# 25 (72) 30 июня 2001 г.
Izvestia
РУБРИКИ СОДЕРЖАНИЕ НОМЕРА
Такие дела

Время и место

Слова и вещи

Телевидение

Почта

Афишная тумба


Поиск:

ИНТЕРАКТИВ
Почта НГ-Интернет

Вопрос-ответ

Письмо редактору

Гостевая книга
Все о газете
Подписка:
АРХИВ




Союз Журналистов




[an error occurred while processing this directive]
МОЛОТОВ ВСПОМИНАЕТ
Из домашнего архива
Вячеслав Никонов

9 МАРТА исполняется 110 лет со дня рождения моего деда - Вячеслава Михайловича Молотова. Большевик с 1906 года, он встретил Февральскую революцию членом Русского бюро ЦК РСДРП(б), Октябрьскую - членом Петроградского военно-революционного комитета, в тридцать один год стал ответственным секретарем ЦК, а в сорок лет возглавил советское правительство. До 1957 года Молотов оставался в высших эшелонах власти страны, имея прямое отношение ко всем страницам истории нашей страны. Для кого-то он фигура зловещая, для кого-то, напротив, величественная. Для меня же он был просто дедом, которого я любил. Не мне его судить.

Он родился при Александре III и умер при Горбачеве, в 1986 году, прожив 96 лет. Был лично знаком со всеми великими политиками ХХ века и знал всю подноготную советской политики. Но дед никогда не писал мемуаров. Во-первых, после истории с известной "антипартийной группой" Молотова, Кагановича, Маленкова и примкнувшего к ним Шепилова (1957 г.) он стал "врагом партии", изгоем и больше уже не имел доступа ни к каким архивам. А на память он полагаться не хотел. Во-вторых, Молотов не был настроен писать в корзину. Ему и в голову не могло прийти публиковать мемуары за границей, а надежды на их издание в СССР у него не было никакой. Наконец (и этот аргумент имел для него очень важное значение), он говорил: "Ленин и Сталин не писали воспоминаний. Чем я лучше?" До конца жизни Молотов "чистил" себя под вождями.

Его мысли - а работал он и на пенсии очень много - были устремлены в настоящее и будущее, гораздо реже - в прошлое. Дед следил за всем, что происходило в стране и в мире, и по многолетней привычке писал записки в ЦК, статьи в газеты: о теории социализма и коммунизма, о социально-экономической и внешней политике, рецензировал отчетные доклады генсеков и партийные постановления. Ему ни разу не ответили и ни одной строчки не опубликовали.

Но среди многочисленных записок Молотова, сохранившихся в домашнем архиве, есть немало коротких зарисовок мемуарного свойства, в которых он возвращался к важным, с его точки зрения, моментам своей жизни и истории. Три из них, написанные в 1960-1962 гг., впервые предлагаются вниманию читателей с необходимыми короткими комментариями.

I. ОБ ИЗБРАНИИ СЕКРЕТАРЕМ ЦК

На IX съезде РКП(б) в 1920 году Молотов был избран кандидатом в члены ЦК. В 1921 г. неожиданно для многих и для самого себя он совершил большой карьерный скачок. Его - секретаря компартии Украины - на X съезде РКП(б) избрали кандидатом в члены политбюро и ответственным секретарем ЦК. "Мотором" этого решения, как видно из воспоминаний, выступал Сталин, которому явно не хватало в ЦК "своих" людей.

Молотов (тогда еще носивший фамилию Скрябин) познакомился со Сталиным в 1912 г., когда они готовились издавать "Правду". Сталин оказался первым представителем высшего партийного руководства, с которым молодому революционеру, студенту Петербургского политеха Вячеславу Скрябину довелось встречаться. С другими лидерами большевиков - Лениным, Зиновьевым, Каменевым - до весны 1917 г. Молотов был знаком только по переписке, которую вел с ними в качестве ответсекретаря редакции "Правды". А после возвращения партийной верхушки из эмиграции Молотов, как и многие другие оставшиеся в России молодые большевики, был явно оттеснен на задний план более опытными соратниками Ленина. Связка Сталин-Молотов крепилась общностью их судеб до революции: оба много времени провели в российских тюрьмах и ссылках и испытывали некоторое моральное превосходство над "заграничниками", работавшими на революцию в западных странах (сказанное не относилось к Ленину, который пользовался безграничным авторитетом).

Назначение "человека Сталина" на должность фактического руководителя партаппарата свидетельствовало помимо прочего и о политических маневрах Ленина, искавшего в 1921 г. противовес усилившемуся влиянию Троцкого, которого поддерживал прежний Секретариат ЦК во главе с Крестинским.

"Заметки (отрывки к восп<оминания>м).

25/V 1961 г.

На Х съезде РКП(б) я был избран членом ЦК. С этого времени началась моя работа в ЦК.

На первом заседании Пленума ЦК, сразу после окончания партсъезда, я был избран секретарем ЦК. Двумя другими секретарями ЦК были избраны Ем. Ярославский и В.М. Михайлов. Кроме того, на этом же заседании было избрано политбюро ЦК в составе: Ленин, Сталин, Троцкий, Зиновьев, Каменев. Вместе с этим были избраны три кандидата в члены политбюро - в таком порядке: Молотов, Рудзутак (Бухарин?), Калинин. Было избрано также оргбюро ЦК, куда входили, кроме трех секретарей ЦК, Сталин, Рыков, Томский, Рудзутак и, может быть, еще кто-нибудь (не помню). 1

Меня сильно тогда поразило, что я был избран секретарем ЦК ("ответственным" - что-то вроде главного секретаря ЦК) и, кроме того, первым кандидатом в политбюро, а это означало, что в случае отсутствия на заседании любого члена п/бюро (командировка, болезнь) я имел в политбюро решающий голос. Насколько помнится, до этого заседания меня никто не предупредил, что меня изберут первым кандидатом в члены политбюро. Не помню, чтобы вообще кто-либо говорил со мной и о предстоящем избрании секретарем ЦК, но это, возможно, и было сделано, а если было сделано, то, очевидно, Сталиным, с которым я был ближе знаком. (Одно время, в июле 1917 года, Сталин несколько дней, а м.б. и недель, жил в той же квартире, где жили Залуцкий, Смилга с женой и я - на Петроградской стороне.) 2

Мне и после никто и никогда не разъяснял, как это вышло, что весной 1921 года мне было оказано такое большое и для меня неожиданно большое доверие со стороны Ленина, который фактически решал этот вопрос. Только Сталин мог рекомендовать меня на такие высокие посты в то время. (В июльские дни 1917 года Сталин как-то сказал при мне, что когда приехал Ленин из-за границы в апреле 1917 года, Молотов был ближе других - очевидно, Сталин имел в виду и себя, - к Ленину. Тогда он косвенно подтвердил, что до приезда Ленина и в первое время после его приезда у него были серьезные политические колебания оппортунистического толка, тогда как я безраздельно поддерживал линию Ленина.) 3

Помню, что после такого неожиданного для меня выдвижения я немало оробел. Не могу не признать, что я действительно был мало подготовлен для новых, весьма серьезных дел в ЦК.

Нельзя не отметить, что и состав нового секретариата ЦК был слабым: Ярославский - слабый организатор; Михайлов - вообще не был на крупной партийной работе, по профессии рабочий-типографщик. Но весь состав секретариата ЦК был из твердых ленинцев, полон молодых сил и боевых настроений (мне, например, только что исполнился 31 год).

Запомнилась особенно одна беседа с Лениным. Пожалуй, даже дважды он говорил со мной о моей работе в секретариате ЦК. Ленин специально подчеркивал, чтобы я не превращался в Управделами, не брал на себя техническую сторону работы секретариата. Он говорил: "Вам (мне) надо заниматься политической работой, не превращаться в управделами, как это было с Крестинским 4, а технические дела передайте "замам" и "помам". Помню, что в этом духе Ленин говорил и на первом заседании Пленума ЦК, когда меня утверждали секретарем ("ответственным", как было и опубликовано) ЦК".

II. О СТАЛИНЕ

Конечно, Молотов до конца жизни оставался сталинистом. Он был убежден, что во всей советской верхушке никто даже близко не мог сравниться со Сталиным по своим организаторским и лидерским качествам.

В то же время отношения между первым и фактически вторым лицами в государстве складывались далеко не просто. Несмотря на давнюю дружбу (они всегда были на "ты", называли друг друга Коба и Вячеслав), тучи над Молотовым сгущались неоднократно. Он был близок к аресту в конце 30-х годов и еще ближе в конце 40-х - начале 50-х, когда была отправлена в ссылку его жена Полина Семеновна Жемчужина.

Молотов был одним из немногих, кто мог (или кому было позволено) спорить со Сталиным, и отголоски этих споров можно услышать в публикуемой ниже записке. Считая генсека непревзойденным практиком, дед неоднократно говорил о его слабости как теоретика. Примечательно, что Молотов ставил ему в вину не столько репрессии (хотя и это было), считая их в какой-то степени неизбежными и оправданными, сколько отступления от теории социализма и слабость в экономических вопросах.

"Великим был Ленин. Сталин был просто очень талантливым человеком", - говаривал дед.

"Об этатизме И.В. Сталина.

24/XII 1962 г.

В беседах И.В. Сталин иногда вспоминал, что В.И. Ленин будто бы в шутливой форме отмечал и критиковал "этатизм" Сталина.

Сталин, насколько помнится, несерьезно относился к этому важному, мудрому замечанию Ленина. Он, пожалуй, даже иронически высказывался по поводу этого замечания. Сталин не понимал, что Ленин не случайно говорил об этом, а отмечал важный недостаток кругозора Сталина. Мы, слушатели этих высказываний Сталина в узком кругу за домашним столом, тоже никогда серьезно не останавливались на этом, не задумывались над этими ленинскими замечаниями.

Между тем у Сталина действительно был уклон к этатизму, опасное преувеличение роли государства. Сталин обладал огромным революционно-политическим чутьем, что не раз давало весьма положительные результаты. Пример: статья И. Сталина "Головокружение от успехов", когда он вовремя уловил опасный ход перегибов, торопливости в проведении коллективизации в начале 1930 года. Это спасло от многих несчастий, хотя, разумеется, не могло обеспечить того, чтобы дальше все пошло "гладко", без сучка и задоринки.

Но, мне кажется, Сталин недостаточно разобрался в экономических вопросах. Этот недостаток сказывался, например, в вопросах капитального строительства, в государственном планировании. Нередко этот недостаток сказывался в таком вопросе, как цены на товары, в частности в ценах при заготовках сельскохозяйственных продуктов (особенно в конце 30-х годов + в "Экономических проблемах социализма в СССР" - например, в рассуждениях о ценах на хлопок и т.д.). Недостаток понимания экономических вопросов иногда толкал И. Сталина к грубому, необоснованному, а то и прямо вредному администрированию.

Думаю, что у него было увлечение делами крупного строительства при посредстве лагерников, да и крайним расширением самих лагерей.

На мой взгляд, Сталин быстро и глубоко схватывал вопросы техники. Это всегда сказывалось при рассмотрении вопросов военной техники: авиации, артиллерии, танков, морских судов. В этом Сталин легко ориентировался, и хотя совершенно не любил математическую сторону техники, хорошо улавливал прогресс и активно толкал вперед дела военной техники. В этих делах, естественно, на экономическую сторону обращалось мало внимания.

В вопросы экономики Сталин не старался углубляться. Но у него была склонность к реорганизациям в госаппарате. Поскольку после социалистической революции впервые во весь рост встали проблемы государственного хозяйства и государственного строительства - в промышленности, на транспорте, в торговле, в сельском хозяйстве и, кроме того, в области культуры, - это, так сказать, толкало к этатизму, к преувеличению роли государства в различных областях жизни страны. И такое "настроение" у Сталина нередко сказывалось. Ленин не мог этого не заметить, как определенную, вредную однобокость и узость, а Сталин не только неправильно относился к этому замечанию Ленина, но, пожалуй, немного иногда гордился этим, самолюбовался".

III. ОБ АРЕСТЕ ЖЕНЫ, ХРУЩЕВЕ И ЮГОСЛАВИИ

Когда Молотову исполнилось 70 лет, он написал о том, что он тогда считал самым главным. И начал с того, что переживал наиболее остро, - с ареста жены, которой пришлось четыре года провести на Лубянке и в казахстанской ссылке. Я думаю, до конца жизни дед испытывал чувство вины перед ней, проявляя о бабушке после ее освобождения в 1953 году подчеркнуто теплую заботу. Это была самая любящая и трогательная пара, которую мне довелось видеть. И никогда дед не был так подавлен, как после смерти Полины Семеновны в 1970 году. Болела она долго, и каждый день в свои 80 лет он проделывал путь - на электричке, метро и автобусе - из Жуковки, где жил тогда на даче, в ЦКБ.

Об аресте бабушки дед никогда не рассказывал - это была больная тема. То, что напечатано ниже, - немногое из написанного им об этом эпизоде.

В этом же отрывке он касается личности Никиты Хрущева, которого дед, мягко говоря, откровенно недолюбливал. Для него Хрущев оставался "молодым коммунистом", не нюхавшим пороха дореволюционного подполья ("Этот орел вступил в партию только в 1918 году, когда все уже было ясно и было много желавших примазаться", - говорил дед), не работавшим с Лениным и не вполне понимавшим ленинизма. Хрущевскую "оттепель" Молотов воспринял враждебно. Был ли он в этом смысле догматиком? Конечно. Он ощущал себя в качестве едва ли не последнего хранителя "великого учения", последнего лениниста. Поэтому для Молотова некоторые идеи - например, о возможности отказа от борьбы с "мировым империализмом" в рамках политики мирного сосуществования - звучали как ересь, казались антиреволюционными и сугубо ревизионистскими. Его расхождения с Хрущевым носили характер мировоззренческий, скорее имеющий отношение к продолжению или остановке мирового революционного процесса, нежели к вопросам разоблачения культа личности Сталина (дед считал, что Хрущев сделал не меньше него для создания этого культа) или построения коммунизма к 1980 г. в одном отдельно взятом СССР (против чего дед решительно возражал).

Именно в этом - мировоззренческом - контексте Молотов рассматривал и вопрос об отношениях с компартией Югославии, которые из-за "ревизионистских ошибок" Тито были разорваны при Сталине и восстановлены Хрущевым в 1955 г. На июльском пленуме ЦК КПСС Молотов в полном одиночестве отстаивал свои взгляды, называя руководителей Югославии "предателями, антимарксистами, перерожденцами, скатившимися в лагерь социал-демократии". Молотова единодушно осудили, но к концу 50-х годов отношения с Югославией вновь испортились, что дало ему основания писать об изначальной правильности его позиции.

Молотов никогда не скрывал своих противоречий с Хрущевым от коллег по партийному руководству, критикуя его не только за Югославию и мирное сосуществование, но и за ликвидацию отраслевых министерств и создание совнархозов, за освоение целины в ущерб Нечерноземью, за разделение партии на "городскую" и "сельскую" и за многое другое.

Открытое столкновение стало неизбежным, оно закончилось победой Хрущева над "антипартийной группой" (куда, правда, входило большинство членов президиума ЦК) на июньском (1957 г.) пленуме ЦК. После этого Молотов был отправлен послом в Монголию, позднее - представителем в Международное агентство по атомной энергии.

Но и из Улан-Батора, и из Вены он слал в ЦК записки, где выражал несогласие с линией высшего руководства. Терпение Хрущева лопнуло в 1961 г. На XXII съезде КПСС Молотова вновь подвергли публичному разносу, а через несколько месяцев окончательно отправили на пенсию и исключили из партии.

Когда в 1984 г. членство Молотова восстановили, он оказался старейшим членом КПСС. Партбилет вручал ему лично Черненко. Дед довольный вернулся из Кремля и предложил отпраздновать это событие. Первое, что он сказал: "А Константин Устинович совсем плох…" Молотову было 94 года.

"К летописи.

17 апреля 1960 г.

Больше месяца, как мне исполнилось 70 лет. Прожито много, и, естественно, встает вопрос, так ли прожито, как нужно. Судить об этом самому вполне объективно вряд ли возможно. Во всяком случае, легко впасть в ошибки или даже в ошибку - такую ошибку, которая ставит крест над пройденным периодом.

Мне представляется, однако, что в основном прожита жизнь так, как я и стремился. Стремился же я прожить жизнь так, как полагается революционеру, пролетарскому революционеру. Все остальное для меня было и останется второстепенным, в том числе и семья, и все прочее. Конечно, у меня было самое теплое и самое искреннее стремление быть душой и телом вместе со своими близкими, с женой и дочкой, с родными. Но признаюсь, что никогда не ставил этих стремлений на первое место…

Жизнь поставила этот вопрос передо мной со всей определенностью, и не раз мне пришлось выбирать: или да, или нет. И решался этот вопрос мной в основном вполне определенно. Я ставил на первое место не мои чувства к близким мне людям, а возможность быть, сделать больше и больше для дела, которому посвятил себя, свою жизнь.

В 1948 году меня заставили разойтись с женой, которую я любил и люблю всей душой как жену, как преданного человека и как преданную партии коммунистку. Она ко мне относилась с исключительно хорошими чувствами, и мне было ясно, что в отношении нее допускается крайняя несправедливость, граничащая с преступной бесчеловечностью. Передо мной встал вопрос - восстать против грубой несправедливости Кобы (Сталина) и пойти на разрыв с ЦК или протестовать, защищая честь жены, но покориться ради того, чтобы, по крайней мере, в дальнейшем продолжать борьбу внутри партии и ЦК за правильную политику партии, за устранение явных и многим не видных ошибок, неправильностей и - главное - за такую линию партии, которая опасно, во вред интересам дела коммунизма, искажалась со стороны зазнавшегося Кобы и поддакивавших ему, прости господи, "соратников". Мне казалось, что, несмотря на все мои теоретические и практические слабости (недостатки), я занимаю такое важное место в руководящем органе партии и отстаиваю в основном такую наиболее отвечающую духу (существу) ленинизма политическую линию, что моя главная перед партией обязанность - думать об этом, заботиться о том, чтобы всеми моими силами и влиянием в партии помочь выправить или, по крайней мере, помочь сигнализировать партии <про> необходимость выправить политику партии, попавшей в значительной мере под извращенное, субъективно-неустойчивое влияние зазнавшегося Кобы, возомнившего о себе черт знает что.

У меня было мало сил, чтобы открыто восстать против Кобы, что было бы необходимо при других, более благополучных для такого дела условиях. В окружении Кобы я не видел людей, которые могли бы возглавить такое дело, т.к. другие были не сильнее меня. Но я не смотрел на будущее и безнадежно. Был уверен, несмотря ни на что, отстаивание подлинно марксистско-ленинской линии - к чему я стремился, как я был уверен, более последовательно и более честно, чем другие, - единственно правильное для коммуниста дело. Только этим я оправдывал свое формальное примирение с явной несправедливостью в отношении Полины, что было большой несправедливостью и в отношении меня самого. При этом я, конечно, чувствовал и понимал, что несправедливость и тяжкие репрессии в отношении Полины являются еще одной попыткой подкопаться под меня самого, расправиться прежде с самым близким мне человеком, а потом, через какое-то время, и со мной. Все шло к этому, и я смотрел правде в глаза, но противодействовать этому не имел сил. Что же касается лиц, окружавших Кобу, они в той или иной мере сочувствовали или полусочувствовали мне, но в общем и целом ставили свои цели и карьерные интересы выше других. Возможно, что некоторые из них находились в такой духовной зависимости от Кобы, что в какой-то мере и верили в необходимость мер, направленных против меня, и в первую очередь против самых близких ко мне людей. Такое предположение могло бы характеризовать политическую слепоту таких людей, но ведь и это возможно. Что лучше в данном случае - забота о карьере или политическая слепота, - судить не берусь, но мне никто среди руководящих работников не оказал тогда открытой моральной поддержки. Кое-кто не открыто - когда никто не слышит! - выражал мне, однако, некоторую моральную поддержку или, лучше сказать, полуподдержку…

Могут сказать, что такое положение свидетельствует не только о, в какой-то мере, политическом падении лидера (Кобы), но и о невысоком уровне его окружения, руководящих деятелей того времени. Такой вывод имеет под собой серьезные основания, но и этот вывод страдает упрощенчеством. Дело в том, что в практических делах большинство этих лиц достигли немалого, делали нередко крупные дела. Однако в партийно-политическом отношении эти люди, как правило, стояли не на должной высоте. Не здесь говорить о том, как и почему это получилось, но нельзя отрицать, что анализ этого вопроса имеет огромное принципиальное значение, и это будет в свое время важным предметом исторической науки, истории коммунизма в нашей стране…

Перескакивая через года, хочу остановиться на югославском вопросе, как он встал перед нашей партией в 1955 году.

В 1953 году, после смерти Сталина, руководство партией довольно быстро перешло к Хрущеву. Было большим плюсом для партии разоблачение Берия и ликвидация этой язвы (полубандита - чужого ленинизму пройдохи). Однако этим отнюдь не было обеспечено восстановление революционного курса ленинизма, а появились глубоко оппортунистические тенденции, тенденции к явному ревизионизму в руководстве ЦК. Главная ответственность за это лежит на Хрущеве, активную помощь которому оказал особенно Микоян, скатившийся к ренегатству, помогший Хрущеву в ренегатском оплевывании Сталина и сталинского периода в истории партии. Конечно, осудить грубейшие ошибки и несправедливость Сталина, причинившие огромный вред партии и строительству социализма, было необходимо. Но это надо было сделать с революционных, ленинских позиций, а сделано было не так. Прикрывшись именем Ленина, хитряга Хрущев сделал это с явно ревизионистских позиций. В этом был действительный смысл ХХ съезда КПСС, на котором, кроме того, Хрущев окончательно распоясался как ревизионист ленинизма. Об этом говорят развитые им на ХХ съезде тупоумные "теоретические положения" трех видов: о мирном сосуществовании (ревизионистская фальсификация ленинской "политики мира"), о возможности мирного перехода от капитализма к социализму (в полуприкрытой форме - отказ от революционного марксизма), о возможности предотвращения войн (ревизионистское приукрашивание современного империализма). В том виде, как это сделал на ХХ съезде Хрущев, эти "теоретические положения", грубо жульнически прикрытые словесностью о развитии ленинского ученья, на деле являются насквозь антиленинскими, антиреволюционными, насквозь фальшивыми в своей основе.

Этим ревизионистским выводам предшествовали попытки обелить югославских изменников марксизму-ленинизму и антиреволюционный подход к ошибкам Сталина в югославском вопросе. Но в то время как грубые и вредные ошибки Сталина имели главным образом тактический характер (или теоретический характер), ошибки Хрущева имели в этом вопросе опаснейший принципиальный характер. Хрущев выдвинул требование, чтобы Тито и др. встали на марксистско-ленинские позиции, и тогда им было обещано восстановить такие же отношения, как с другими коммунистическими партиями. Югославы (Тито и др.) прикинулись почти "ленинцами" и стали под этим фальшивым флагом тянуть руководителей ЦК КПСС (Хрущев и др.) за собой на ревизионистские позиции. Нашлось и некоторое "взаимопонимание", лидеры обеих партий стали усиленно расписываться в "дружбе" и пр. И все это дало явную осечку в начале 1958 года, когда обнаглевшие югославские ревизионисты опубликовали свою полусоциал-демократическую новую программу, насквозь враждебную ленинизму. Нашим лидерам (Хрущев и др.) пришлось отступать и, хочешь не хочешь, пришлось разоблачать откровенно антимарксистские, реформистско-мещанские взгляды Тито и титовцев.

В 1955 году, весной и летом, Хрущев, Микоян и др. с большим шумом повернули курс политики партии в сторону титовцев, что означало грубо оппортунистическое отступление от ленинских позиций. Мое выступление в политбюро и на Пленуме ЦК против этого ошибочного политического курса не встретило поддержки в ЦК, хотя можно было и тогда заметить наличие некоторых колебаний у сторонников большинства. ХХ съезд КПСС фактически еще дальше пошел по югославской дорожке и подтвердил ошибочный курс ЦК (Хрущева) по югославскому вопросу. Однако прошло после этого менее двух лет и полностью обнаружилось, что Хрущев затянул не только нашу партию, но и другие коммунистические партии на плохую дорожку. Пришлось бить отбой, когда появилась "новая" программа СКЮ, которая, по существу дела, лишь систематизировала антиреволюционные, антимарксистские взгляды Тито и других югославских ревизионистов.

Но ошибка 1955 года по югославскому вопросу была только началом откровенно оппортунистического курса Хрущева, одобренного ЦК. В 1956 году эти ошибки нашли свое полное развитие в трех "теоретических положениях" Хрущева на ХХ съезде. Поэтому даже тогда, когда хоть и половинчато и не вполне честно ошибка по югославскому вопросу была весной 1958 г. выправлена, более глубокие принципиальные ошибки ХХ съезда не только не были устранены, но стали все углубляться и стали подрезать революционные крылья партии, да и других коммунистических партий.

Обо всем этом мне еще придется написать…

Но здесь скажу о себе, пока только в связи с обсуждением югославского вопроса в ЦК в 1955 году. Меня никто в ЦК не поддержал по этому вопросу, хотя вскоре некоторые руководящие товарищи начали давать понять, что они более или менее разделяют мои взгляды. Известно, что в 1955 году мне пришлось в единственном числе отстаивать позицию, справедливость которой многие впоследствии, и особенно в настоящее время, признают. Уже в 1955 году мне пришлось пойти на прямой разрыв с тогдашним руководством ЦК, прежде всего с Хрущевым. Сегодня мне не приходится жалеть об этом. Правда оказалась на моей стороне, а не на стороне тех, кто осуждал тогда меня.

Меня пытались отговаривать от выступления против Хрущева такие старые цекисты, как Каганович, Микоян, но я считал долгом коммуниста не молчать, а выступить с критикой позиций Хрущева не только на п/бюро, но и на Пленуме ЦК. Это было правильным. Может быть, следовало сделать это еще решительнее и шире, но принципиальная позиция, занятая мною по югославскому вопросу, целиком подтвердилась".

1 Ян Рудзутак не входил в то время в число кандидатов в члены политбюро.

2 Залуцкий Петр - в начале 1917 г. член Русского бюро ЦК, затем - член Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и Петроградского комитета большевиков.

Смилга Ивар в 1917-1920 гг. являлся членом ЦК партии, позднее - зампред Госплана СССР. Репрессирован в 1938 г.

3 Вернувшиеся из ссылки 12 марта 1917 г. члены ЦК Сталин и Каменев заняли позицию условной поддержки Временного правительства, тогда как в первые дни после Февральской революции Русское бюро ЦК (Шляпников, Молотов, Залуцкий) отстаивало линию на жесткое противостояние. Ленин, вернувшийся в Петроград 3 апреля, сразу провозгласил лозунг: "Никакой поддержки Временному правительству".

4 Крестинский Николай - в 1919-1921 гг. член политбюро, оргбюро и секретариата ЦК. Репрессирован в 1938 году.

К содержанию номера версия для печати На главную страницу

СОДЕРЖАНИЕ НОМЕРА
ТАКИЕ ДЕЛА "Я гляжу на актеров бархатными глазами..." / "Наше кино стабилизируется, когда меня уже не будет на свете..."

ВРЕМЯ И МЕСТО "Человек без лица"

СЛОВА И ВЕЩИ Человек красив, когда он счастлив / Праздник, который всегда с тобой / На этой неделе 100, 75, 50 лет назад / Книжная викторина

ТЕЛЕВИДЕНИЕ Рейтинг "НГ" / Пони - зебра с 6 до 7 / Жизнь внутри себя / Зверушки и дрессировщик

ПОЧТА Почта

АФИШНАЯ ТУМБА Афишная тумба / Седмицы


материалы: Независимая Газета © 1999-2000
разработка: НЕГА-Сеть - ФЭП © 2000