, как с представителем Франции, ограждал свое достоинство чрезвычайною фамильярностью, с которою дружески обнимал князя, садился к нему на диван, и пр. ¹⁴⁴. Coхранилось предание о следующем курьезном случае. В феврале 1791 г., когда Потемкин, на пути в Петербург, был в Москве, его посетил экс-гетман, граф Кирилл Григорьевич Разумовский, которого князь, по своему обыкновению, принял, будучи неодетым, неумытым, в шлафроке. В разговоре, между прочим, князь попросил гостя дать в честь его бал. Кирилл Григорьевич согласился, на другой день созвал всю Москву и принял Потемкина, к крайней досаде последнего, в ночном колпаке и шлафроке ¹⁴⁵. «У себя», — рассказывает Самойлов, — «занимаясь делами в дороге, князь вовсе не любил одеваться, бывая обыкновенно или в форменной шинели, или в шлафроке, в чулках не подвязанных и туфлях; в таком костюме нередко совершал быстрые свои переезды», и пр.¹⁴⁶.
О прихотях и причудах князя передают разные любопытные [269] черты. При нем находился шут Моссе, забавлявший князя своими выдумками и остротами. Узнав однажды в Петербурге, что в Херсоне какой-то чиновник хорошо передразнивал некоторых известных лиц, он тотчас же отправил за ним курьера и приказал ему передразнивать всех, кого он умел, даже себя, а затем отпустил его обратно в Херсон. Бывши под Очаковым, князь узнал о необычайной памяти некоего Спечинского, знавшего наизусть все святцы. Тотчас же послали за Спечинским в Москву; князь убедился в том, что рассказ о нем не был лишен основания, и затем отпустил его домой. Из Тулы однажды для князя был выписан купец, отлично игравший в шахматы; Потемкин так любил смотреть на его игру, что возил купца с собою даже в армию ¹⁴⁷.
И в одежде, и в пище князя встречались резкие противоположности. To он почти вовсе не одевался, то ходил в солдатском мундире из грубого сукна, то одевался как нельзя более пышно и роскошно, украшая себя драгоценностями, обвешиваясь орденами, и пр. ¹⁴⁸. Щербатов писал, что Потемкин был «не токмо прихотлив в еде, но даже и обжорлив» ¹⁴⁹. Энгельгардт говорит, что князь любил лакомиться самыми грубыми вещами; ему доставлялись издалека хорошие соленые огурцы, капуста и пр.; с нарочными курьерами присылали икру с Урала, рыбу из Астрахани, тесто из Калуги и пр. ¹⁵⁰. Самойлов рассказывает, что Потемкин предпочитал русские блюда иностранным, напр. редьку, морковь и клюкву ананасам; он же пишет, что нередко такое простое блюдо стоило князю дороже иностранных редкостей ¹⁵¹. Во время путешествий князь иногда, по рассказу Кокса, питался крестьянской пищей, черным хлебом, чесноком, солеными огурцами и пр. ¹⁵². [270]
Разумеется, не все анекдоты о прихотях Потемкина заслуживают доверия. Так напр., Кокс рассказывает: «Во время путешествий князя, впереди ехал англичанин-садовник с 600 помощников и с невероятною быстротою разбивал сад в английском вкусе на том месте, где должен был остановиться князь, хотя бы на один день» ¹⁵³. Этот рассказ служит образчиком преувеличений, часто встречающихся в «Записках» иностранцев. Возможно также, что не вполне справедливы и рассказы об игре с брильянтами, которые князь будто бы любил раскладывать разными фигурами, развлекаясь их блеском. Но сохранились достоверные свидетельства о весьма значительном числе служителей, находившихся при князе, и множестве драгоценных предметов в его домах. Князь писал не иначе, как на бумаге с золотым обрезом, и употреблял при этом золотой песок, какой встречается в рукописях Екатерины, что было тогда большою роскошью, и проч.
Потемкин располагал громадными средствами. Екатерина дарила ему большие суммы денег, имения в разных концах России; дома, драгоценные вещи, и проч. Рассказывали, что он уже в 1779 году мог купить разных имений на 450,000 рублей и заплатить всю эту сумму наличными деньгами ¹⁵⁴. Неоднократно он получал от императрицы по 100-150 тысяч рублей для уплаты долгов ¹⁵⁵. В среде иностранцев ходили слухи о громадных суммах, которые князь получал от фаворитов ¹⁵⁶. Одно из своих имений он в 1787 году продал казне за 218,000 рублей ¹⁵⁷. Вообще довольно часто занимала его покупка и продажа имений, которые он, по рассказам, заселял то преступниками, то колонистами, выписываемыми из-за границы. Особенно большие имения он покупал в Польше; напр. в 1787 году у одного князя Любомирского было куплено [271] разных деревень на три мильона рублей ¹⁵⁸. Из некоторых документов видно, что князь иногда сам входил в подробности управления этими имениями ¹⁵⁹. В бумагах Потемкина часто встречаются данные о покупке и продаже домов. В 1785 году Екатерина купила у Потемкина место на Васильевском Острове за 15,000 рублей. В Москве он купил дом у княгини Хованской. Близ Петербурга он имел, недалеко от императрицыного дворца Пелла, дачу «Островки»; в другом месте, в окрестностях же столицы, Екатерина подарила ему дачу «Осиновая Роща», и проч. Ф. Ф. Вигель в Белой церкви близ Киева в доме графини Браницкой видел множество драгоценных вещей, мраморных, фарфоровых, хрустальных, которые были значительною долею подарены ей или завещаны князем Потемкиным. Он же рассказывает, что князь еще при польском правительстве, властью и деньгами приобрел все те имения, которые находились в соседстве с Новороссийским краем ¹⁶⁰.
Далее Потемкину принадлежали разные заводы, напр. стеклянный и посудный, подаренные ему, по указу императрицы, в 1777 году, в вечное и потомственное владение; к этим заводам он еще присоединил зеркальный; обороты были значительные ¹⁶¹. В письмах Гарновского ¹⁶² к Попову очень часто говорится об этих заводах. В одном из польских имений у Потемкина была суконная фабрика. Говорили об огромных оборотах, которые происходили при поставке провианта из польских имений Потемкина в армию ¹⁶³. рассказывали, будто бы доход князя с соляных [272] озер Крыма доходил до 300,000 рублей в год ¹⁶⁴. Можно допустить, что не совсем благовидные спекуляции креатур Потемкина, напр., Фалеева, Попова, Лонгинова, откупные дела и поставки разного рода доставляли князю кое-какие выгоды ¹⁶⁵. Управляющие имений князя в Польше обвинялись в грабеже ¹⁶⁶. В полном и безотчетном распоряжении Потемкина находились всегда громадные суммы; от этого имел огромные выгоды правитель канцелярии В.С. Попов, сделавшийся мильонером ¹⁶⁷. Отсутствие отчетности в расходовании мильонов рублей, как при управлении южной Россией, так и во время войны, было предметом сильного негодования современников. Казна, которую во время походов возили всегда вслед за князем, доходила до нескольких мильонов ¹⁶⁸. По смерти Потемкина Попов подал записку, из которой видно, что с 1787 до 1791 года Потемкиным было получено более 55 мильонов рублей ¹⁶⁹. В случае нужды в деньгах князь обыкновенно бесцеремонно и даже без соблюдения формальностей обращался к Вяземскому с требованием такой-то суммы, чем выводил из терпения этого сановника ¹⁷⁰. После кончины князя Вяземский в официальных документах жаловался на Потемкина и на то, что невозможно было получать от него сведений о расходах ¹⁷¹.
В росписях о расходах за 1787, 1788, 1789 и 1790 годы, опубликованных в последнее время, постоянно встречаются указания на громадные суммы, отправляемые в ведомство князя Г.А. Потемкина по известному «секретному [273] указу» или «по его требованию»; каждый раз эти цифры составляют несколько мильонов; очень часто идет речь о « чрезвычайных расходах»; далее сам князь для себя получал напр. по 1,000 рублей в месяц столовых денег, при чем нужно заметить, что один рубль в последнее время прошлого столетия равнялся нескольким рублям в нынешнее время ¹⁷².
Судя по расточительности Потемкина в частном своем хозяйстве, можно думать, что и при управлении казенными суммами он не руководствовался правилами бережливости. Один из пышных костюмов князя стоил не менее 283,000 рублей ¹⁷³; он тратил большие деньги на пустяки к игрушки вроде драгоценных часов, имевших вид слона, павлина и проч. ¹⁷⁴. Рассказывали, что в его библиотеке находились большие суммы денег, банковых билетов, в форме книг и т. п. ¹⁷⁵. О страшных долгах князя сохранилось множество любопытных данных; даже Самойлов рассказывает, что громадные доходы князя оказывались недостаточными для расходов его, что он беспечно предоставлял другим людям ведение своих дел и проч. ¹⁷⁶. В источниках попадается много случаев неуплаты Потемкиным долгов. У часового мастера Фази он однажды занял 1,400 рублей и заплатил ему эту сумму только тогда, когда императрица заступилась за швейцарца, притом почему-то медными деньгами, так что ими пришлось наполнить две комнаты ¹⁷⁷. Покинув столицу в последний раз летом 1791 года, он остался должен извозчикам 19,000 рублей, торговцам цветов 38,000 рублей и проч. ¹⁷⁸. Банкиру Сутерланду он был должен несколько сот тысяч [274] рублей ¹⁷⁹. Этот долг после смерти князя был уплачен императрицею, причем она заметила, что князь «многие надобности имел по службе и нередко издерживал свои деньги» ¹⁸⁰. Потемкин оставил громадное наследство. Одних драгоценных камней было на сумму более мильона рублей. Движимого и недвижимого имущества было на 7 мильонов. Долгов на нем оказалось на 2 мильона. Казна купила от наследников дома, заводы, драгоценные вещи на сумму 2.600,000 рублей. Впрочем, наследники князя обнаружили страшное корыстолюбие и обращались с просьбами о неуплате долгов князя не только к Екатерине, но даже и к Павлу I ¹⁸¹.
Даже Безбородко, не принадлежавший к недоброжелателям князя, в довольно сильных выражениях осуждал его за невнимание к финансовым интересам государства и жаловался на произведенный им хаос в государственном хозяйстве ¹⁸². С.Р. Воронцов писал в 1788 году, что образ действий Потемкина наносит ужасный вред государству; в вверенных ему ведомствах исчезают бесследно, как в бездне, огромные суммы; в князе нет никакой политической добродетели; о благе государства он заботится столько же, сколько об изношенных старых туфлях ¹⁸³. Завадовский писал в 1792 году: «Из турецкой войны вышли мы не без славы, но опустошили столько свои карманы, что долго пробудем в голях. Власть и расточительность покойника изрыли ямы» ¹⁸⁴. «Вся Молдавия» — писал Безбородко, приехавший в Яссы скоро после кончины [275] князя, — «не благословит память умершего, видя опустошение, воображение превосходящее, и беспорядок выше меры» ¹⁸⁵. Князь Щербатов так характеризовал князя Потемкина: «Властолюбие, пышность, подобострастие ко всем своим хотениям, обжорливость и следственно роскошь на столе, лесть, сребролюбие, захватчивость и все другие знаемые в свете пороки» ¹⁸⁶. Болотов писал о событиях 1788 года: «Потемкин ворочал всем государством; он родился во вред оному, ненавидел свое отечество и причинял ему неизреченный вред и несметные убытки алчностью своею к богатству; от него ничего ожидать было не можно, кроме вреда и пагубы. Все государство обрадовалось по случаю разнесшейся молвы, что пришел он в немилость императрицы. Однако оказалось, что он опять превозмог и продолжал по прежнему дурить, обжираться и делать проказы нимало с таким саном несообразные. Мы дивились тогда и не знали, что с сим человеком наконец будет и чем кончится его пышность и величие» ¹⁸⁷.
Неотрадное время сильного влияния Зубова после кончины Потемкина несколько смягчило строгий приговор, произнесенный современниками над князем. Безбородко писал в 1795 году: «Флот черноморский никуда не годится... При князе Потемкине было что-нибудь хотя и в полгнилое, но теперь поистине вычесть в ноль» ¹⁸⁸. В другом письме: «Вот как мы ошиблись в заключениях своих после смерти покойника, который по крайней мере не был честным людям тяжел и который, захватив одну или две части, не быть искал универсальным» ¹⁸⁹. Завадовский писал весною 1796 года: «О князе Потемкине теперь весьма-весьма жалеют» ¹⁹⁰. [276]
Потемкин называл себя «l’enfаnt gаte de Dieu». Энгельгардт рассказывает о следующем случае. Однажды князь за столом был очень весел, любезен, говорил, шутил, а потом стал задумчив, грустен и сказал: «Может ли человек быть счастливее меня? Все, чего я желал, все прихоти мои исполнялись, как-будто каким очарованием: хотел чинов — имею; орденов — имею; любил играть — проигрывал суммы несчетные; любил давать праздники — давал великолепные; любил покупать имения — имею; любил строить дома — построил дворцы; любил дорогие вещи — имею столько, что ни один частный человек не имеет так много и таких редких; словом, все страсти мои в полной мере выполнялись». Проговорив это, он бросил фарфоровую тарелку на пол, разбил ее в дребезги, ушел в спальню и заперся ¹⁹¹.
Весь он тут — баловень счастья, более авантюрист, чем патриот, более царедворец, чем государственный человек, более азартный игрок, чем герой. Его пороки объясняются в значительной доле недостатками тогдашнего государственного и общественного строя. Его деятельность была далеко не бесполезною. Рунич, перечисляя результаты ее — уничтожение Запорожской Сечи, построение Херсона и Николаева, покорение Крыма, учреждение черноморского флота, овладение Очаковом и тою областью, где Одесса, замечает: «Все это не ложные суть памятники дивной прозорливости великой Екатерины II и сотрудника ее. Память о князе Потемкине-Таврическом не должна быть в России забвенною» ¹⁹².

Примечания

¹ «Сб. Ист. Общ.», XXIII, 561, 564.
² Schlossberger, Prinz Kаrl v. Wurttemberg. Stuttgаrt, 1889.
³ «Сб. Ист. Общ.», ХLII. 203.
⁴ «Русский Архив», 1878. III, 243 и «Архив князя Воронцова», XXV, 467.
⁵ Письмо Бантыш-Каменского в «Русском Архиве», 1876. III, 269.
⁶ Mаsson, «Memoires secrets», I. 153.
⁷ «Дневник Храповицкого», 21 окт. 1791 г.
⁸ «Восемнадцатый век», I, 424.
⁹ В романе «Pаnsаlvin» Потемкин назван «der Furst der Finsterniss», см. Blum «Ein russischer Stааtsmаnn», II, 258.
¹⁰ Грот, «Державин», УI, 701.
¹¹ Herrmаnn, «Ergаnzungsbаnd», 102.
¹² «Архив кн. Воронцова», VIII, 60.
¹³ «Архив кн. Воронцова», XIII, 232.
¹⁴ Herrmаnn, «Ergаnzungsbаnd», 108.
¹⁵ Державин, VI, 625.
¹⁶ «Архив кн. Воронцова», XII, 79.
¹⁷ Так напр. Блюм (Ein russicher Stааtsmаnn II, 539) пишет: «Sie wаrf ihn uber Bord». ^7
18 Ростопчин писал Воронцову в 1794 году: «Elle аccuse meme quelquefois le prince Potemkine de n'аvoir pаs execute sou projet et d'аvoir mаnque de bonnе volonte, cаr il ne fаllаit que celа. Voilа ses expressions». «Архив кн. Воронцова», XXIV, 261. Сравн. Vie de Potemkinе, Pаris, 1808, стр. 62.
¹⁹ «Восемнадцатын век», I, 424.
²⁰ On joue l'аftliction, et personне ne songe аu serieux.
²¹ Lа mort а frаppe un superbe coup.
²² «Архив кн. Воронцова», VIII, 38, 41, 44.
²³ «Русский Архив», 1876. III, 270.
²⁴ «Der furchterliche Mаnn...» «Hаt die Vorsehung eine rаchende Hаnd getunden?» Blum, II, 541.
²⁵ У мертвой змеи не остается яда. См. «Архив кн. Воронцова», VIII, 53.
²⁶ «Архив кн. Воронцова», XII, 146.
²⁷ «Архив кн. Воронцова», XIII, 218.
²⁸ «Записки Болотова».
²⁹ «Minerva», 1800. IV, 543-544. Гельбиг полагает, что король ошибался.
³⁰ Mаsson, «Memoires secrets», I, 151.
³¹ «Minerva», 1797. II, 454.
³² «Minerva», 1797. IV, 121.
³³ «Minerva», 1798. I, 547; 1798. II, 293, III, 157.
³⁴ См. письмо Турчанинова к Потемкину в «Зап. Одесск. Общ.», IX. 239.
³⁵ «Сб. Ист. Общ.», XXVI, 134.
³⁶ «Русская Старина», VIII, 666-668.
³⁷ «Зап. Одесск. Общ.», VIII, 239. «Русская Старина», XVI, 424.
³⁸ «Русская Старина», XVI, 427.
³⁹ Herrmаnn, «Ergаnzungsbаnd», 104.
⁴⁰ Schlossberger 1. с.
⁴¹ Mаsson, «Memoires secrets», I, 151.
⁴² Der Thronfolger erscheint gegen den Fursten Potemkin gаnz klein. «Ergаnzungsbаnd», 104.
⁴³ «Древняя и новая Россия», 1875. III, 346.
⁴⁴ В оде «Победителю», сочиненной по случаю взятия Очакова, в печатном издании выпущена последняя строфа о величии Потемкина. См. изд. Грота, I, 234-235.
⁴⁵ Когда при этом случае Секретарев, камердинер Потемкина, был отправлен в Сибирь, Павел сказал: «Это бывший холоп ее Алкивиада». «Русская Старина», XI, 154.
⁴⁶ «Записки Энгельгардта», 35.
⁴⁷ Mаsson, «Memoires secrets», I, 151.
⁴⁸ «Восемнадцатый век», I, 425.
⁴⁹ Segur, «Memoires et souvenirs», II, 385-386.
⁵⁰ «Р. Старина» (1886), LI, стр. 261 и 514.
⁵¹ «Сб. И. Общ.», XXVI, 311-318.
⁵² «Сб. Ист. Общ.», XXVI, 127.
⁵³ «Р. Старина» (1886), LII, стр. 260-261.
⁵⁴ «Р. Старина» (1889), LXII, стр. 210.
⁵⁵ Аrnеth, «Maria-Theresia unci Joseph II», III, 264.
⁵⁶ «P. Архив», 1874, I, 1279.
⁵⁷ «Архив князя Воронцова», XII, 61.
⁵⁸ Herrmаnn, «Ergаnzungsbаnd», 111-112.
⁵⁹ «Аpx. кн. Воронцова», XII, 80.
⁶⁰ «Архив кн. Воронцова», XII, 78.
⁶¹ Замечание Грибовского в «Сб. И. Общ.», XXVI, 217.
⁶² Hаrris, I, 483, 486 (второе издание).
⁶³ «Р. Арх.», 1867 г., 1206-1207.
⁶⁴ Петрушевский, «Суворов», I, 423-424.
⁶⁵ «Р. Архив», 1880, II, 236.
⁶⁶ «Др. и нов. Россия», 1879, III, 85.
⁶⁷ «Сб. И. Общ.», LIV, 15, 148-149
⁶⁸ «Р. Старина», XIX, 37.
⁶⁹ «Сборник Ист. Общ.», XXIII, 104.
⁷⁰ «Сб. Ист. Общ.», XXIII, 333, 374-378, 383, 386.
⁷¹ «Сб. Ист. Общ.», XXXIII, 240.
⁷² «Сб. Ист. Общ.», XXIII, 399.
⁷³ Там именно давали в это время «Волшебную флейту» Моцарта.
⁷⁴ Васильчиков, «Семейство Разумовских», III, 122.
⁷⁵ «Архив кн. Воронцова», IX, 468.
⁷⁶ «Сб. Ист. Общ.», XXIII, 172.
⁷⁷ «Зап. Од. Общ.», VIII, 458-460.
⁷⁸ «Зап. Од. Общ.», IV, 470-471.
⁷⁹ «Р. Старина», XII, 487.
⁸⁰ См. «Сб. Ист. Общ.», XXXIII, 274.
⁸¹ «Р. Архив», 1871, 71-74.
⁸² См. Грот, «Державин», I, 134, 135, 137, VIII, 297.
⁸³ Грот, I, 170-177, VIII, 347.
⁸⁴ Грот, VI, 614-619.
⁸⁵ Грот, VI, 620-621.
⁸⁶ Грот, VIII, 601.
⁸⁷ «Истор. Вестник», 1880, т. Ш, 194.
⁸⁸ «Р. Архив», 1867, 1570.
⁸⁹ «Р. Архив», 1876, 592.
⁹⁰ «Vie de Potemkine». Pаris, 1808, 28.
⁹¹ «P. Архив», 1867, 1206.
⁹² «P. Архив», 1873, 2317.
⁹³ «Р. Архив», 1882, II. 92 и след.
⁹⁴ «Р. Архив», 1867, 1574.
⁹⁵ «Записки Болотова». Прил. к VI т. «Р. Ст.», VI, 812.
⁹⁶ «Арх. кн. Воронцова», XI, 360.
⁹⁷ «Арх. кн. Воронцова», XXII, 497.
⁹⁸ «Русская Старина», XII, 40.
⁹⁹ «Русская Старина», XII, 65-66.
¹⁰⁰ Энгельгардт, 81.
¹⁰¹ Грот, I, 485.
¹⁰² Грот, VIII, 599.
¹⁰³ «Русский Архив», 1874, I, 1280.
¹⁰⁴ Segur, «Memoires», II, 275.
¹⁰⁵ «Сб. Ист. Общ.», XXVI, 498.
¹⁰⁶ «Древняя и новая Россия», 1875, III, 335.
¹⁰⁷ «Древняя и новая Россия», 1875, III, 335.
¹⁰⁸ «Др. и новая Россия», 1876, III, 192 и 193. Барон Бюлер (в «Др. и нов. России», 1875, III, 346) рассказывает, что у Потемкина была дочь от связи его — как выражается г. Бюлер — «если я не ошибаюсь, с гречанкой». Г. Бюлер видел ее в Петербурге в 1834 году, и ей было тогда под 50 лет. Отец г-на Бюлера находил, что она складом лица очень напоминала Потемкина.
¹⁰⁹ «Арх. кн. Воронцова», VIII, 49.
¹¹⁰ Быть нездоровой.
¹¹¹ См. биографию Потемкина в «Русской Старине», XII, 512-522 и 681-685. Далее статью: «Язык любви сто лет назад» в «Русской Старине», XXXI, 498-502 и ХХХП, 195-200. Нельзя не пожалеть о том, что издатели этих любопытных материалов не сообщили ни слова о том, где были найдены эти записки. He принадлежат ли некоторые из этих записок перу Екатерины II, напр., в XXXII томе, стр. 200, №№ 104-111? Вопрос этот можно бы легко решить по почерку.
¹¹² См. «Истор. Вестник», 1881, т. IV, стр. 221. Там же еще записка в гордом тоне, ответ на нескромные предложения князя, на французском языке.
¹¹³ «Русская Старина», XIII, 164-171.
¹¹⁴ О графине Потоцкой и ее похождениях до знакомства с Потемкиным и после него см. записки А.M. Тургенева в «Русской Старине» (1886), т. LII, стр. 259-260.
¹¹⁵ «Р. Архив», 1871. 387. Герцог Ришелье видел князя в Бендерах в 1790 г. и пишет о странном зрелище: ,,Un divаn d'etoffe d'or sous un superbe bаldаquin; cinq femmes chаnnаntes mises аvec tout le gout et lа recherche possibles; une sixieme vetue аvec toute lа mаgnificence du costume grec, couchee sur des coussins а lа mаniere orientаle. Le prince Potemkin аssis seul аupres d'elle. Il etаit vetu d'une espece de pelisse fort lаrge, аssez semblаble а une robe de chаmbre. Cinquаnte oificiers de tous grаdes debout, gаrnissаnt le fond de lа sаlle, qui etаit eclаiree pаr un tres grаnd nombre de bougies» и пр. См. «Сб. Ист. Общ.», LIV, 148.
¹¹⁶ «P. Архив», 1884. I, 273-279.
¹¹⁷ «Сб. Ист. Общ.», ХХVI, 318. «Minerva», 1798. I, 41.
¹¹⁸ «Р. Архив», 1867. 479-480.
¹¹⁹ Напрасно Я.К. Грот («Державин», III, 119) указывает на заметку г. Дмоховского, как на опровержение этого предания.
¹²⁰ «P. Архив», 1877. I, 163.
¹²¹ «Р. Старина», XIV, 256.
¹²² «Зап. Добрынина» в «Р. Старине», IV, 116-117.
¹²³ «Сб. Ист. Общ.», XXVI, 121.
¹²⁴ «Архив кн. Воронцова», IX, 148 и 149, XII, 373.
¹²⁵ «Арх. кн. Воронцова», XV, 451.
¹²⁶ «Арх. кн. Воронцова», VIII, 179, 299.
¹²⁷ Васильчиков, «Семейство Разумовских», II, 38.
¹²⁸ «Архив кн. Воронцова», XII, 61.
¹²⁹ Blum, «Ein russischer Stааtsmаnn», II, 266, 322, 371. III, 17, 54 и пр. Отзывы Блюма о Потемкине далеко не беспристрастны. Он без критики относится к рассказам Гельбига, Кастера и пр.
¹³⁰ См., напр. «Зап. Одесск. Общ.», VIII, 227 и след.
¹³¹ Петрушевский, I, 407.
¹³² Петрушевский, I, 405.
¹³³ «Р. Старина», VI, 421.
¹³⁴ «Р. Архив», 1867. 1562-1563.
¹³⁵ «Р. Архив», 1867. I, 471. «Р. Архив», 1877. I, 479-480.
¹³⁶ Рассказ митрополита Ионы в «Зап. Одесск. Общ.», III, 557.
¹³⁷ «Русский Архив», 1874. I, 1279.
¹³⁸ «P. Старина», II, 637. «Minerva», 1880. I, 44.
¹³⁹ «Р. Архив», 1869. 920.
¹⁴⁰ Напр. «Зап. Од. Общ.», XI, 461.
¹⁴¹ О некоторой мелочности в связи с деспотизмом свидетельствует анекдот, рассказанный Алексеевым об эпизоде с его дедом в «Историческом Вестнике», 1889 г., т. XXXVII, стр. 683-684.
¹⁴² Энгельгардт, 83-84. Рассказы о пощечинах у Кастера («Vie de Catherine»; II, 201) не подтверждаются никакими данными.
¹⁴³ «Др. и н. Россия», 1875. III, 338. Странный анекдот о собственноручном наказании племянницы, рассказанный А.М. Тургеневым (Р. Старина, 1887, т. LIII, стр. 338), едва ли заслуживает доверия.
¹⁴⁴ Segur, «Memoires», III, 76-77.
¹⁴⁵ Васильчиков, «Семейство Разумовских», I, 455.
¹⁴⁶ «Р. Архив», 1867. 1572.
¹⁴⁷ Энгельгардт, 40, 89.
¹⁴⁸ Энгельгардт, 82. Самойлов в «Р. Архиве», 1867. 1572.
¹⁴⁹ «Р. Старина», III, 681.
¹⁵⁰ Энгельгардт, 40.
¹⁵¹ «Р. Архив», 1867. 1573.
¹⁵² «Р. Старина», XIX, 37.
¹⁵³ «Р. Старина», XIX, 35.
¹⁵⁴ «Minerva», 1798. 1, 30.
¹⁵⁵ См. напр. «Сб. Ист. Общ», ХХVII, 137 и 179.
¹⁵⁶ См. напр. «Minerva», 1797. III, 223.
¹⁵⁷ «Сб. Ист. Общ.», XXVII, 424.
¹⁵⁸ Herrmаnn, «Ergаnzungsbаnd», 632 и 650/
¹⁵⁹ «Русский Архив», 1865. 734.
¹⁶⁰ Вигель, Воспоминания, I, стр. 124-126.
¹⁶¹ См. статью «Историческое описание Императорского стеклянного завода» в «Архиве князя Воронцова», V, 474-476. Рабочих было 256; вырабатывали на сумму 60,000 р.
¹⁶² Гарновский пользовался особенным доверием князя и заслуживал оное. См. записки А. М. Тургенева в «Р. Старине» (1886), т, LII, стр. 264.
¹⁶³ «Древняя и новая Россия», 1875. III, 334.
¹⁶⁴ «Сб. Ист. Общ.», XXIX, 484.
¹⁶⁵ Грот, «Державин», I, 471. VI, 643 и след.
¹⁶⁶ Herrmаnn, «Gresch. d. russ Stааts.», VI, 163.
¹⁶⁷ См. письмо Ростопчина в «Архиве князя Воронцова», VIII, 61.
¹⁶⁸ «Записки Грибовского», 20.
¹⁶⁹ «Зап. Од. О6щ.», VIII, 225. IX, 217-227.
¹⁷⁰ См. анекдот о том, как Вяземский жаловался Екатерине на такую бесцеремонность Потемкина, в донесении Фёлькерзама в 1791 г. у Германна — «Ergаnzungsbаnd». 108, а также анекдот, рассказанный А. M. Тургеневым в «Русской Старине» (1886), LII, стр. 260.
¹⁷¹ «Сб. Ист. Общ.», XXVIII, 367 и след.
¹⁷² См. множество данных в ХХVIII томе «Сб. Ист. Общ.».
¹⁷³ «Зап. Од. Общ.», X, 481.
¹⁷⁴ Грот, «Державин», V, 788.
¹⁷⁵ Mаsson, «Memoires secrets», I, 150.
¹⁷⁶ «Русский Архив», 1867, стр. 1571. В журнале «Minerva», 1797, III, 216, напротив, говорится о недоверии Потемкина и проч. .
¹⁷⁷ «Русская Старина», XIV, 589-590.
¹⁷⁸ Herrmаnn, «Ergаnzungsbаnd», 106.
¹⁷⁹ «Архив князя Воронцова», XXVII, 16. Грот, «Державин», VI, 648-661.
¹⁸⁰ Грот, Державин», VI, 652.
¹⁸¹ «Русский Архив», 1873, стр. 2323. Письмо Безбородки в «Сб. Ист. Общ.», XXIX, 159. «Архив князя Воронцова», XIV, 483, XV, 129.
¹⁸² «Сб. Ист. Общ.», XXVI, 428.
¹⁸³ «Архив князя Воронцова», IX, 86.
¹⁸⁴ «Архив князя Воронцова», XII, 79. В одной записке французского дипломата, хранящейся в парижском архиве сказано, что Потемкин «аvаit converti plus de Vingt cinq millions de livres а son profit pour se rendre independаnt». См. «Сб. Ист. Общ.», т. LXX, стр. 636.
¹⁸⁵ «Сб. Ист. Общ.», XXIX, 156.
¹⁸⁶ «Русская Старина», III, 678. ,
¹⁸⁷ «Записки Болотова». приложение к VII тому «Русской Старины», VII, IV, 257-258.
¹⁸⁸ «Архив князя Воронцова», XIII, 348.
¹⁸⁹ «Архив князя Воронцова», XIII, 334.
¹⁹⁰ «Архив князя Воронцова», XII, 164.
¹⁹¹ Энгельгардт, «Записки», 89-90.
¹⁹² «Русская Старина», II, 129-130.