1.
Я - Церковь, я –
Наживка Твоя.
Я - ловец человека,
Я - жертва ловца.
Я - Церковь, я
На Твоих раменах овца.
2.
Я - Церковь, я
Невеста Твоя.
Я - Церковь, я
Золотая любовь Твоя.
Кто - рыдая, смеясь? –
Выплеснул золото в грязь?
О помози!
Золота не видно в грязи.
Но, едва-едва,
Золотом грязь жива.
И Ты, Женише! -
В грязи, ниц,
Казнимый за моих убийц!
Я - Церковь, я
Первая боль Твоя.
3.
Я - Церковь, я
Юность Твоя.
Я - Церковь, я
Песня Твоя.
В небе – Твоя
Иерархия,
В хоре – Твоя
Мелодия,
В поэзии – Твоя
Строфа,
Я - сквозь века:
Маранафа!
Общение святых
Мы когда-то считали, что нимб –
Просто блестящий металлический диск,
Которым голова прикрепляется к доске.
Мы за чудо почитали копоть икон
И неразличимость цветов. Чудес
Мы не знали. Но произошло
Открытие небес, светолитие дня.
Как молоды оказались вы!
Раскрыв рты, мы смотрим на вас,
Как младшие братья, позабыв совок,
Из песочницы восхищенно глядят
На белозубого брата-моряка,
Пришедшего на побывку весной.
Лучистый смех, сиянье погон,
Сильные руки, вверх взмывает малыш.
Так вот что такое пурпур - живая кровь!
Так вот что есть бытие - вохра и санкирь!
Так вот что есть золото - не металл,
Но живое сгущение света! Так вот
Что такое белое!
Когда вы склоняетесь, встаете близ,
Мы забываем уныние и печаль,
Одиночество, тревогу и плен –
Собственно, все, что и составляет предмет
Нашей слезной молитвы к вам.
Неделя всех святых
Эй, парень!
Ты что, уснул там, в окопе? Что ты
Уткнулся невидящим лицом в грязь?
Ты что там, устроился жить,
Медленные минуты тянуть,
Есть эту глину, сосать червей,
Примерять сапоги
мертвецов?
Окоп - не жилье, парень,
Окоп - это место войны!
Самое опасное в этой
войне –
Затишье между боями:
Трава на бруствере,
стеклянное небо,
Неподвижность берез,
провисанье
жаворонка,
Божья коровка на щеке,
слипание век,
Обманчивая тишина.
Эй, очнись! Видишь -
скоро
Снова начнут!
Видишь - мы здесь
до тебя воевали,
Два батальона здесь положили мы,
Мы отстояли высоту,
отбросили танки,
Фланги укрепили и наладили связь -
Тебе совсем ерунда осталась!
Смелее, мы здесь, мы с тобой.
Держи мою винтовку, солдат, целься верней.
День Всех Святых - сиянье войны и парада.
Иконостас - не глухая стена: могучий
Воинский строй, а нимбы –
Золото нашей крови, пролитой
За неотвратимость победы.
Без епископа нет церкви
Ржавою осенью
На улицах кафедрального города ты показывался
в ландо:
Ведь твой сан должен быть почитаем.
Но за городом шел ты пешком
В вороньих полях, прикладывал коричневые
ладони
К рваным ранам епархии сирой.
Когда прибыл я к тебе на прием, то в приемной
Пусто было, гулко; со стен глядели
Одутловатые лики работы школы Ушакова;
Пахло валерианой, мышами. Ты первый, владыка,
Поднялся мне навстречу,
Серебряной ложкой накладывал, угощая,
На хрустальные архиерейские блюда две мойвы,
репу;
И ты улыбался: улыбка твоя - велия милость,
А нестяжательность –
Кровавая драка в подворотнях мира:
Кастеты свищут, панагия сияет.
Ты оставил меня ночевать. Вслух тебе читал я
Канон вечерний
(Тебе девяносто два, глаза уже видят сквозь
буквы,
А под бархатной златошитой рясой не гнутся
Твои колени, перебитые пулеметом в последней
войне) –
Я произносил слова нараспев, ты наполнял их
Молитвой. Ис пола
Эти деспота.
О ты истинно владыка, ведь ты - раб
неключимый!
А равно и наш отец, ведь ты - истинно сын
Своего Отца!
И на Покров измученную землю снег укрывает, -
ведь ты, владыка,
Благословляешь двумя руками.
Утром - сектанты по радио
Над пропастью во ржи звучит гитара гнило:
«Грядите, братья, вместо яблока есть яблочное
мыло!»
Ой ойкумена вся гряди, все росские языки,
Петь ритмы сладостны пластмассовой музыки!
«Спаситеся у нас вы, вьюноши, старухи,
И будем, добродетельны, прикалываться в духе!
Осанна на лотке у нас, наглядна и проста,
Се, по нутру себе найдете вы Христа!»
Так сладостно поет, бьет, как сирена, плесом
Рабфаковец с значком и политическим зачесом.
Я ж древних ересей не слушаю римейки:
Я бомж в земных путях, ночую на скамейке,
Я щелкну кнопкой радио и хрустко потянусь,
И сладко газы выпущу, и за бычком нагнусь.
Мне утро - как подвал, а Русь - как теплотрасса,
И объюродевшим костям не надо мяса:
Затем, что не нанес ни пользы, ни вреда,
И был ничей судья, - меня простят всегда,
И Тот, с Кем был в аду, воспримет невозбранно
И окормит мя, яко странна.
Заглянув весной в пакет с чипсами
И сколько всего вот так съедено - тьмущая тьма.
А представить, сколько вдобавок за жизнь мы
извергли дерьма –
Общего и конкретного, вот этого, твоего, моего!..
Уже на три трети земля состоит из него.
И нетрудно поверить мне,
Что все это остро нуждается в огне.
Огне, рушащемся с неба,
Вершащем гонение мусора, освобождение снега,
Таяние бетона, испарение влажной похоти очей,
Гордости (когда припекло, не вообразишь, что ты
прохладно-ничей!).
Ожог трезвит, подбрасывает вверх, высекает
вопль, ставит на вид,
Что, раз болит, значит, живо то, что болит;
И пробужденье от липкого сна, и весна - как
огненный взрыв!
Собственно, даже геенна - шанс ощутить через
боль, что ты жив.
* * *
Великий Вход грозно сияет.
Бледный священник весит никакой,
Уцепившись за Чашу.
Но все пройдет, отляжет,
Его помилуют,
Он станет легок и многословен,
Как напакостившее дитя, избежавшее порки.
Опьяненный глазами паствы
С амвона он скажет спич,
И нимбы икон померкнут.
И грозные врата покорно
Дадут себя завесить
Катапетасмой обыденности.
Сергей Геннадьевич Круглов родился в 1966 году в Красноярске. В 1996 году крещен в лоне Русской Православной Церкви, с 1999 года служит штатным священником в Спасском соборе города Минусинска Красноярского Края.
