Правительственные экспедиции в Тихий океан второй половины XVIII в. продолжали дело Первой и Второй Камчатских экспедиций. Их общая функция — получение достоверной географической информации о северо-восточных пределах Российского государства. В период, когда северная часть Тихого океана оставалась малоизученной, проблемы знания этих пределов и их удаленности от владений других государств{728}, экспансии России на еще не захваченные территории{729}, поиска межокеанских проходов имели важное политическое значение, привлекая внимание крупнейших государственных деятелей России. Политические и научно-географические задачи этих экспедиций были не просто взаимосвязаны{730} — географические задачи были продолжением, составной частью и одновременно средством достижения задач политических.

Однако связанные отношениями преемственности, Камчатские экспедиции, экспедиция Креницына — Левашова (1764-1771) и экспедиция Биллингса — Сарычева (1785-1795) относятся к разным историческим этапам северо-восточной экспансии России, что определило специфику каждой из них, а также общее отличие двух последних: они проходили на фоне и в тесной связи с освоением Северо-Запада Америки русскими купцами и промышленниками. В этих [197] условиях перед правительственными экспедициями стояла задача не только самостоятельного сбора географических сведений, но и проверки информации, поступавшей от участников частных промысловых экспедиций, а также закрепления за Россией открытых ими земель, легитимизации этих территориальных приобретений и, в каком-то смысле, поддержания или укрепления государственного контроля над процессом русской колонизации Америки.

Правительственные экспедиции служили средством обеспечения колонизационного процесса прежде всего в двух аспектах — информационном (получение точных географических сведений и их систематизация) и политическом (утверждение и защита государственного суверенитета над открытыми территориями). Ведущая роль Адмиралтейств-коллегий и военно-морских кадров в осуществлении этих экспедиций определила их неразрывную связь с историей русского военного флота.

После прекращения Второй Камчатской экспедиции (1743) традиция правительственных экспедиций в Сибирско-Тихоокеанском регионе была прервана лишь на одно десятилетие. Уже в 1753 г. практичный П. И. Шувалов (откупщик зверобойных промыслов!) поднял в Сенате вопрос о необходимости продолжить Камчатскую экспедицию, от которой был «и великий капитал в одних бобрах с Берингова острова получен»{731}. В декабре 1753 г. Сенат вынес решение о возобновлении экспедиции. По проекту сибирского губернатора В.А. Мятлева, основным направлением ее деятельности становилось амурско-нерчинское{732}. Строительство кораблей в Нерчинске и плавание через китайскую территорию по рекам в Тихий океан «до Япона и берегов американских» было поручено Елизаветой Ф. И. Соймонову{733}, крупному государственному деятелю и ученому. Однако работа Нерчинской экспедиции опережала создание необходимых для ее успеха дипломатических условий: в 1757 г. планы выхода России в Тихий океан через бассейн Амура рухнули из-за несогласия Китая{734}. Фокус экспедиционной деятельности смещается на северо-восток. Благодаря инициативе и поддержке Ф. И. Соймонова, губернатора Сибири в 1757-1763 гг., на северо-восточном направлении был осуществлен ряд экспедиций, частных и государственных. В числе последних{735} — неудачная экспедиция лейтенанта [198] И. Синдта, который, следуя в 1766 г. от Камчатки на северо-восток и открыв по пути о. Св. Матвея, лишь приблизился к побережью Аляски, а затем из-за погодных условий и усталости команды повернул обратно{736}.

Сенат предписал губернатору Сибири всю деятельность по возобновлению Камчатской экспедиции содержать «в крайнейшем секрете особою комиссиею»{737}. «Тобольская секретная комиссия» просуществовала до 1765 г. (подведомственные ей Нерчинская и Анадырская экспедиции были упразднены в 1764 г.). Хотя связанные с ней меры имели мало общего со Второй Камчатской экспедицией и не дали столь же существенных результатов{738}, ее не следует недооценивать — -она стала связующим звеном между Второй Камчатской и экспедицией Креницына. А летом 1763 г. был задуман план повторного «возобновления» Камчатской экспедиции, который обсуждался в переписке Ф. И. Соймонова с академиком Г.Ф. Миллером. Соймонов планировал изучение берегов Америки, имея в виду различные варианты, но отдавал предпочтение частной инициативе{739}.

Ускорившееся с конца 1750-х гг. продвижение русских на восток стало основной исторической предпосылкой организации экспедиции П. К. Креницына. Непосредственно же она явилась реакцией русского правительства на сведения о плавании С. Т. Пономарева и С. Г. Глотова на судне «Иулиан» (1758-1762), во время которого была открыта новая группа Алеутских о-вов — Лисьи (так их назвали из-за обилия лисиц, в том числе редкой расцветки — черных и др.).

Рапорт Глотова и Пономарева в Болылерецкую канцелярию от 12 сентября 1762 г. {740} стал отправной точкой в истории экспедиции Креницына. В документе, сообщавшем об открытии о-вов Умнак и Уналашка — центральных в группе Лисьих, приводились полученные [199] от местных жителей сведения, что далее к востоку есть еще много островов с лисицами и морскими бобрами, причем на некоторых из них — «Алахшаке» (Аляске), Кадьяке и «Шугачьтанах» есть «лес стоячей» (Алеутские о-ва безлесны), а на «Алахшаке» и «Шугачьтанах» водятся животные, доселе не встречавшиеся промышленникам на островах: медведи, олени и др. На о-ве «Шугачьтаны», сообщалось в приложенном к рапорту списке, «жители имеют палаши и копья, зеркалы и чернильницы», а на о-ве «Чихмил» «судно найдено выкинутое, иностранное». Это должно было непременно привлечь внимание правительства как свидетельство близости владений «цивилизованных» стран. Представляется, однако, что «палаши» — это, вероятно, тлинкитские металлические кинжалы, достигавшие внушительных размеров, а под «зеркалами» и «чернильницами» понималась (при плохом переводе) какие-то предметы быта народов Северозападного побережья. Так, В.А. Перевалов предполагал, что «зеркала» — это полированные медные пластины, а «чернильницы» — сосуды, в которых аборигены Северной Америки разводили и хранили краски для татуировки и раскрашивания. Соединение в слове «Шугачьтаны» этнонима «чугач» (эскимосы Южной Аляски) и тлинкитского слова «тан» («житель») позволило предположить, что «Шугачь-таны в представлении алеутов, заимствованным Глотовым, обозначало общее название жителей Аляскинского залива»{741}.

Вместе с тем следует обратить внимание на сообщение о народе «шувачи тана» в «Описании» П. Лисенкова (1765) и дополнении к нему. Там содержатся полученные от аборигенов сведения о некоем «острове» (по-видимому, это Аляска), где находят минерал, напоминающий «каленой уголь» («луч от него в ношном времяни сияет»), и о военных походах за ним людей под названием «шувачи тана»: их одежда подобна русской, они имеют «шпаги, лицем беловатые, волосы русыя, а на голове волосы завязывают назаде»{742}. Напомним, что месторождения угля известны, например, на Кенае. Но в первую очередь следует иметь в виду упоминаемый М. Д. Левашовым янтарь («ентарики»), который алеуты Уналашки доставали «на острове Аляксе меною... а более войною»{743}.

Значение открытий Глотова и Пономарева было достаточно велико. Открытые крупные острова благодаря обилию пушнины, причем [200] новых сортов, обладали значительной экономической ценностью, а вместе с другими островами, перечисленными в рапорте, представляли новый, чрезвычайно перспективный для освоения край. Открытия существенно расширяли географические представления современников. В результате плавания на «Иулиане» и других, близких к нему по времени «вояжей» зона как промысловой деятельности русских, так и политического влияния России значительно расширилась на восток, придвинувшись вплотную к Американскому материку. В северной части Тихого океана начала складываться новая геополитическая ситуация, побуждая правительство к действиям. Неудивительно, что рапорт Глотова и Пономарева вместе с картой, выполненной участником плавания П. Шишкиным{744}, всколыхнул интерес в Петербурге к далекой северо-восточной окраине империи.

Рапорт и карту повезли в Тобольск купцы-«компанейщики» (И. Снигирев и др.). От них информация об открытиях Глотова и Пономарева поступила в Петербург по двум каналам: через бывшего губернатора Сибири, а затем «главного по сибирским делам сенатора» Ф. И. Соймонова, жившего в Москве, и через его преемника Д. И. Чичерина, который разделял интерес к исследованиям в Сибири и на Тихом океане.

Приехавшие в Тобольск «компанейщики», жалуясь на притеснения со стороны камчатского начальства, искали заступничества у Соймонова, отправив ему письмо и вариант карты. От Соймонова сведения об открытии Лисьих о-вов стали известны в академических кругах Петербурга еще до «Реляции» Чичерина{745}. На основе полученной от купцов информации Соймонов направил Екатерине II свои рапорт и каргу, которые несомненно укрепили интерес императрицы к данному сюжету — Соймонов пользовался у нее авторитетом{746}.

Официальным каналом была «Реляция» губернатора Д. И. Чичерина Екатерине II от И февраля 1764 г. {747} В «Реляции», сообщая об открытии Умнака и Уналашки и отмечая, что «сей доныне скрытой талант... выходит на театр чрез самых простых и неученых людей», Чичерин со ссылкой на порученную ему «Секретную комиссию» ставит вопрос о квалифицированном описании островов, сообщая о сделанном им распоряжении относительно присоединения к промысловым экспедициям профессиональных моряков (эти идеи были затем использованы в указе Екатерины II и в инструкции Адмиралтейств-коллегий). [201]

«Реляция» вместе с комплектом документов об экспедиции Глотова — Пономарева вызвала интерес у Екатерины. 13 апреля 1764 г. запиской она велела секретарю доставить ей «письмо, присланное от Чичерина, и журнал, писанной от Большерецкого острогу»{748}. Ее интерес, безусловно, был усилен эффектом от прибывших в Петербург невиданных мехов черных лисиц{749}. Екатерина удостоила купцов Снигирева и Буренина аудиенции, в частности, «для словесного с ними изъяснения» и не скрывала своего любопытства к теме тихоокеанских открытий{750}. Указом от 21 сентября 1764 г. 12 купцов-пайщиков были пожалованы золотыми медалями{751}, первыми наградными медалями России, связанными с освоением Америки и Сибири.

Итак, благодаря поездке купцов-«компанейщиков», заинтересованной реакции на открытия Ф. И. Соймонова и Д. И. Чичерина (а в дальнейшем М. В. Ломоносова и А.И. Нагаева) резонанс получился достаточно сильным, и информация об открытии Умнака и Уналашки вызвала интерес на самой вершине государственно-иерархической пирамиды Российской империи.

Новость об открытии совпала с подготовкой секретной экспедиции в Северный Ледовитый океан, инициатором которой был М. В. Ломоносов. Исходя из своей ошибочной гипотезы, что центральная часть Арктики свободна от льда, он предлагал направить экспедицию через полюс к Тихому океану. Увлеченный этой идеей, Ломоносов пишет к своей работе о северо-восточном проходе «Прибавление второе. Сочиненное по новым известиям промышленников из островов Американских...», где ошибочно утверждает, «что Лесной остров, называемой Алахшак, находится у северных берегов Северной Америки, около половины разстояния от Камчатского устья до Шпицбергена»{752}. Первым догадавшись, что «лесной остров» может быть материковым «мысом», он неверно рассчитал координаты этих земель. Ломоносов был озабочен в основном подготовкой экспедиции на север (ее возглавил В. Я. Чичагов), но, имея определенное влияние на Екатерину II, он, видимо, способствовал зарождению идеи аналогичной экспедиции в Тихом океане. Однако вывод, что «Прибавление второе» легло в основу указа об экспедиции на Алеутские о-ва{753}, сравнительным анализом этих текстов не подтверждается. Хотя указы о двух экспедициях разделяют всего 10 дней и руководство Адмиралтейств-коллегий рассчитывало на возможность [202] их координации в Тихом океане, степень взаимосвязи этих проектов не следует преувеличивать, как это нередко случается{754}.

4 мая 1764 г. вышел указ Екатерины II Адмиралтейств-коллегий об организации новой тихоокеанской экспедиции. Ссылаясь на полученные от Чичерина известия об открытиях («плоды... прошедшей Камчатской экспедиции»), императрица, следуя его реляции, отмечала непрофессиональность и несовершенство описаний первооткрывателей и повелевала Коллегии «по представлению губернатора Чичерина исполнить, отправя немедленно туда, по своему разсуждению, сколько надобно афицеров и штюрманов, поруча над оными команду старшему, которого бы знание в морской науке и прилежание к оной известно было»{755}. Указом предписывался режим строжайшей секретности, который строго соблюдался. Сама же экспедиция именовалась «Комиссией для описи лесов по рекам Каме и Белой»{756}.

Указ содержал только общую задачу экспедиции, одно «кадровое» замечание, меры поощрения и требование секретности. Конкретные цели, способы и район действий, непосредственные задачи — все это не раскрывалось и было предоставлено для разработки Адмиралтейств-коллегий. Члены Коллегии 5 мая 1764 г. «разсматривали довольно морским афицерам список и за способнаго избрали в... экспедицию старшим послать капитан-лейтенанта Петра Креницына, да к нему еще однаго афицера, которые имеют быть каждый на особом судне»{757}.

Кандидатуру Петра Кузьмича Креницына (р. 1728 г.) предложил член Коллегии, известный гидрограф и картограф вице-адмирал А.И. Нагаев. Свои первые плавания Креницын совершил под руководством его, а также Харитона и Дмитрия Лаптевых; он участвовал в возглавляемой Нагаевым гидрографической экспедиции в Балтийском море, а также в Семилетней войне, где отличился при осаде крепости Кольберг в 1761 г. (по этому периоду его знали и ценили члены Коллегии Г. А. Спиридов и С.И. Мордвинов){758}. 7 мая на предложение Коллегии отправиться в «некоторую дальную экспедицию» Креницын «всеохотно» согласился и выбрал себе в помощники лейтенанта Левашова{759}. [203]

Михаил Дмитриевич Левашов (р. 1738 г.) знал Нагаева и братьев Лаптевых, служил под командой Креницына, с ним участвовал в осаде Кольберга; в апреле 1764 г. был досрочно произведен в лейтенанты{760}. Руководитель экспедиции и его напарник сочетали личные способности, молодость, практический опыт и отличное образование. Они принимали эстафету у воспитанного Петровской эпохой поколения морских офицеров, осуществившего героическую Вторую Камчатскую экспедицию.

Конкретизация задач и способов деятельности экспедиции была «многоступенчатой»: указ Екатерины, инструкция Адмиралтейств-коллегий, дополнения к ней Д. И. Чичерина и, наконец, решения, которые на месте принимал Креницын.

Составленная А.И. Нагаевым инструкция Адмиралтейств-коллегий Креницыну от 26 июня 1764 г. включала в задачу экспедиции исследование, определение координат и нанесение на карту всех земель к востоку от Камчатки, которые были указаны на карте Шишкина и в списках островов, с точной фиксацией полученных сведений{761}. Экспедиции предстояло от Камчатки следовать прямо к Умнаку и Уналашке, которые мало интересовали Коллегию; она, доверившись рапорту Пономарева, считала их уже известными, с приведенными «в подданство ея И.В.» жителями. Получив у обитателей этих островов подтверждение информации, привезенной Пономаревым, и узнав «о курсах и разстояниях» до лесных островов, следовало плыть прежде всего к «острову Шугачьтаны, или Тыгачтаны, на которых показано жители имеют у себя палаши, зеркалы и чернильницы с перьями («перья» в рапорте отсутствуют. — А.И.), чем является знак, что они получают оные от европейцев, приезжающих к ним с американского берега, отстоящаго от них блиско»{762}. На «Шугачьтанах» разведать, далеко ли «матерая американская земля, под какою из тамошних народов или европейскою державою обстоит», есть ли на материковом побережье города, какие, где, «под каким правлением» и т. д. Особо Коллегию интересовало, нет ли сквозь материк «до другова моря к востоку или к северу проливов? И не проходят ли сквозь те проливы из другова моря... мимо их большия корабли», а также откуда жители «Шугачьтан» достают «палаши, зеркалы и чернильницы», от кого научились писать «и на своем ли языке пишут»{763}.

Этот повышенный интерес к «Шугачьтанам» и содержание вопросов открывают главную задачу экспедиции, которая была задачей [204] политической. Европейское влияние на далеких островах — вот что беспокоило организаторов экспедиции. Насколько близки к зоне деятельности русских владения европейцев? Какова политическая география этой неведомой части Северной Америки? Не открыт ли уже северо-западный проход (из Атлантического в Тихий океан)? Именно эти вопросы волновали правящие круги России. Речь шла о прояснении реальной геополитической ситуации на северо-западе Северной Америки.

С этим связана и секретность: русское правительство, как и раньше, стремилось скрыть от европейских держав и свои действия в северной части Тихого океана, и свой интерес к этому региону, рассчитывая упредить конкурентов, приближение которых почувствовало из рапорта Глотова и Пономарева: «палаши и чернильницы» произвели в Петербурге сильное впечатление. С желанием опередить чужую экспансию, особенно Англии{764}, где в это время готовилась экспедиция Байрона{765}, возможно, связана та поспешность, с которой отправляли Креницына, хотя ее можно объяснить и желанием синхронизировать плавания Креницына и Чичагова, и просто властным нетерпением императрицы и ее адмиралов.

Вторая важнейшая задача, которую, по сути, ставила Адмиралтейств-коллегия, касалась перспектив российской экспансии на Тихом океане: после «Шугачьтан» Креницыну предписывалось плыть обратно к Умнаку, проходя мимо всех островов, о которых «умнацкия жители объявили», причем так, чтобы «мимо... безлесных проходить в виду и можно их было пеленговать», а для обследования приставать только к «большим» и «лесным»: «Кадьяку, Алахшану и к протчим» — то есть к наиболее богатым ресурсами и перспективным для колонизации землям, уже лежавшим на пути русских промышленников. Для зимовки был рекомендован «остров» Алахшан (Аляска) в связи с имевшимся прецедентом и возможностью «питаться ловлею зверей», а также обстоятельно осмотреть «остров» и его окрестности. По пути следования экспедиции надлежало собирать сведения о местных природных ресурсах, флоре, фауне, этнографии{766}.

Дальнейшую ориентацию экспедиции Коллегия препоручала Чичерину. Следуя его идее, предписывалось распределить команду по промысловым судам, но допускались различные альтернативные варианты. В проводники следовало взять людей, имевших опыт плаваний на острова и общения с алеутами. Начальнику экспедиции были вручены два секретных пакета: первый (инструкция) — для вскрытия в Тобольске в присутствии Чичерина; второй подлежал вскрытию на [205] Камчатке перед уходом в плавание и содержал «Секретное прибавление» — оно информировало о возможной встрече с экспедицией Чичагова, включало описание ее судов и системы сигнализации и паролей, необходимой для опознания. В местах высадки предписывалось «ставить знаки с надписьми, какие суда и в какое время на том месте были»{767}.

Вопреки распространенному в литературе мнению{768}, перед экспедицией не ставились задачи юридического закрепления за Россией открытых земель, организации сбора ясака, контроля за деятельностью промышленников, хотя сбор ясака подразумевался, видимо, неформально.

1 июля 1764 г. экспедиция выступила из Санкт-Петербурга, а 17 сентября прибыла в Тобольск, где Креницын вручил Чичерину пакет с инструкцией. Чичерин отнесся к инструкции творчески, составив дополнение к ней (от 4 марта 1765 г.){769}, местами существенно корректировавшее задачи экспедиции и способы их осуществления. Во-первых, это касалось выбора приоритетных географических объектов исследования: «За главнейшее основание порученной вам экспедиции поставляю несколько уже известных сысканных купцами Алеутских островов основательное описание и положение оных на карту зделать, а особливо большаго и многолюднаго острова, называемаго Алакшак и втораго — Кадьяк, приложить всевозможное старание, обходя ево вкруг, описать, весьма нужно знать остров ли то или матерая земля...» О «Шугачьтанах» не сказано ни слова. Чичерин — реалист: прежде всего необходимо разобраться с тем, что уже открыто или в существовании чего нет сомнений.

Вторая корректива касалась судов — Чичерин предпочел отправить экспедицию не на промысловых, а на трех специально построенных судах. Губернатор рекомендовал взять в плавание поменьше провианта, а продовольствие по примеру промышленников добывать [206] на месте. Ссылаясь на известия от промышленников, он предостерег о коварстве туземцев, при этом заметив: «Ничево так оные не боятца как огнённова оружия...» (От Чичерина экспедиция получила «особливо зделанныя здесь малинькия пушки и единороги»{770}, удобные для небольшие судов.) «Дополнение» Чичерина было с удовлетворением одобрено и Екатериной II, и Адмиралтейств-коллегией{771}.

Собственно только в Тобольске руководители экспедиции получили представление не только о точных ее целях, но и тех условиях, в которых ее предстояло осуществлять. В письме А.И. Нагаеву от 15 марта 1765 г. Креницын обрисовал ситуацию с кораблями: «Такелажу на них никакова нет ни одной веревки, кроме якорей... И я принужден все такелажи и канаты делать новые в Тобольске»{772}.

Занимаясь необходимой подготовкой, экспедиция перезимовала в Тобольске, где к ней присоединился бывавший на островах «малороссиянин» (украинец) купец П. Лисенков{773}. По пути на восток она также пополнилась 9 учениками навигацких школ Томска и Иркутска и 20 якутскими казаками. В Охотск экспедиция прибыла в октябре 1765 г. Строившиеся здесь суда, бригантина и гукор, не были готовы. Руководить постройкой пришлось Креницыну{774}.

Екатерина II не оставляла вниманием экспедицию по крайней мере первые полтора года, в живой форме выражая свой интерес к ней в рескриптах Чичерину. Для нее это предприятие было и предметом любопытства, и средством самоутверждения, и предлогом выразить свои симпатии Д. И. Чичерину{775}.

От Чичерина Креницыну было известно о таком внимании императрицы{776}, и это заставляло его спешить. Он поставил целью во что бы то ни стало выйти в море в 1766 г., чтобы перезимовать на Командорских о-вах{777}. Подготовка к походу, однако, завершилась [207] только осенью 1766 г. В состав эскадры вошли построенные бригантина «Св. Екатерина» (73 чел., командир — П. К. Креницын) и гукор «Св. Павел» (53 чел., М. Д. Левашов), а также старые суда, стоявшие в Охотске, — галиот «Св. Павел» (44 чел., А.И. Дудин-меньшей) и бот «Св. Гавриил» (22 чел., А.А. Дудин-большей); последний рассматривался лишь как вспомогательное судно для перевозки провианта{778}.

Несмотря на осень, Креницын принял решение идти на Камчатку. Безусловно, он сознавал (хотя и недооценивал) риск осеннего плавания{779}. Но, видимо, решимость скорее исполнить порученную миссию предопределила его выбор. И октября корабли экспедиции вышли из Охотска. Вскоре штормом корабли разметало. «Св. Екатерина» достигла западного берега Камчатки, однако из-за погодных условий не смогла войти в устье р. Большой и 25 октября была выброшена на берег примерно в 25 верстах севернее, где ее, «выкинув, вовсе разбило, и все казенное, кроме денежной казны, потонуло»{780}, но команда выбралась на берег. Гукор «Св. Павел» Левашова также безрезультатно пытался войти в устье р. Большой, но в сложной ситуации 25 октября было принято решение идти судном прямо на берег. Гукор выбросило в 7 верстах к северу от устья р. Большой. У него «вышибло руль», команда же благополучно покинула корабль{781}. Бот «Св. Гавриил» достиг устья р. Большой, сел на мель, откуда волной его перебросило в реку 21-го; у бота «отбило и унесло в море руль»{782}.

Галиоту «Св. Павел» Дудина-меньшего выпала самая тяжелая доля. Штормом его вынесло в Тихий океан. 12 ноября судну удалось приблизиться к Авачинской губе, и Дудин-меньшей смог известить власти. Однако 24-го канаты у якорей перетерло льдом, и весь декабрь корабль носило в океане, в стуже, с рваными парусами. 9 января 1767 г. судно разбило об утесы о-ва Шиашкотан (7-й Курильский). Спаслось лишь 13 человек, включая командира. Выжить им помогли коренные жители Курил, айны. В лодках айнов, проведя на Курилах 7 месяцев, они прибыли на Камчатку 3 августа{783}.

Итак, на начальном этапе экспедицию постигла неудача. Креницын принял меры для сохранения выброшенных на берег вещей, [208] организации зимовки в Болыперецке{784}. При нехватке продовольствия оказался кстати казенный табун северных оленей, закупленных еще в 1740 г. Чириковым и находившийся под присмотром состарившегося чириковского матроса{785}.

В период затянувшегося пребывания на Камчатке (1766-1768) Креницын, кроме ремонта оставшихся или поиска новых судов, решал задачи заготовки продовольствия, изготовления нового корабельного снаряжения взамен утраченного, доукомплектования экспедиции, сбора информации для предстоящего плавания.

Из местного, выплавленного на Камчатке железа ковались новые якоря{786}.

Креницын принял решение взять в экспедицию галиот «Св. Екатерина», на котором лейтенант Синдт в 1766 г. возвратился из своего плавания. Не исключалось и использование брошенных или затопленных старых кораблей, однако пригодных не нашлось{787}.

7 августа 1767 г. Креницын рапортовал Чичерину о завершении ремонта бота «Св. Гавриил» и гукора «Св. Павел», которые в устье р. Большой ожидали перехода в Нижнекамчатский острог для замены «Гавриила» на галиот «Св. Екатерина», «ибо бот «Гавриил» мал, а к тому и гнил». Креницын сообщал о решении в этом году достичь «Уналакши»{788} «или где способнее место изберем, и там зимовать»{789}. Однако все произошло иначе. Корабли вышли в море 17 августа и, обогнув полуостров, 4 сентября подошли к устью р. Камчатки. Опыт осеннего плавания в Тихом океане побуждал Креницына к осторожности. 9 сентября, собрав в Нижнекамчатском остроге всех находившихся там 25 промышленных, он узнал, что в море они выходили в разное время, самое позднее — 28 сентября, но лишь для того, чтобы дойти до Командорских о-вов для зимовки. На время зимовки они вытаскивали суда на берег, поэтому не имели представления о наличии на островах гаваней или бухт, удобных для стоянки большого судна. Посовещавшись, Креницын решил зимовать в Нижнекамчатске{790} (рис. 12). В состав экспедиции он включил нескольких участников [209] плаваний на восток — С. Г. Глотова, И. М. Соловьева, Г. А. Пушкарева, Д. Панкова и др.

Плавание Креницына и Левашова фактически началось 24 июля 1768 г. Экипаж галиота «Св. Екатерина» под командой П. К. Креницына составлял 72 человека, гукора «Св. Павел» (командир — М. Д. Левашов) — 65 человек. Вскоре прошли Командорские о-ва, где в тот год промышленниками была убита и съедена последняя на Земле морская корова...

В ненастье 11 августа суда разлучились, а уже 20 августа Креницын вошел с юга в пролив между Умнаком и Уналашкой. На следующий день встретили первого алеута с Уналашки, который, подъехав в байдарке, «закрычал сперва: «Здорова», — а потом чрез толмача... спросил зачем мы к острову пришли и ежели ко оному пристанем, то будем ли мирно с ними жить», на что ему ответили: «Ежели они станут с нами жить мирно, то и мы с ними таково ж, а... еще и дарить будем». С других байдарок алеуты также кричали по-русски: «Здорова»{791}. 22 августа увидели гукор Левашова, который прошел вдоль Алеутской гряды с северной стороны и ждал Креницына у Уналашки. Встретившись, суда вошли в зал. Калехта на северной стороне Уналашки, где бросили якорь (рис. 31). В этот же день, 22 августа, приплыли на байдарках алеуты, привезли на «Св. Екатерину» пузырь с пресной водой, а на «Св. Павел» также палтусину и ягоду шикшу в травяных мешочках; алеут Анакатах привез в ясак лисью шкуру; прибывших отдаривали{792}. 23 августа прибыл «алеут» Кашмак, пленный кадьякец, который «между протчими разговорами» сообщил, что жители о-вов Акутан и Кугалга убили 15 русских с зимовавшего на Умнаке судна{793}. В тот же день оба Дудина сообща ездили за пресной водой на берег; отношение алеутов к мореплавателям было лояльно-предупредительным, хотя и чуть настороженным{794}. Однако вряд ли русские капитаны понимали, насколько это важно для исхода приближающейся зимовки. Они спешили вперед, на, восток. [210]

25 августа Креницын увидел о. Унимак. Левашову, на судне которого находился Пушкарев, знаток этих мест, был дан приказ идти первым в пролив между Унимаком и Аляской (Исаноцкий пролив), где 30 августа «Св. Павел» дважды сел на мель. Между тем следовало решать вопрос о зимовке. На консилиуме офицеров 31 августа (1 сентября по журналу «Св. Екатерины») было решено в зависимости от направления ветра искать бухту для зимовки на «острове Аляксе», на Кадьяке или Уналашке{795}. 1 сентября суда пошли на север вдоль Аляски: 2-го все четыре байдары обследовали побережье, но удобной гавани не нашли. Взяли курс на юго-запад; 5 сентября суда потеряли друг друга и до лета следующего года действовали самостоятельно{796}.

Креницын пытался пройти к Уналашке на зимовку, но из-за встречных западных ветров 11 сентября принял решение искать удобную к зимовке бухту на северном Унимаке и Аляске. 12 сентября корабль вошел в Исаноцкий пролив и с трудом двинулся вглубь, посылая вперед байдары для измерения фарватера. 13 сентября было найдено место зимовки Пушкарева, но бухта «за отмелыми берегами» оказалась непригодна для «Св. Екатерины»{797}. Между тем штурманы Дудин-большей и Крашенинников на байдарах нашли подходящий залив в том же проливе на юго-восточном берегу Унимака (зал. Креницына, или Св. Екатерины). 18 сентября судно вошло в этот залив. Началось строительство «юрт»{798} для зимовки (одна «юрта» — «для служителей», другая, «командирская» или «штурманская», — для унтер- и обер-офицеров), собирали «выкидной лес» (плавник), рубили ольховник, разбирали покинутые алеутские жилища в окрестностях{799}.

Располагаясь на зимовку, Креницын посылал партии на двух-трех байдарах для обследования и описи прибрежных районов, поиска жилищ туземцев и взятия у них аманатов. Как правило, на каждой байдаре находилось по небольшой пушке или единорогу — на «Св. Екатерине» имелась пара маленьких медных единорогов специально для байдар. Первая партия, штурмана А.А. Дудина-большего, 8-15 октября обследовала Исаноцкий пролив и привезла лес. Вторая — штурмана М. Крашенинникова — 16-28 октября прошла вдоль южного побережья п-ова Аляска «верст до 150-ти», находя лишь [211] пустые «юрты», иногда с юколой, взяв которую путешественники оставляли свои товары в качестве платы. 6-12 ноября партия штурмана С. Чиненого обследовала северное побережье Аляски. Взять заложников не удавалось, аборигены уходили, в одном случае алеут ранил стрелами двух казаков{800}.

Приемлемые для русских отношения с туземцами не складывались. Характерна была уже первая встреча, 18 октября, когда первый раз за время стоянки «увидели едущих американцев на 2-х байдарках»; те остановились за полверсты от судна и просили подарки. Им ставили условием подъехать сначала к судну, они же выспрашивали у толмача, много ли на судне людей, и предлагали ему перейти к ним. Один алеут согласился подъехать к судну (ему дали в залог шапку и рукавицу), но, проехав некоторое расстояние, остановился и снова начал просить подарки; ответ был тем же. Алеут вдруг «бросил» стрелу, ни в кого не попал и поехал прочь. Вслед аборигенам с судна и берега выстрелили из пушек и пистолетов{801}.

Атмосфера взаимного недоверия — вот что преобладало во время этой встречи. Следует напомнить, что на 1760-е гг. приходится пик напряженности в отношениях русских и алеутов. В 1763-1765 гг. на Умнаке и Уналашке происходила настоящая война. На Унимаке как раз в годы, предшествовавшие визиту Креницына, имели место не менее жестокие столкновения, еще раньше Пушкарев оставил недобрую память о русских на Аляске. Следствием этого была атмосфера враждебности или, по крайней мере, отчуждения и недоверия, в которой Креницын начинал контакты с аборигенами. Это отчуждение, вероятно, можно было преодолеть, проводя умелую политику. Однако в душе Креницына военный преобладал над дипломатом, забота о безопасности доминировала в ущерб иным потребностям, недоверие к туземцам лишало способности к экспериментам в налаживании контактов.

Для недоверия были серьезные причины. На островах русские столкнулись с иной дипломатической и военной этикой, которую воспринимали как «коварство», «непостоянность», «ненадежность». Креницын серьезно относился к предостережениям и Чичерина, и сопровождавших экспедицию промышленников и в этом же духе наставлял подчиненных. Например, в инструкции А.А. Дудину-большему о принципах отношений с туземцами от 22 августа 1768 г. он подчеркивает необходимость наличия готового к бою оружия и постоянной бдительности по отношению к «береговым людям»{802}. Бдительность [212] действительно была необходима: в октябре-ноябре местные алеуты неоднократно пытались переманить к себе толмачей{803}. Очевидно, что, обнаружив на своей территории группу русских и исходя из предшествующего негативного опыта, унимакско-аляскинские алеуты (катагае-гуки, по Левашову) охотно уничтожили бы пришельцев и вели соответствующую разведку. В дальнейшем, видимо, оценив обороноспособность русских, они временно оставили свои замыслы. Все это не исключало возможности мирных контактов: визиты туземцев давали для этого шанс. Однако чаще они избегали общения и сами явно боялись русских (вполне обоснованно, если учесть желание Креницына захватить аманатов). Со стороны же зимовщиков был слишком велик соблазн использовать «огненное оружие» (главное, по Чичерину, средство устрашения туземцев). И хотя угроза была реальной, меры предосторожности оказывались не всегда ей адекватны и лишь укрепляли барьер страха и отчуждения.

Неуместными были стрельба из ружей 12 ноября людей Чиненого по алеутам, покидавшим на байдарах свое селение, а также пушечные выстрелы 18 октября вслед туземцам, увозившим с собою шапку и рукавицу. Ночью 16 ноября один алеут подкрался к юртам зимовщиков, но был замечен и скрылся; для предосторожности выпалили в ту сторону «из пушки с ядром». В ту же ночь, услышав голоса ехавших по проливу алеутов, русские палили на звук из ружей два раза (алеуты «також крычали по сиучьи»). Всю зимовку почти ежедневно по ночам стреляли из ружей, а нередко и из пушки: «в предосторожность от алеутов», «в страх здешних жителей»{804}.

Однако если алеуты могли обойтись без Креницына и его людей, то последние не могли обойтись без алеутов. Команда нуждалась в свежей пище, да и привезенного продовольствия было недостаточно. Первая охота 29 сентября была неудачной (хотя видели оленей и медведей), затем уже охотиться, видимо, опасались. Ловили неводом рыбу, но улов почти всегда был мал. В декабре люди «стали ослабевать». Первым 25 ноября умер раненый казак. Началась цинга, число больных росло: в январе 1769 г. оно увеличилось до 22 человек. Креницын старался всех занять работой, однако компенсировать недостаток свежего провианта это не могло. Между тем туземцы не появлялись ни в декабре, ни в январе — начале февраля, когда «берега покрылись снегом и по проливу носило лед». Только 15 февраля байдарки с алеутами появились вновь, а 17-го аборигены пошли на контакт: близко подойти к судну они боялись, переговоры состоялись у мыса. Гости оказались приезжими издалека «для промыслу корму» (отсюда, наверное, их согласие на контакт, ставшее нехарактерным для местных) и признались, что сюда заехали из любопытства — посмотреть невиданное судно. За [213] пару ножей они дали два «небольшия кусочка» сивучьего мяса, обещав, «что всегда будут ездить, ежели их только не тронут». На следующее утро те же алеуты привезли еще пять кусков мяса за ножи и корольки. Затем контакты носили спорадический характер. 18 марта из идущих по проливу 17 байдарок только одна последовала призыву подойти к зимовью, но и сидевшего в ней алеута «вскорости отозвали назад». 24 марта некие алеуты привезли китовый жир и встретились с русскими (демонстрировавшими им заряженные пистолеты) у речки недалеко от судна, где за полученные корольки «жир чрез речку к нам переметали». Этим, собственно, контакты и ограничились. 3 апреля по алеутским байдаркам, замеченным ночью в проливе, был открыт огонь из ружей. Уже 11 апреля алеуты приехали только «выведывать, не умирают ли у нас люди». Им ответили, что все здоровы и не выходят из «юрт», чтобы не напугать гостей; просили привозить мясо. Между тем в конце апреля могли ходить только 13 человек. Росло число умерших. 11 апреля умер штурман Афанасий Дудин-большей, 23 апреля — штурман Сергей Чиненый, 1 мая — подштурман Конон Ларионов, 4 мая скончался первооткрыватель Умнака, Уналашки и Кадьяка Степан Глотов. Всего во время зимовки умерло 35 человек{805}. Это составляло половину команды Креницына. Положение было почти катастрофическим.

Иначе складывалась зимовка команды «Св. Павла». 13 сентября 1768 г., с учетом направления ветра, было принято решение идти на Уналашку, где 16 сентября «Св. Павел» вошел в зал. Игунок. Обследовав его двумя байдарами под командой штурмана Шабанова, в глубине залива нашли гавань, подходящую для зимовки. Встреченные туземцы вели себя дружелюбно{806}.

20 сентября судно было введено в гавань, которую Левашов назвал гаванью Св. Павла (впоследствии — Капитанская). Из-за недостатка «выкидного леса» для топлива и строительства жилья разобрали покинутую алеутскую «юрту». Как видно на рисунке Левашова (рис. 33), «юрта» строилась по образцу алеутских, с небольшим дополнением к традиционной конструкции — входом не сверху, а сбоку, через низкую пристройку{807} («сени» по Левашову){808}. Сходным [214] образом, вероятно, были устроены «юрты» на зимовке Креницына; их «покрывали травой, складывали дерном и засыпали землей»; была там сооружена и кузница («в горе»). Если в «юрте» Левашова гори? очаг, над которым свисают крючья (очевидно, для котлов), то в креницынских «юртах» были сложены печи из камней и глины, а к «командирской юрте» были тоже пристроены «сени»; кроме того, в ней были сделаны окна{809}. В «юрте» Левашова окон нет, только дымовые отверстия, но слева есть две двери, ведущие, очевидно, в примыкающие к основной «юрте» пристройки — одна из них видна на изображении внешнего вида «юрты». В плане «юрта» из-за пристроек имела крестообразную форму — это видно на плане зимовки «Св. Павла», где кроме «юрты» обозначена также кузница, сооруженная зимовщиками (рис. 34).

В отличие от Креницына, Левашову с самого начала удалось наладить стабильные мирные отношения с алеутами, прежде всего посредством взятия аманатов. По прибытии гукора на зимовку русские промышленники, действовавшие на Уналашке, привезли Левашову 8 «тоенских детей» в аманаты{810}. С конца сентября сами алеуты стали привозить детей в заложники: вначале это были дети 4 тоенов с о-ва Акутан, принятых с особым вниманием и щедро одаренных Левашовым, затем аманаты и с других островов. Аманаты имели возможность общаться с приезжавшими в гости родичами, привозившими свежую пищу, их отцы получали подарки{811}, детям-аманатам давали русские имена. Всего было взято 33 аманата{812}.

Вместе с тем Левашову удалось расположить к себе туземцев. Немалую роль здесь, очевидно, сыграли его личные качества: коммуникабельность и щедрость в сочетании с интересом к аборигенам. Сразу по прибытии судна алеуты в 26 байдарках привезли треску, палтусов, немного дров. На протяжении зимовки русские неоднократно получали свежую рыбу и китовый жир от алеутов, которых неизменно награждали подарками (завуалированный натуральный обмен){813}.

Несмотря на относительно регулярное поступление свежей пищи, что отличало зимовку «Св. Павла» от зимовки «Св. Екатерины», команде Левашова пришлось пережить немало испытаний. Еды все же не хватало. Началась цинга, число больных в мае составило 27 человек, хотя смертность от болезней все же была невысокой [215] (трое за всю зимовку). Источником бедствий была и погода: постоянные дожди, мокрый снег, ветер изнуряли людей, увеличивая число больных. Жилища, построенные из набранного с трудом и «почти гнилого» леса, оказались недостаточно прочными — они протекали, в ноябре-декабре сильным ветром несколько раз срывало или разрушало верх «юрт». Не хватало и дров, за ними приходилось посылать даже на о-в Уналга. Озябшие, промокшие, полуголодные люди, случалось, приходили в крайнее, на грани истерики, отчаяние{814}.

Отношение к алеутам с самого начала было весьма настороженное. С разных сторон поступали слухи о происках против русских, знал Левашов и о боях с алеутами на о-ве Уналга прошлой зимой. Все это не располагало к беспечности: по обеим сторонам построенной «юрты» поставили две пушки и караул. 27 января тоен с островка Игунок предупредил, что жители о-ва Акун замышляют «нашего судна людей всех убить». А тут еще рассказы промышленников о коварстве и жестокости алеутов: «Оной народ... из русских людей в полону у себя живых не оставляет.., вначале разрезывает брюхо и, вытаскивая кишки, мотает на палки. А потом отрежет голову; положа на огонь, сожигает»{815}. Был усилен караул. «Подлинно можно признатца, — писал Левашов, — что от такова народу имели крайную опасность»{816}. 4 февраля пропали без вести ушедшие на охоту два члена команды.

Между тем 5 марта с Акуна привез немного трески тот самый тоен, которого подозревали в злом умысле. После упреков Левашова и рассказа о возможностях артиллерии он сослался на подстрекательство тоена с Уналашки. На вопрос же о мотивах ответил лаконично: «Мы вас не любим» — и с обещанием не делать вреда русским был отпущен{817}.

Некоторые тоены привозили ясак (с Уналашки, Акутана, Акуна), по шкурке с тоена{818}. За ясак Левашов, помимо квитанций, делал им подарки — «сбор ясака» скорее напоминал обмен товарами или дарами. От промышленников был привезен ясак с жителей Умнака и Уналашки за три года. Общее количество собранных мехов было невелико. Левашов отмечал, что на Умнаке и Уналашке ясак платят «из трусости» только те, у кого в аманатах дети. Положение с ясаком и русским подданством алеутов он оценивал скептически, считая, что из-за непонимания алеутами реальной численности русского народа и подлинного соотношения сил «не можно их в настоящий порядок привесть или малым числом людей с них ясак брать»{819}. [216]

Интересно, что, по примеру промышленников, команда Левашова, имея 50 клепцов (ловушек) и раздав половину родителям аманатов, сама занялась промыслом, но успеха не имела: всего и теми, и другими было добыто 18 лисиц{820}. Ставила клепцы и команда «Св. Екатерины» на Унимаке, но с еще меньшим успехом: в ловушки угодили только две лисы{821}.

Несмотря на мирные отношения, Левашов дает крайне негативную оценку моральных качеств алеутов (естественно, исходя из своих культурных стереотипов). Он отмечает в записке «Об ясаке»: «На оной народ никакой надежды впредь положить не можно, — оне ж к воровству и грабежам все склонны и в том почитают свое удовольствие, естли у ково что удастса отнять.., убил человека, ему равно так как зверя или птицу, а напротив тово, своей смерти боитца, естли видит не в силу, тут стараетца убить с лукавства, чтоб на себе не понести какова вреда. Оне ж очень сердиты и незговорчивы: за безделицу не инако, как убить того человека до смерти, кто зделал ему досаду»{822}.

Из алеутов никто не слышал о местонахождении второго русского судна. В марте Левашов уговорил макушинского тоена съездить на Унимак и Аляску узнать, «не зимует ли там какое российское судно» и отвезти письмо. Тоен согласился, но для похода в этот враждебный край потребовалось собрать силы с нескольких островов. 27 марта 65 байдарок под «залп из 3-х пушек» вышли в путь, все тоены перед этим получили щедрые подарки, в разные руки были вручены 4 конверта в расчете, что хоть один дойдет до Креницына. Почти через месяц, 22 апреля, вернулся только макушинский тоен и, возвратив конверты, сообщил, что в пути собралось до 100 байдарок, но у о-ва Кугалга они услышали, что унимакцы намерены их перебить, и большинство разъехалось. Только он с 30 байдарками решился следовать далее, но на о-ве Унимак был задержан и ограблен местными, которые предупредили, что тот, кто отважится идти к русскому судну, будет убит. Тоен узнал, что до судна оставалось два дня пути и что местные туда не ездят{823}. Левашов предположил, что речь идет о «Св. Екатерине», и стал готовиться к походу. Случайность позволила связаться с Креницыным: 2 мая житель о-ва Акутан привез «в ясак старого бобра из парки», сообщил о русском судне на Унимаке и, получив подарки, согласился отвезти письмо (чтобы не обманул, в аманатах оставили его родного брата){824}.

Попытка была успешной. Рано утром 10 мая 1769 г. команда «Св. Екатерины» увидела байдарки с алеутами, которые [217] кричали: «Капитан Левашов!» и поднимали «шестик с привязанным белым холстинным платком»{825}. Сойдя на берег, они вручили Креницыну письмо от Левашова и были щедро одарены. В ответном письме Креницын сообщил, что из-за понесенных потерь и болезни большей части оставшейся команды выйти самостоятельно к зимовке гукора он не может, и приказал идти к нему.

Получив это письмо 21 мая, Левашов стал спешно готовиться к походу. К этому времени его положение стало достаточно тяжелым: людям было негде высушиться из-за недостатка дров, стало больше больных, которых перевели на корабль, остальные разместились под байдарами, а «юрты» пустили на дрова. К исходу зимовки были описаны только «гавань Св. Павла и губа Игунок», описать же всю Уналашку «за множеством больных... было некем...»{826}. На месте зимовки был установлен деревянный крест с надписью, кто и когда здесь зимовал. С собой взяли мальчиков-алеутов: четверо сирот в возрасте 7-12 лет, жившие до этого в голоде и грязи, были куплены у алеутов Левашовым, Дудиным и Шабановым; пятый — 16-летний аманат с о-ва Акутан, говоривший «по российски», «видя хорошей в житье порядок», сам пожелал остаться с Левашовым{827}.

1 июня вышли в море, аманатов оставили в селении на о-ве Игунок, а 7 июня, войдя в Исаноцкий пролив, увидели галиот{828}. Долгожданная встреча состоялась. На «Св. Екатерину» было переведено 10 человек для пополнения поредевшей команды. Между тем . цинга уносила последние жертвы: 10 июня умер штурман Михаил Крашенинников. 16 июня на горе, у бывшего места зимовки, состоялась торжественная церемония водружения деревянного креста с надписью, «во оный врезали медной крест же», а с другой стороны вложили в скважину записку о зимовке и числе погребенных (35), с упоминанием «також и зверских нравов и злых обычаев тутошных жителей»{829}.

В тот же день на консилиуме офицеров приняли решение: ввиду малочисленности команд, слабости людей из-за болезней и недостатка провианта далее к востоку «путь свой продолжать не можно» и при попутном ветре, не теряя времени, следовать к Камчатке. Отказавшись от намерений идти от Ближних о-вов к «Командорскому» (о-в Беринга) для их «привязки» на карте, было решено идти к Авачинской губе, Большерецкому устью и далее к Охотску. При [218] противных ветрах разрешалось следовать к устью р. Камчатки{830}. Все это напоминало поспешную эвакуацию после катастрофы.

22 июня корабли снялись с якоря. Выйдя из пролива, шли на запад вдоль Алеутских о-вов, 30 июня недалеко от Умнака разлучились и встретились уже в устье Камчатки, куда «Св. Екатерина» пришла 30 июля, а «Св. Павел» — 24 августа.

Экспедиция возвратилась на Камчатку, незадолго до этого опустошенную эпидемией оспы, и перезимовала в Нижнекамчатском остроге, страдая от нехватки продовольствия и его дороговизны. За несколько дней до выхода в море, 4 июля 1770 г., на р. Камчатке случилась трагедия: лодка опрокинулась. П. К. Креницын и казак И. Черепанов утонули; найти их тела не удалось. Командование экспедицией принял Левашов, галиот «Св. Екатерина» был поручен штурману Дудину-меньшему. 9 июля 1770 г. корабли вышли в море и 3 августа прибыли в Охотск. На обратном пути через Сибирь, в Красноярске, 29 января 1771 г. внезапно умер штурман Яков Шабанов, выполнивший в экспедиции основную часть картографической работы. В феврале Левашов достиг Тобольска и явился к Чичерину, который дал экспедиции возможность отдохнуть здесь до августа. -22 октября 1771 г. команда экспедиции прибыла в Петербург через 7 лет и 4 месяца после отъезда. Из 16 человек первоначального состава выжили только шестеро: М. Д. Левашов, А.И. Дудин-меньшей и четверо унтер-офицеров. По просьбе Нагаева, который остался доволен картографическим материалом, Левашов и Дудин были произведены в следующий чин{831}. Левашов продолжал службу, но уже в начале 1773 г. «за слабостью здоровья» вышел в отставку в чине капитан-командора. Точная дата его смерти неизвестна — предположительно 1774 или 1776 г. {832} Очевидно, тогда же, в 1770-е гг., вышел в отставку и Афанасий Дудин-меньшей{833}.

Исследователи с самого начала разошлись в оценке экспедиции Креницына — Левашова. Начиная с Т. И. Шмалева, ряд комментаторов дал ей однозначно критическую оценку, ссылаясь на невыполнение поставленных перед нею задач, несоответствие результатов и затраченных средств, отсутствие крупных открытий, ошибки в [219] определении долготы и др. {834} Другие, начиная с У. Кокса и И. Ф. Крузенштерна, давали ей положительную оценку, чаще всего подчеркивая ее научный и политический «актив»{835}. Ряд работ демонстрирует возможность неоднозначной характеристики экспедиции, но их авторы в большинстве своем склонны делать акцент на ее позитивных достижениях{836}.

В сущности, перед нами два принципиально разных и несопоставимых критерия оценки любого путешествия: по отношению результатов к поставленным целям и по увеличению информационного фонда. Действительно, с точки зрения поставленных перед экспедицией задач (а особенно с учетом их приоритетности) ее можно считать неудачной: Креницын не достиг ни «Шугачьтан» (т. е. зал. Аляска), ни даже Кадьяка; Аляска так и осталась на картах экспедиции «островом», а вопрос о материковом побережье Аляски — открытым. Хотя при постановке задач Адмиралтейств-коллегия исходила порой из неверных посылок, сами эти задачи не были недостижимыми. При ином стечении обстоятельств, большей частью субъективных или случайных, экспедиция могла бы достичь по меньшей мере Кадьяка. И если этого не произошло, то потому, что экспедиция была «неудачной» в самом буквальном смысле слова.

Все препятствия и задержки, с которыми сталкивалась экспедиция с конца 1765-го до середины 1768 г., отражаясь на ее графике, все же не имели для нее фатального значения. Решающим оказался вопрос о зимовке, тесно связанный с проблемой взаимоотношений с местным населением.

Для понимания существа этой проблемы необходимо вспомнить выдвинутую канадским исследователем Дж. Гибсоном концепцию «зависимости» русских от туземцев (зависимость от рабочей силы аборигенов и поставок ими продовольствия, от сексуальных связей с [220] туземками и пр.){837}. При всей спорности этой концепции, зачастую относительности или двусмысленности термина «зависимость» и возникающих в связи с этим оговорок исторического и логического характера концепция «зависимости» позволяет лучше понять трудности экспедиции.

Известно, что ее судьбу решили огромные потери от цинги во время зимовки и слабость выживших. Исследователи неоднократно отмечали трудность взаимоотношений команды «Св. Екатерины» с аборигенами, осложнявшую положение зимовщиков{838}. Регулярное, благодаря алеутам, поступление свежей рыбы, китового мяса и жира позволило команде Левашова обойтись меньшими потерями. Решающим фактором, таким образом, выступили отношения с алеутами. Экспедиция же, с этой точки зрения, проходила в крайне неблагоприятной обстановке — по следам недавних очень жестоких конфликтов русских и алеутов. Атмосфера напряженности и недоверия ограничивала адаптационный потенциал путешественников.

В записке «О промысле российских промышленных людей на острову Уналакше разных родов лисиц» Левашов впервые документировал эксплуатацию русскими алеутов в ее ранних формах и соответствующие отношения взаимозависимости, хорошо иллюстрирующие концепцию Гибсона{839}. Руководители экспедиции исходили из логики этих отношений, несомненно получив от своих спутников-промышленников соответствующие рекомендации. Не случайна тяга и Креницына, и Левашова, зимовавших раздельно, к взятию аманатов как первому шагу в отношениях с туземцами. Однако если жители Уналашки уже были «приучены» к подобной практике (их выступление против русских в 1763-1764 гг. было подавлено с большими потерями для них), то колонизация Унимака и п-ова Аляска только начиналась, и их обитатели, уже имея негативный опыт общения с русскими, сохраняли боеспособность и независимость (включая психологический аспект).

В сентябре 1768 г. Креницын пытался вернуться к Уналашке, но, какими бы обстоятельствами ни было обусловлено вынужденное решение зимовать в Исаноцком проливе, его можно считать стратегической ошибкой Креницына (трудно было найти место, менее удобное с точки зрения «туземного» фактора), которую усугубили ошибки в тактике отношений с туземцами. Эта главная ошибка была связана с отсутствием у экспедиции четкого плана зимовки, некоторой недооценкой [221] этого момента для судьбы предприятия и, напротив, переоценкой своих возможностей по исследованию заданного района за один сезон. Только этим можно объяснить уход из района Уналашки в преддверии осени, а затем решение 31 августа, допускавшее множественность вариантов места зимовки.

История не признает сослагательного наклонения, однако трудно удержаться от суждения, что, если бы Креницын и Левашов зимовали вместе на Уналашкё (даже в разных гаванях), экспедиция не понесла бы таких потерь от цинги и, несмотря на неудачную постройку командой «Св. Павла» постоянно протекавших «юрт», была бы в состоянии продолжать путешествие еще один сезон. Лояльность коренного населения на Уналашке была обеспечена (присутствие второго судна только стимулировало бы ее), на Унимаке же Креницын оказался в настоящей изоляции.

Иной будет оценка результатов экспедиции с точки зрения ее вклада в мировую науку и географические познания современников. Экспедиция Креницына впервые привезла специально собранные на основе научных методов той эпохи достоверные материалы о географии и этнографии Алеутских о-вов и части п-ова Аляска{840}.

В связи с «туземной» темой необходимо отметить, что М. Д. Левашовым был собран ценнейший материал по этнографии алеутов, который, в частности, содержится в его этнографических рисунках, вошедших в «Атлас видов Камчатских и Алеутских островов, снятых капитан-лейтенантом Левашовым»{841}. Эти рисунки являются, по словам Р. Г. Ляпуновой, «подлинным шедевром», она же отмечала «удивительную этнографичность рисунков Левашова», которые дают систематическое, подробное и четкое изображение предметов материальной культуры алеутов к началу колонизации (рис. 35). Рисунки дают представление о традиционной культуре алеутов, еще не затронутой европейским влиянием, и в этом смысле уникальной{842}. Разнообразные сведения о культуре, социальной жизни, ментальности алеутов, их взаимоотношениях с русскими содержат записки Левашова: «Описание острова Уналашки», «О жителях тово острова», «О промысле...», «Об ясаке»{843}.

Секретный характер экспедиции сделал ее результаты малодоступными. В соответствии с известной российской традицией первое сообщение о них было опубликовано не в России, а в Англии — в работе «История Америки» (1777) У. Робертсона, которому Екатерина II дала возможность ознакомиться с некоторыми материалами экспедиции. От Робертсона они поступили к другому исследователю — У. Коксу, [222] который осветил их более основательно (с приложением карты) в своем «Сообщении о русских открытиях между Азией и Америкой» (1780). И только оттуда эти сведения были перенесены в работу академика П. С. Палласа, изданную на русском языке в 1781 г. Относительно подробные сведения об экспедиции и ее драматической судьбе были опубликованы в России лишь в 1852 г. А. Соколовым. Более детальное описание экспедиции дано И.В. Глушанковым еще 120 лет спустя, в работе научно-популярного характера.

В начале 80-х годов XVIII в., в связи с принципиальным изменением обстановки на севере Тихого океана, в правящих кругах России родилась идея организации новой экспедиции в этот и соседние регионы. Если к организации экспедиции Креницына правительство подтолкнули успехи русских мореходов, то теперь ситуация была обратной: необходимость новой экспедиции диктовалась уже успехами иностранных мореплавателей и торговцев на севере Тихого океана, их проникновением в районы, которые до этого входили исключительно в сферу действительной или потенциальной экспансии России. «Русской монополии на географические открытия в этом регионе приходил конец»{844}, — отмечает Н.Н. Болховитинов. Здесь началась открытая конкуренция колониальных захватов. С ней была тесно связана и проблема безопасности северо-восточных рубежей России, и проблема самой их фиксации: в 1780-е гг. зона промысловой активности русских расширяется на восток.

Положение осложнялось тем, что далеко не весь Северо-Восток Евразии находился под русским контролем: чукчи, отразив попытки русских подчинить их силой, оставались независимыми. В связи с появлением иностранцев это не могло не беспокоить русские власти{845}.

Роль внешнего фактора как ведущей предпосылки организации экспедиции рассматривалась многими исследователями{846}. Суммируя и сопоставляя их выводы с данными источников, можно заключить, что [223] на севере Тихого океана перед царским правительством в условиях возросшей активности иностранных конкурентов встало несколько взаимосвязанных политических задач: подтверждение и обеспечение приоритета русских открытий; закрепление за Россией земель, уже подконтрольных русским (Алеутские о-ва), и присоединение новых, на которые Россия могла претендовать по праву первооткрытия и которые стали объектом внимания других держав; недопущение промысловой деятельности иностранцев в водах, омывающих российские владения; обеспечение обороноспособности этих владений; мирное присоединение Чукотки.

Средством подкрепления прав на определенные территории служила полнота и оригинальность картографической информации, подтверждающей приоритет в их открытии. Между тем даже по побережью Северного Ледовитого океана оставались участки, не описанные во время Второй Камчатской (Сибирско-Тихоокеанской) экспедиции. Не была описана русскими и значительная часть побережья Аляски, появившаяся на карте Кука, заслуживали более точного описания и Алеутские и Курильские о-ва.

Для этого была необходима новая экспедиция. Как возник ее замысел, точно не известно. У. Кокс сообщал, что он обсуждался и определялся во время его визита в Россию в 1785 г. {847} Позднее возникла версия, что экспедиция была задумана осенью 1784 г. по предложению Кокса, поданному императрице через Палласа{848}. Участие П. С. Палласа в подготовке экспедиции, выработке ее научной программы несомненно{849}. Также нельзя исключить участие Кокса в обсуждении задач экспедиции (в 1787 г. он еще не решился бы на ложь), но сама идея возникла раньше, о чем свидетельствует приглашение Биллингса в Россию уже в 1783 г.

Ведущую роль в подготовке экспедиции играл граф И. Г. Чернышев, вице-президент и фактический руководитель Адмиралтейств-коллегий. Он — автор инструкции для экспедиции{850}, а текстуальные совпадения между инструкцией и указом Екатерины позволяют предположить, что и последний был также подготовлен Чернышевым{851}.

Парадоксально, но во главе секретной экспедиции, цели которой [224] были связаны с русско-английским соперничеством, встал англичанин Джозеф Биллингс. И для этого были основания.

Екатерина II вряд ли могла быть довольна ходом и результатами морских правительственных экспедиций 1760-х гг. под командованием Синдта, Чичагова и Креницына. Входивший в ее окружение И. Г. Чернышев позволял себе резко критические замечания в адрес Креницына, объясняя их «небрежением» потери от цинги, понесенные во время зимовки{852}. Но особенно сильно эти неудачи были заметны на фоне третьего путешествия Дж. Кука, которое проходило в тех же водах, что и экспедиции Синдта и Креницына — Левашова. Несомненно, именно из этого контраста родилась идея Екатерины II пригласить на русскую службу одного из офицеров Кука, а затем поручить ему руководство новой экспедицией. Соответствующее указание было дано русскому послу в Лондоне. Капитан «Резолюшн» Кинг отклонил предложение. По версии В. Н. Верха, за неимением в тот момент в Лондоне других спутников Кука предложение было сделано Биллингсу, который в качестве помощника астронома участвовал в третьем путешествии Кука{853}.

В 1783 г. мичман Джозеф (в русской службе Иосиф Иосифович) Биллингс (1761-1806) переходит в русский флот, где производится в лейтенанты. В письме И. Г. Чернышеву (1783) он не скрывает цели поступления на русскую службу: «Я прибыл в Россию не столько с целью служить ее величеству в качестве офицера флота, сколько с надеждой, что я буду использован в какой-либо экспедиции в соседние с Камчаткой моря», где Биллингс желал вести торговлю пушниной одновременно с исследованиями{854}. Из письма видно, что вопрос об использовании Биллингса на Тихом океане был согласован с ним еще в Лондоне.

В 1785 г. 24-летний Дж. Биллингс назначается руководителем Северо-Восточной экспедиции. В списке участников экспедиции далее по старшинству следовали офицеры Роберт Галл (Холл), Гавриил Сарычев, Христиан Беринг (внук В. Беринга). Из них Роберт (Роман Романович) Галл (1761-1844) также был англичанином и сменил английское подданство на русское лишь по необходимости в 1810 г., уже в чине вице-адмирала. Характерно, что не только первое, но и второе место в иерархии экспедиции было предоставлено англичанам. Видимо, играл роль своего рода «комплекс неполноценности», сложившийся у Екатерины после плавания Кука. За постройку судов отвечали Биллингс и Галл. Даже все астрономические инструменты были выписаны из Англии{855}. [225]

Г. А. Сарычев был третьим человеком в экспедиции, но в восприятии потомков он вышел на первый план, а экспедиция получила в истории двойное наименование: Биллингса — Сарычева. Вопрос о соотношении этих фигур достаточно непростой.

Назначение во главе экспедиции иностранца вызвало на флоте раздражение, которое выразил И. Ф. Крузенштерн: «Между офицерами российского флота находились тогда многие, которые начальствуя, могли бы совершить сию экспедицию с большим успехом и честью, нежели как то совершено сим англичанином. Все, что сделано полезного, принадлежит Сарычеву... Без его неусыпных трудов... не приобрела бы может быть Россия ни одной карты от начальника сей экспедиции»{856}. Подобное мнение подкрепляла книга участника экспедиции М. Сауэра, сводившего личные счеты с Биллингсом{857}. Этой же оценке следовал и В. Н. Берх{858}.

Всплеск интереса в советское время к истории русских географических открытий пришелся на конец 1930-х — 1950-е гг., когда (особенно с конца 40-х) получила сильное развитие националистическая тенденция. Стало характерным возвышение роли Сарычева и принижение — Биллингса. В статье Н.Н. Зубова появляется двойное наименование экспедиции. Сарычеву в ней отводится главная роль, а Биллингсу и Галлу предъявлен упрек, что они «к своим обязанностям относились формально»{859}. Е. Е. Шведе более объективен, но тем не менее все научные результаты экспедиции относит к заслугам Сарычева{860}. М. Б. Гренадер объявил Биллингса «недобросовестным и нечестным человеком» с посредственной квалификацией, который рассматривал экспедицию «как средство наживы и не хотел принести России даже ту пользу, которую он мог бы дать»{861}. На этом фоне выделялись только работы А.И. Андреева и М.И. Белова, объективно оценивавших роль Биллингса{862}. Но лишь в 1966 г. А.И. Алексеев смог аргументирование «реабилитировать» Биллингса{863}.

Безусловно, Гавриил Андреевич Сарычев (1763-1831), выдающийся русский мореплаватель и географ, крупный военно-морской деятель, впоследствии адмирал, внес огромный вклад в работу экспедиции, однако нет оснований умалять заслуг других ее участников. Сам [226] Сарычев в своих трудах был исключительно корректен по отношению к начальнику и товарищам по экспедиции, хотя в жизни у него было немало оснований для недовольства действиями Биллингса{864}.

Все основные решения, которые вменялись Биллингсу в вину, были достаточно мотивированы. У него имелись свои слабости и недостатки, но в целом он ответственно (хотя бы в силу карьерных интересов) относился к своим обязанностям и, за исключением отдельных эпизодов, был достаточно компетентен.

Соотношение вклада Биллингса и Сарычева в исследовательскую работу Северо-Восточной экспедиции в какой-то мере поддается количественному измерению. Биллингс составил 20 карт и планов, Сарыч ев — 15, Гилев — 14, Галл — 4, Прибылов — 3. Однако что касается описных журналов и описей, то здесь лидирует Сарычев{865}.

Ведущая роль Сарычева в описании берегов была, по-видимому, предопределена изначально его опытом гидрографической работы при описи рек Днепр и Сожа в 1783 г., успех в которой и стал причиной его включения в состав экспедиции{866}. Доверив англичанам общее руководство и строительство кораблей для океанского плавания, организаторы экспедиции отдали предпочтение русской гидрографической школе.

Начало Северо-Восточной экспедиции было положено указом Екатерины II Адмиралтейств-коллегий от 8 августа 1785 г. {867} В отличие от указа 1764 г., он четко формулировал конкретные задачи экспедиции и последовательность их выполнения, а также определял руководителя этой «географической и астрономической експедиции в северо-восточную часть России»: им назначался И. Биллингс.

Согласно указу, экспедиция направлялась для определения координат устья р. Колымы, картирования побережья Чукотки и «многих островов на Восточном океане, к американским берегам простирающихся», «совершенного познания морей» между российской Евразией и Америкой. В части, касающейся исследования Америки, Биллингсу предписывалось в Охотске осуществить подготовку к походу и, в случае «негодности тамошних казенных судов», постройку новых кораблей по его, Биллингса, чертежам. После путешествия на Колыму и в «Ледовитое море» Биллингс должен был совершить плавание «по Восточному морю и к берегам американским» «для обозрения [227] всей цепи островов, к Америке простирающихся, и для новых открытий». Путешествия в Тихом океане были рассчитаны на 3 сезона. «На волю» Биллингса оставлялись выбор места зимовок и исследование «тех частей американской матерой земли, коих предшественники его обозреть не могли». На последний сезон намечалось плавание к Берингову проливу для исследования берегов Чукотки. Предписывалось также присоединять новооткрытые земли «по мере пользы и выгод, от таковаго приобретения ожидаемых». «Диким жителям» тех земель следовало «вселить хорошие мысли о россиянах», а «тоенам» вручить «зделанные на таковый случай медали» (рис. 30), сохраняя осторожность в общении с любыми туземцами{868}.

Издание указа и подготовка экспедиции были ускорены сведениями из Парижа о подготовке экспедиции Лаперуза{869}. По указу, в случае встречи с иностранными судами с ними следовало «обходиться дружественно», не подавая повода к конфликтам.

Положения указа повторялись, уточнялись и дополнялись в упоминавшемся наставлении Адмиралтейств-коллегий Биллингсу за подписью Чернышева (1785 г., точная дата отсутствует){870}. В частности, предписывалось собирать зоологические и ботанические коллекции, минералы, делать описание природы и населения изучаемых земель, составлять словари. Биллингс должен был собрать сведения о чукчах и пытаться «споспешествовать утверждению сего народа в зависимости от России». Обращалось внимание на поиск на американском побережье хороших гаваней. Отмечалось, что присоединению к России подлежат лишь открытые Биллингсом земли, «за которыя нет никакого спору» и которые еще не подчинены «никакой европейской державе»: российское правительство проводило политику экспансии на Тихом океане весьма осторожно.

В статье наставления, посвященной детальному порядку приведения в российское подданство новооткрываемых народов, делался упор на «ласковость» к туземцам и добровольность присоединения. С согласия аборигенов следовало установить на берегу «один из заготовленных в Охотске, заклейменный российским императорским гербом, столб» (такие случаи в истории экспедиции неизвестны).

В другой статье — об отношениях с жителями островов и берегов, уже принадлежащих России, — предписывалось собирать точную информацию о числе мужчин «и положить основание к собиранию впредь с них ясаку». Подчеркивалась необходимость исключительно миролюбивого поведения: «Весьма запрещается вам [228] употреблять не только насилия, но ни же за какия-либо со стороны диких зверския с вами поступки отмщения», а в случае даже «самаго бешенаго их нападения на вас» «усовещивать через толмачей». Туземцев следовало приучать к товарообмену. Все это определялось в качестве одной из важнейших целей экспедиции в тех краях.

Пункты об отношениях с туземцами пронизаны идеологией государственно-монархического патернализма; ее социальная природа и влияние на положение аборигенов в русских колониях заслуживают специального изучения.

В совокупности поставленные перед экспедицией задачи означали полное достижение целей всех предшествующих правительственных экспедиций, включая Вторую Камчатскую и Креницына — Левашова. Особенно часты ссылки на последнюю, в организации которой Чернышев участвовал, а детали хорошо помнил, что и отразилось в его наставлении (вплоть до текстуальных заимствований из инструкции Нагаева).

Тем временем в правящих кругах России продолжало нарастать беспокойство по поводу притязаний иностранцев на открытые русскими земли. В записке статс-секретаря П.А. Соймонова к президенту Коммерц-коллегии графу А.Р. Воронцову (1786) ставится вопрос о связи географических открытий и экономического прогресса России, о необходимости в условиях растущей активности англичан содействия русскому пушному промыслу на Тихом океане, заведения постоянных торгово-промысловых факторий («кантор по примеру канадских») и других мер{871}. В связи с этой запиской А.Р. Воронцов и руководитель внешней политики России граф А.А. Безбородко поставили вопрос об официальном объявлении прав России на побережье Америки севернее 55°2Г с прилегающими островами, Алеутскую и Курильскую гряды (и, таким образом, снятии завесы секретности с русских географических открытий). Для обеспечения этих прав было предложено завести на Тихом океане постоянную военную эскадру, суда предлагалось послать с Балтики, во время экспедиции производить и научные наблюдения{872}.

На основе этих документов 22 декабря 1786 г. появляются два указа Екатерины II «по случаю покушения со стороны аглинских торговых промышленников на производство торгов и промыслов звериных на Восточном море» — Коллегии иностранных дел и Адмиралтейств-коллегий. Первым из них повелевалось принимать меры «к сохранению права нашего» на открытые русскими земли, а вторым — отправить с Балтийского моря четыре военных корабля через мыс Доброй Надежды и Зондский пролив на Камчатку{873}. [229]

Командиром этой эскадры (число кораблей было доведено до 5) был назначен капитан I ранга Г.И. Муловский{874}, в наставлении которому (начало 1787 г.) Адмиралтейств-коллегия ставила задачу защиты интересов России в морях между Камчаткой и Америкой{875}. Экспедиция снабжалась чугунными гербами и специально изготовленными медалями{876} (рис. 32); ее должны были сопровождать ученые. Офицерам предлагалось вести журналы с этнографическими заметками, собирать коллекции и составлять словари. Предписывалось описать все Курильские острова, присоединив их к России, обойти и описать о. Сахалин, совершить плавание до Нутки и, осмотрев это место, весь берег от «Нутки до начального пункта открытия Чирико-ва» присоединить к России, если он еще не занят другой державой; затем идти вдоль побережья Аляски, которое «формально взять во владение», иностранные гербы и знаки уничтожить, везде установить знаки принадлежности к России.

С экспедицией Муловского был, по-видимому, связан еще один англичанин и спутник Кука — Джеймс Тревенен. Весной 1787 г. Екатерина II получила его проект развития пушной торговли на Тихом океане, включавший посылку трех кораблей из Кронштадта через мыс Горн: два остаются у берегов Камчатки, третий собирает добытые меха для доставки в Китай/Японию; еще один-два корабля обеспечивают ежегодную связь с Балтикой, что должно было стать хорошей школой для русских моряков и обеспечить снабжение промыслов. Проект был воспринят императрицей с восторгом, а Тревенен зачислен в русский флот в чине капитана II ранга{877}.

Другим спутником Кука, приглашенным участвовать в экспедиции, был натуралист Г. Форстер. В разработке программы экспедиции активно участвовал П. С. Паллас{878}, назначенный «историографом флота». Необходимо отметить, что, несмотря на некоторую близость задач, экспедиции Муловского и Биллингса не были связаны по замыслу.

Экспедиция Муловского была отменена Екатериной II28 октября 1787 г. в связи с русско-турецкой войной. В 1788 г. началась русско-шведская [230] война, в морских сражениях которой в 1789 г. погибли и Г.И. Муловский, и Дж. Тревенен{879}.

Замысел экспедиции Муловского и особенно проект Тревенена предвосхитили идею русских кругосветных и полукругосветных{880} путешествий XIX в. (еще ранее, в 1732 г., это сделал в своей записке вице-адмирал Н. Ф. Головин{881}), так же как и отчасти схему снабжения и торговых коммуникаций Русской Америки{882}.

Уже из поставленных перед Северо-Восточной экспедицией задач ясно, что она лишь частично была связана с исследованием Америки. В Западном полушарии участники экспедиции появились лишь в 1790 г.: первые пять лет экспедиция провела в пределах Евразии, северо-восточная часть которой, клином сходящаяся на Чукотке, была одним из главных объектов изучения.

Экспедиция начала свое движение из Петербурга в сентябре 1785 г. — в Охотск был отправлен передовой отряд во главе с Г. А. Сарычевым для решения вопроса о постройке новых судов и подготовки к ней. Это решение Сарычев принял еще в Иркутске на основе полученной информации, а в Охотске (март 1786 г.) обнаружил только гниющие суда, оставшиеся от экспедиции Креницына, — знакомые нам «Св. Павел» и «Св. Екатерина» (вскоре они были разломаны). Летом 1786 г. Сарычев сдал все дела в Охотске Галлу.

На двух специально построенных судах в мае-июле 1787 г. Биллингс и Сарычев совершили путешествие вниз по Колыме и по Северному Ледовитому океану, однако попыткам пройти к северу и востоку от устья Колымы воспрепятствовали льды. Было решено оставить исследование Чукотки «до будущего плавания по Восточному океану, а тогда сделать еще покушение пробраться от Берингова пролива к западу»{883}.

Тем временем Галл в Охотске занимался постройкой судов, а Беринг — отправкой материалов из Якутска в Охотск. Были заложены два судна, однако доставка грузов затруднялась и строительство одного из судов было приостановлено. Особенно не хватало железа, [231] которое из-за трудностей в транспортировке приходилось бросать в пути (в том числе разрубленные на части якоря и особую «наковальню» для их сварки). От своевременной доставки грузов теперь зависели сроки постройки судов{884}, и в декабре 1787 г. Биллингс отправился в Иркутск для решения этого вопроса. Соответствующие меры по доставке грузов вверх по рекам Мае и Юдоме осуществили Сарычев и Беринг. В конце года грузы были доставлены в Охотск. Биллингс нанес туда короткий визит и, ознакомившись с ситуацией, уехал в Якутск{885}.

В это время в Адмиралтейств-коллегий зрело недовольство действиями Биллингса, стимулируемое жалобами сибирских начальников. Не слишком вдаваясь в причины, Биллингсу вменяли в вину прекращение попыток исследовать побережье Чукотки с запада, а также то, что «никакого разведания не сделано» о предполагаемом материковом побережье к северу от Чукотки и Медвежьих о-вов («Земля сержанта Андреева»). Не одобрила Коллегия и поездку Биллингса в Иркутск{886}.

Отъезд же Биллингса из Охотска дал повод иркутскому губернатору И. А. Пилю в 1789 г. написать жалобу А.А. Безбородко на то, что Биллингс оставил строительство судов своим подчиненным, и посему выразить свое скептическое отношение к его планам{887}.

Биллингс был рационален — он распределял работу среди подчиненных, понимая своей главной функцией правильную постановку задач. По его логике, он сделал свое дело: подготовил для Галла чертежи судов, дал указания по доставке грузов в Охотск. Дальнейшее пребывание в Охотске, видимо, казалось ему излишним.

Примерно в то же время Пиль потребовал от Биллингса отчета о расходах: существует версия (весьма правдоподобная), что Биллингс зимою 1788/89 г. в Якутске занялся торговлей с «инородцами», потребовав для этого из всех казначейств Иркутской губернии звонкую монету. Биллингс отказался отчитываться перед иркутскими властями, однако Адмиралтейств-коллегия поддержала это требование; впрочем, письмо Коллегии дошло до Биллингса только на Камчатке{888}.

Однако подлинной причиной недовольства сибирской администрации Биллингсом были действия последнего в защиту аборигенов Америки, притесняемых и эксплуатируемых промышленниками, прежде всего компанией Голикова — Шелихова, интересы которой ревностно [232] (и, видимо, небескорыстно) оберегал И. А. Пиль. Биллингс отослал в Адмиралтейств-коллегию журнал сержанта А. Буйлова (1786) со свидетельствами подобных притеснений{889} и донос М. Бритюкова (1788) о действиях Шелихова на Кадьяке{890}. Пиль не дал Шелихова в обиду, но ему все же пришлось допустить в ходе Северо-Восточной экспедиции расследование случаев жестокого обращения с туземцами (см. главу 4). Поэтому в меру своих полномочий Пиль стремился свернуть деятельность экспедиции, и Биллингс это хорошо понимал. Обстановка для этого была исключительно благоприятной: войны с Турцией и Швецией требовали денег, и расходы на освоение тихоокеанских земель стали казаться Екатерине II излишней обузой; сама экспансия в Америку уже воспринималась ею как ненужная{891}. Вслед за экспедицией Муловского Екатерина распорядилась прекратить и экспедицию Биллингса, если материалы еще не доставлены в Охотск, а суда не построены{892}. Но Биллингс сумел опередить противников экспедиции: распоряжение Пиля о ее прекращении поступило на судно, уже готовое к плаванию{893}.

10 июня 1789 г. был спущен на воду первый корабль — «Слава России», а 8 июля — другой, чуть поменьше, названный «Доброе намерение». Команду над первым принял Биллингс, над вторым — поручил Галлу. Как и в прежних правительственных экспедициях, почти все матросы были из казаков, набранных по разным городам Сибири и никогда не видевших морских судов. Несколько матросов из Охотского порта «были не много искуснее казаков; наше вооружение с их галиотским имело великую разность»{894}.

Действительно, cd спуском трехмачтовой «Славы России» на русском Дальнем Востоке впервые появляются суда, построенные по типу крупных военных кораблей и способные на равных конкурировать с судами европейских мореплавателей.

Однако 8 сентября при выходе на рейд из-за неожиданной сильной зыби «Доброе намерение» выбросило на берег. Спасти судно было невозможно. Волнение было настолько сильным, что на берег вынесло 37-пудовый якорь. Судно было практически разбито волна-

{-10}

233-235

дней делал опись зал. Ляхик, примыкающего к гавани Трех Святителей. Пополнив запасы пресной воды, 6 июля судно вышло из гавани. Путешественников сопровождал Деларов: артель промышленников в Кенайской губе (зал. Кука) известила его о приходе испанского военного судна (очевидно, «Сан-Карлоса»), и Деларов был «намерен для покупки вещей к ним ехать»{895}. Появление на Аляске иностранных кораблей тревожило Петербург, а для тамошних русских визиты испанцев давали возможность бартерных сделок, приобретения провизии и шкур каланов за имевшиеся товары{896}.

8 июля увидели южную оконечность п-ова Кенай, мыс Св. Елизаветы. Однако в туман и штиль корабль отнесло течением далеко к востоку, и лишь 12 июля туман рассеялся и на севере открылся «американский гористый берег». К кораблю подплыли на байдарках двое туземцев, от которых узнали, «что видимая перед нами губа называется Нука». Туземцы пригласили в свое селение, и Биллингс приказал идти в глубь залива, однако затем решил повернуть назад. Путешественники разглядели леса и снег по склонам гор. На следующий день, поняв, что рискует не попасть в Кенайскую губу, Деларов покинул судно, отправившись на байдарке к мысу Св. Елизаветы. До 16 июля корабль носило течением вдоль побережья, затем подул ветер и «Слава России» направилась к «Шугачской» (Чугачской) губе (зал. Принс-Уильям). 17 июля подошли к о-ву Цукли (Монтагью), а 19-го бросили якорь в зал. Нучек на о-ве Хинчинбрук у входа в Чугачскую губу. Обитавшие здесь эскимосы-чугачи развернули товарообмен с командой судна; при обмене они часто употребляли слова «амико» (от исп. amigo — друг) и «пленти» (от англ. plenty — много), которые выучили «от приходящих судов». Другим свидетельством европейского влияния явился обнаруженный Сарычевым в глубине залива крест с латинскими буквами{897}.

21 июля Биллингс объявил, что, согласно картам Адмиралтейств-коллегий, он достиг мыса Св. Ильи и, в соответствии с указом, принял чин капитана I ранга. 23-27 июля по его приказу Сарычев на баркасе с командой в 16 человек совершил поездку по Чугачской губе для осмотра берегов и «разведания, матерая ли то земля или остров». Он обошел часть залива, неоднократно вступал в контакты с туземцами, при этом всегда опасаясь «нечаянного нападения от американцев» и принимая различные меры предосторожности, которые не были излишними: впоследствии Сарычев узнал от толмача, что туземцы намеревались перебить всю команду{898}. [236]

Общаясь с аборигенами, Сарычеву удалось определить место, которое Беринг обозначил как мыс Св. Ильи и где высаживались его люди: это был о-в Каяк. Туземцы помнили об этом визите, и, кроме того, особенности географии острова соответствовали описанным{899}. Надо полагать, Сарычев проинформировал о своем открытии Биллингса — этим можно объяснить, что конечной точкой плавания вдоль материкового побережья Америки в 1790 г. стал именно Каяк (рис. 38).

В Чугачской губе русские своими насилиями снискали дурную репутацию{900}. Как информировал Адмиралтейств-коллегию Биллингс, туземцы «к европейцам благосклоннее, нежели к российским, и сих, последних, они весьма боятся, и сперва, сочтя нас за российских промышленных, не осмеливались на многократный подзыв приближаться к судну, почему принуждены мы были на первой случай иностранными [назваться], а не российскими»{901}. Только наладив контакты с аборигенами, руководители экспедиции открыли свою принадлежность к России, обещая туземцам защиту и мир и подчеркивая свое отличие от купеческих промысловых судов, «на которых они в худых с ними поступках весьма жаловались»{902}. Указав на кормовой Андреевский флаг «Славы России», Сарычев объявил туземцам: «Когда они такой флаг увидят, то могут прямо итти на корабль и ничего не бояться»{903}.

30 июля снялись с якоря, шли на восток параллельно берегу, а 3 августа достигли о-ва Каяк. Вдали была видна покрытая вечными снегами гора Св. Ильи. 1 августа было принято вполне обоснованное решение из-за недостатка провизии возвращаться на Камчатку.

Обратный путь был тяжел. Корабль задерживало ветрами, запасы воды были ограниченны, и ее дневную выдачу приходилось сокращать. Все радовались дождю, волновались: «Малейшая перемена ветра производила сильное действие в душах наших». 10 октября увидели Камчатку, а 13-го вошли в Авачинскую губу. К этому времени вода уже почти вся вышла{904}.

Во время зимовки в Нижнекамчатске (только там был подходящий лес) шло строительство второго судна; туда были отправлены [237] Р. Галл и X. Беринг с частью команды. Были назначены возможные места встречи кораблей экспедиции весной — летом 1791 г.: устье р. Камчатки, о-в Беринга и о-в Уналашка.

Еще в 1790 г., перед отплытием, Биллингс был информирован Пи-лем об угрозе со стороны шведского капера, капитана англичанина Кокса, посланного для разорения русских поселений на Тихом океане. Кокса он не встретил, но борьба с ним была хорошим предлогом для второго плавания в Тихий океан. Пиль же добивался прекращения экспедиции в 1791 г., настаивая, что Биллингс уже должен знать о мире со Швецией. «Не полагал уже я дальней надобности, — писал Пиль, — чтоб иметь начальнику экспедиции вторичной вояж в те же места, где он находился прежде» — и требовал от Биллингса, окончив в 1791 г. «порученное по экспедиции дело, возвратиться совсем из вояжа к надлежащему месту»{905}. Однако он понимал, что Биллингс мог сослаться на неполучение его предписания и сведений о мире и все-таки выйти в море. Так и случилось: во всяком случае, Биллингс и Галл продолжали рассматривать Кокса в качестве реальной угрозы{906}.

19 мая 1791 г., «Слава России» вышла из Авачинской губы во второе плавание, направляясь к устью р. Камчатки для встречи с Галлом. Однако из-за встречных ветров корабль изменил маршрут, повернув к Командорским о-вам. Не встретив там судно Галла, Биллингс решил идти к Алеутским о-вам, многие из которых в западной части архипелага в прошлом сезоне были скрыты туманом. Корабль миновал о-ва Атту, Семичи, Булдырь, Кыска. На о-ве Танага была сделана краткая остановка (9-15 июня). Миновав о-ва Канага, Адах, Атха, Умнак, путешественники обогнули с запада Уналашку и вошли в Капитанскую гавань, став на якорь против уже знакомого селения Иллюлюк. Алеуты привезли свежей рыбы и были одарены Биллингсом, который обещал еще большие подарки (особенно табак), если алеуты к прибытию экспедиции «обратно на сей остров изготовят для нас сухой рыбы и ягод»{907}. Биллингс оценил и Уналашку как место промежуточного базирования, и роль «туземного» фактора для жизнеобеспечения экспедиции.

В течение двух недель Биллингс дожидался Галла на Уналашке, а затем, оставив для него под присмотром запасы, направился к Берингову проливу. 8 июля Биллингс записал, что отказался от намерения исследовать еще не открытые части североамериканского побережья{908}, и сообщил о своем решении команде. Для некоторых это было сильным разочарованием{909}. Но у начальника экспедиции не [238] было иного выхода — экспедиция была под угрозой немедленного прекращения, это был ее последний сезон. Выполнение обязательных для него задач по Чукотке, в пренебрежении которыми Коллегий упрекала Биллингса, было для него несравненно важнее, чем оставленное на его усмотрение дальнейшее исследование Америки.

Строившееся Галлом судно (его назвали «Черный орел») было спущено на воду позднее, чем ожидалось. Это был катер, вооруженный 4 пушками{910}. Выйти в море Галл смог только 25 июня. Подойдя к о-ву Беринга, он затем направился к Уналашке, куда прибыл 22 июля, а затем отправился по следам «Славы России» к губе Св. Лаврентия (зал. Лаврентия).

Назначенный штурманом на «Черный орел» известный мореход Г. Л. Прибылов{911} был в экспедиции единственным человеком, кто все же встретил капитана Кокса. Это случилось в 1789 или 1790 г., в бытность Прибылова на Уналашке, куда зашел 16-пушечный «Меркурий» Кокса. Прибылов не знал о войне, на расспросы капитана о русских поселениях он показал ему жилища промышленников, однако не мог угостить ничем, кроме сараны, ягод и вяленого тюленьего мяса без хлеба. Кокс и его офицеры, собравшиеся разорять «русские поселения», были так потрясены образом жизни русских, что послали Прибылову с корабля хлеб, бренди, другие продукты, кое-какую одежду и (видимо, подражая Куку) в подарок необходимый навигатору прибор — квадрант{912}. Предоставив эту «гуманитарную помощь», они навсегда покинули российские владения.

Тем временем, выйдя 8 июля с Уналашки, «Слава России» 12 июля подошла к о-вам Св. Павла и Св. Георгия (о-ва Прибылова), а 14 июля судно приблизилось к о-ву Св. Матвея. Биллингс, Мерк и Сарычев посетили прилегающий к нему о-в Холл для сбора коллекций. 17 июля «Слава России» подошла к о-ву Св. Лаврентия, на который 21-го высадились Биллингс и Мерк с небольшой группой; вопреки желанию, им не удалось войти в контакт с жителями. 28 июля экспедиция увидела материковое побережье у мыса Родней (п-ов Сьюард). Местные эскимосы приняли путешественников дружелюбно; [239] контакты продолжались до 31 июля, когда «Слава России» снялась с якоря и, миновав о-в Кинг, 2 августа подошла к о-вам Гвоздева (Диомида) в Беринговом проливе, а затем лавировала между берегами двух континентов{913}.

Руководители экспедиции еще не знали, что за полтора месяца до них уже произошли первое документированное пересечение подданными России Берингова пролива и высадка их в западной Аляске. Это были чукча-переводчик Н. Дауркин и казачий сотник И. Кобелев, посланные на Чукотку Биллингсом и, не дождавшись экспедиции, решившие осуществить давнюю мечту обоих — посетить Американский континент. Свидетельствами их путешествия стал путевой журнал И. Кобелева{914} и письмо Н. Дауркина на моржовом бивне, опубликованное С. Г. Федоровой{915}. Путешественники начали свой байдарочный поход 4 июня 1791 г., посетили о-ва Диомида (Ратманова и Крузенштерна) и 11 июня высадились на побережье Аляски, а 12 июня совершили плавание на о-в Кинг, возвратившись через несколько дней на Чукотку. Вскоре толмач и сотник поссорились; Кобелев не упоминает Дауркина, а Дауркин пытался стереть имя Кобелева с поверхности моржового бивня. Совершенное же ими обоими путешествие было предано забвению Сарычевым — видимо, из-за свойственного ему дворянско-офицерского снобизма, сословного высокомерия, а также ревности{916}.

Биллингс, однако, упоминает в донесениях о журнале Кобелева и что он «был в то время (в 1791 г. — А.И.) у американцев» (рис. 51-52). Биллингс сообщает, что при посещении им п-ова Сьюард в 1791 г. местные жители «убедительно просили, чтобы российския защитили их от нападения и грабежа оленных и пеших чукоч, которыя, почти ежегодно приходя на байдарах чрез проливы во многом числе, изтребляют убивством американцев, имение их разграбляют, разделяя по себе, а жен и детей берут в плен»{917}.

4 августа судно «Слава России» вошло в зал. Лаврентия на Чукотке. Получив от чукчей сведения о непроходимости Чукотского моря из-за льдов, Биллингс решил ехать берегом по суше. Возглавив небольшой отряд, он 13 августа сдал судно Сарычеву с предписанием, очертившим дальнейшую программу экспедиции{200. В сентябре 1791 г. — феврале 1792 г. Биллингс совершил трудное путешествие по внутренним [240] районам Чукотки на запад параллельно побережью (к которому его не пустили чукчи).

От берегов Чукотки к Уналашке «Слава России» пришла-29 августа, а 2 сентября туда же прибыл Галл. Оба судна встали на зимовку в Капитанской гавани. Галл остался за старшего, Сарычев сдал ему свой корабль, вместо которого принял судно «Черный орел».

Хотя Биллингс предписывал разделить людей по алеутским селениям, чтобы вернее уберечься от цинги, руководители зимовки воздержались от такого шага. Сарычев мотивировал это тем, что из-за сильных ветров суда нельзя оставлять с малым числом людей, кроме того, такая мера создала бы для алеутов проблемы с провиантом. Команда осталась на судах. Иногда алеуты привозили свежую рыбу, за которую им дарили табак, иглы и пр. Зимовщики охотились на пернатую дичь{918}. Это ослабляло, но не устраняло угрозу цинги, от которой за время зимовки умерло 14 человек{919}.

В октябре 1791 г. — апреле 1792 г. сержант геодезии О. Худяков собрал информацию и описал берега к востоку от Капитанской гавани, включая южное побережье п-ова Аляска. В сентябре была создана комиссия по обложению ясаком; она использовала визиты алеутов из разных селений за подарками, которые они ожидали за приготовленные для экспедиции сухую рыбу и ягоды. В октябре от прибывшего главного тойона Атхи С. Панькова были получены сведения о населении Андреяновских о-вов. Паньков и сопровождавшие его тойоны «положили на себя ясак», за что были награждены. Прибывшие с Худяковым 55 алеутов также согласились платить ясак. В результате деятельности комиссии были обложены ясаком алеуты 18 островов (Андреяновских и Лисьих) и оконечности п-ова Аляска, — число мужчин на них было определено в 1178 человек, из которых 756 «ясашных»{920}.

Во время зимовки, в феврале 1792 г., Сарычев при содействии алеутов и в алеутской одежде произвел на байдарке опись заливов с западной стороны Уналашки{921}.

В начале апреля с Кадьяка прибыли на байдарках с партией туземцев промышленники от А.А. Баранова, сменившего Деларова, с просьбой о помощи некоторыми материалами и в особенности лекарствами и рецептами от распространившейся венерической болезни. Экспедиция помогла «шелиховцам», предоставив им в некотором количестве свинец, олово, порох, ружейные кремни, а также нашатырь, ртуть, сулему, хину{922}. [241]

15 апреля Галл, Сарыч ев и Беринг решили использовать обратный путь на Камчатку для описи Алеутских о-вов. 16 мая 1792 г., после 9 месяцев пребывания, корабли покинули Уналашку и в соответствии с планом шли с северной стороны Алеутских о-вов к о-ву Атха, подойдя к которому не смогли из-за ветра зайти ни в один залив. В районе о-ва Амчитка в ночь с 3 на 4 июня в шторм суда разлучились. В Авачинскую губу «Черный орел» вошел 19 июня, «Слава России» — на три дня раньше{923}.

Оставалось выполнить предписание Биллингса по описи Корейского (Японского) моря. Судно «Слава России» осталось в Петропавловской гавани (где затонуло в 1801 г.), а «Черный орел» под командованием Галла отправился в августе в поход. Корабль приблизился к Курильским о-вам, но из-за тумана, встречных ветров и приближающейся осени плавание пришлось отменить. 18 сентября «Черный орел» прибыл в Охотск.

В начале февраля 1793 г. Галл получил из Якутска от Биллингса (исполнявшего предписание Пиля) приказ «оставить продолжение экспедиции»{924}. В Петербург экспедиция возвратилась в апреле 1794 г., где формально существовала до осени следующего года.

И. И. Биллингс в 1799 г. ушел по болезни в отставку. Путешествия подорвали его здоровье. Он скончался в 1806 г. в возрасте 45 лет, оставив три тома своих записок (журналов), переведенных на русский язык Ф. В. Каржавиным. Они, видимо, предназначались к публикации, но по каким-то причинам не были изданы. В дальнейшем их заслонила книга Сарычева{925}. Причиной же могло быть противодействие Российско-американской компании. В ситуации, когда требовалось что-то противопоставить книге Сауэра, записки Сарычева в идеологическом, фактологическом и стилистическом плане были оптимальным вариантом. Сарычев не скрывал, что его воспоминания появились на свет благодаря протекции адмирала Н. С. Мордвинова (акционера РАК), который представил их Александру I, а тот повелел напечатать{926}. Записки же Биллингса содержали «лишнюю» для РАК информацию.

К концу XVIII в. в результате деятельности экспедиций Креницына — Левашова и Биллингса — Сарычева была завершена профессиональная [242] съемка и опись всех Алеутских о-вов,, составлено более 60 карт и планов Камчатки, Алеутских о-вов, Чукотки и побережья Северной Америки, что закрепило приоритет России на открытые острова и земли и, с другой стороны, обеспечило безопасность плаваний от Петропавловского порта и Нижнекамчатска к российским колониям в Русской Америке.

С точки зрения сегодняшнего дня можно и, вероятно, нужно критически оценивать и итоги деятельности экспедиции Креницына — Левашова, и личность самого Петра Кузьмича Креницына, которая повлияла на исход экспедиции, однако справедливее отдать должное отважным мореплавателям. Само плавание состоялось через 27 лет после Второй Камчатской экспедиции В. Беринга. В течение 1743-1767 гг. купцы и промышленники совершали плавания, открывали новые острова. Они обязаны были по окончании плавания представлять в Нижнекамчатскую приказную избу или Большерецкую канцелярию журнал и карту плавания, но, не обладая необходимыми знаниями, не в состоянии были это сделать. Найденный остров так и не находил места на карте, а значит, отсутствовали доказательства, что он открыт русскими мореплавателями, и пройденный путь не становился менее опасным для последующих плаваний. Карта, сочиненная тотемским купцом П. Шишкиным, была слишком несовершенной, поэтому в инструкции Адмиралтейств-коллегий П. К. Креницыну говорилось: «... сколь важно открытие новых неизвестных островов и сколь необходимо знать надобно точное положение оных, которое по нещастию зделано людьми одним торгом и желанием приумножения своего капитала, а не имея нимало к тому необходимого знания, которое для верного счисления отдаления их и точного положения на карту надобно»{927}.

П. К. Креницын и М. Д. Левашов, прекрасные моряки, очень ответственно отнеслись и к этой части инструкции. Улитывая, как важно для безопасности плавания точное знание координат, они тщательно снимали пеленги с разных точек того или иного острова, в разное время суток и с разных сторон. Выйдя в плавание, они в течение трех дней брали пеленги с разных точек Камчатского берега. Только 27 июля галиот «Св. Екатерина» и гукор «Св. Павел» подошли к Командорским о-вам и лавировали здесь до 5 августа. За это время мореплаватели провели первую профессиональную инструментальную съемку Командорских о-вов, что было исключительно важно, так как тогда все суда выходили из Нижнекамчатска и прежде всего направлялись к о-ву Беринга, где часто зимовали. Необходимо было обезопасить плавание в этом районе. Продвигаясь вдоль Алеутской гряды, моряки тщательно проводили съемку. Журналы плавания судов экспедиции испещрены скрупулезно записанными пеленгами [243] о-вов Алеутской гряды и исследованной части п-ова Аляска. В отдельные дни, когда позволяла погода, работали и днем и ночью. Так, 16 августа 1768 г. М. Д. Левашов на пути к Уналашке подошел к группе из 11 островов. В разное время с них было снято 72 пеленга, которые вошли в таблицу № 24 (рис. 36). В таблицы в строгой последовательности были сведены все взятые пеленги, а сами таблицы приложены к журналам плаваний галиота и гукора. Всего во время плавания к берегам Америки была составлена 61 таблица{928}, а на обратном пути — 64 такие таблицы, которые составляют отдельное дело{929}. По данным таблиц на берегу составлялись карты плаваний. Всего в РГА ВМФ таких карт шесть{930}, четыре из которых «сочинены» штурманом Яковом Шабановым{931}. Еще четыре составлены в чертежной Адмиралтейств-коллегий по итогам экспедиции{932}.

На картах проложен весь путь «Св. Екатерины» и «Св. Павла» от Нижнекамчатска до п-ова Аляска. Привлекает внимание «Карта плоская описи морской секретной экспедиции под главною командою флота капитана Креницына и с плаванием гукора «Св. Павла» под командою флота капитан-лейтенанта Левашова, сколько видно было тем гукором из лежащих от Камчатки к востоку островов в следствиях до острова Аляксы 1768-го году и на обратном с островов к Камчатки пути 1769-го году, чрез плавание пеленгами те острова связаны, а також отысканный промером глубина воды на ней поставлена и по приказу командующего гукора «Св. Павла» сочинена штурманом ранга прапорщичья Яковом Шабановым 1770 г.»{933} (рис. 39).

В надписях на карте отразились и гидрографические исследования М. Д. Левашова. Около о-ва Акун имеется надпись: «Остров Кагелеас. Хотя остров так и назван, а по объявлению алакшанских жителей, да и по пеленгам надобно быть одному о-ву Акуну, а Келеас нам был невидим... Островки, называемые Танган, а по скаскам жителей еще есть три острова того ж звания». На карте отмечены жилые острова и «пустые», показано, где находятся селения, место зимовки гукора «Св. Павел» в 1768 г. и др. Достаточно точно изображены сложные очертания о-ва Уналашка с названиями мысов, сопок, рек, гор, что говорит о [244] серьезной работе, проделанной командой Левашова во время зимовки. Около одного из берегов залива Игунок запись: «На сем месте в 1763 году островными жителями сожжено купеческое судно, а люди побиты». Трагедия, разыгравшаяся здесь за 5 лет до прихода на зимовку «Св. Павла», конечно, не была забыта местными жителями, что, однако, не помешало им вполне мирно отнестись к русским морякам.

Карты экспедиции не только содержат чисто картографические и гидрографические сведения, но и дают информацию исторического и этнографического характера, о природных условиях Алеутских о-вов. На всех картах указаны действующие вулканы. Расположение и очертания Алеутских о-вов даны с привязкой их по градусной сетке / к Камчатке и Командорским о-вам. Эти карты использовали при составлении своих карт А.И. Нагаев (утрачена), Т. Н. Шмалев (1775) и В. Красильников{934}. Хотя Креницын допустил ошибку в долготе на 7°, широта была определена довольно точно.

Весьма ценным оказался впервые примененный экспедицией опыт исследования проливов, побережья Аляски и островов с байдар. Это давало возможность сделать промеры, подойти ближе к берегу и описать побережье, природные условия, местных жителей, их одежду, жилища и т. д., что строго предписывалось инструкцией начальника экспедиции{935}.

Штурман А.И. Дудин-меньшей в рапорте Левашову от 23 августа 1768 г. подробно описал посещение им западного берега о-ва Акутан, встречу с местными жителями, их внешний вид, одежду, природные условия острова{936}. Штурман Я. И. Шабанов в рапорте Левашову от 17 сентября 1768 г. также сообщал о встрече с коренным населением о-ва Акутанок{937}. Это были первые достоверные сведения по этнографии Алеутских о-вов, которые позднее Левашов использовал в своих записках и альбоме рисунков.

Рапорты, поданные штурманами Левашову, обязательно полностью записывались в вахтенный журнал. Экспедиция Креницына — Левашова оставила нам 53 вахтенных, береговых и путевых журнала, 16 из которых — подлинные, остальные — черновые и копийные{938}. Они являются незаменимым источником по истории экспедиции и всех исследований, проведенных ее участниками, содержат ценнейшие этнографические материалы, сведения о зимовке на островах, [245] условиях жизни как алеутов, так и моряков. Только в этих журналах, где записи велись ежедневно, имеются точные сведения о смерти членов команды и промышленников, участвовавших в плавании.

Таким образом, хотя экспедицию преследовали неудачи, целый ряд обстоятельств отрицательно сказался на ее деятельности и не позволил осуществить все стоящие перед ней задачи, командам судов за один год в сложных условиях, используя достаточно несовершенные инструменты того времени, удалось проделать огромную исследовательскую работу, которая на 20 лет вперед обеспечила мореплавателям исчерпывающие сведения об условиях плавания и надежные карты. В то же время, положив на карты достоверные изображения Алеутских о-вов, экспедиция закрепила за Россией приоритет в их открытии.

Во время плавания судов Северо-Восточной географической и астрономической экспедиции также проводилась большая работа по описанию островов. Г. А. Сарычев не мог не знать об описании предшественниками побережья с байдар и был принципиальным сторонником производства морской описи на малых судах: «Опись делать, так сказать, ощупью»{939}. Каждая опись фиксировалась в журнале. Наиболее интересен «Журнал описи острова Уналашка, NW его стороны, учиненной на трехлючной байдарке 1792 года флота капитаном втораго ранга Гаврилом Сарычевым»{940}, в котором, наряду со скрупулезным описанием побережья острова, содержится в своем первичном виде ценный этнографический материал, вошедший позднее в книгу Сарычева.

Большой объем исследований в 1790-1792 гг. провел сержант геодезии О. Худяков, который в 1789 г. принимал участие в описании побережья Камчатки. В начале июля 1791 г. он произвел с байдар береговую опись Капитанской гавани на Уналашке, тщательно определив пеленги, сделав промеры и отметив все достопримечательности гавани: 1 июля: «А шли подле берег, где селение по-алеутски Тычекала, рускими названо Веселовско, от конца Ry вправо берегом до озера Ханяк 80 сажен». 2 июля: «... длина озера по перпендикуляру 1 ½ версты, которое между гор. Во оное впадает из гор две небольшие речки, в коих ловится осення рыба кижуч и гольцов довольно»{941}.

Для обследования Умнака, Акутана и Унимака 1 сентября 1791 г. Худяков получил подробное наставление Сарычева, в котором, помимо профессиональных заданий, был пункт и об отношении к местному населению{942}.

У сержанта Худякова с алеутами о-ва Унимак сложились наилучшие отношения. Он неоднократно советовался с ними, и алеуты [246] помогали ему. Они предупреждали, когда опасно выходить в море, доставляли письма P. P. Галла и рапорты Худякова командующему, вместе вели промысел и поровну делили добычу. 20 сентября 1791 г., находясь на о-ве Акутан в ожидании благоприятной погоды, геодезист записал: «В 2 часа приехал к нам акунскаго селения острова Акуна тоен в 4-х однолючных байдарках и объявил, что де в море ветр свеж и волнение великое и в нашей байдаре иттить вперед опасно. И уехали в гавань на остров Уналашку, с которым отправлен к командующему флота господину капитану 2-го ранга Галлу о состоянии рапорт»{943}.

8 октября он вновь отправил Галлу «о состоянии рапорт и при оном для чучелы птица аист с нарочным алеутом, которому дано табаку»{944}.

Зиму Худяков провел на Унимаке, где более 20 лет назад зимовал Креницын. Но теперь голодную зиму русские пережили вместе с алеутами, помогая друг другу: «Сего числа, — записано в журнале 8 декабря 1791 г., — пришел в селение Чингак галюк, где объявил тоен Галлок Экъягиксанок, что пропитание имеет кормами во оном селении недостаточно, а как и у нас уже провизии не имелось, то, согласуя, оной тоен, что послать в южную сторону на старое жилище, где де на камень ложится сиучих, для стрельбы оных к пропитанию из служителей с ружьями, равно с ними и двух алеут, когда будет погода тише. И принесено алеутами сухой палтусьей 3 рыбы, за которые дано табаку, а также принесено алеутами выкидной из моря травы, называемой пура, и чашку китоваго жиру и полкотика мяса, за что дано оным собственной моей козьей шерсти и швальных игол»{945}. Алеуты постоянно приносили русским морякам мясо, китовый жир, палтусину и другие продукты.

7 января 1792 г., взяв с собой тоена о-ва Унимак Галл ока Экъягик-санока, Худяков на нескольких байдарах отправился в путь{946}, тщательно записывая в журнал пеленги, румбы, расстояния. 25 января «объявил тоен Панков по бытию ево прежде на компанейских судах в Исаи оке бывают непроходимыя льды нагоняет северным ветром, равно и пришедшия алеуты с Моржовскаго селения уверяли, что и ныне в Исаноке льды, который прибылою и убылою водою носит. Большей байдарой пройти ни коим образом нельзя, почему и положился я находящуюся при мысе команду отправить на остров Уналашку в гавань, если будет перетишье, как можно им перебраться чрез униматской пролив, а самому следовать в 3-лючной байдарке до назначенного мне в наставлении места. И явился тоен Экъягиксанок, объявил, что близь ево селение в бухточке выкинуло кита, котораго, изрезав, разделил на [247] две части: первую для нас, а вторую для себя с алеутами. В Погромном селении командою и алеутами резали кита и делили на 3 части: одно для нас, другую Панкову, третью Тунуяку с алеутами»{947}.

И еще одна запись в неопубликованном подлинном журнале геодезиста, сделанная на о-ве Тагамак 23 марта 1792 г.: «По пересказанию алеут прежде сего до компанейских судов на сем островке Тагамаке некакого зверя не имелось, а перед приходом судов принесло на льдах черную лисицу, отчего и расплодилось оных немалое число. По приходе в Исанок компанейских судов промышляли на сем островке чернобурых лисиц по два года, которых всех перевели после того, как и прежде, некакого зверья уже не видали, и прозван промышленниками чернобуровой островок»{948}.

О. Худяков описал, кроме того, о-ва Амакнах и Олений, а также часть п-ова Аляска{949}.

На основе многочисленных исследований участники экспедиции составили 57 карт и планов Камчатки, всех Алеутских о-вов, Чукотки и побережья Северной Америки. Все эти карты вошли в «Атлас северной части Восточного океана», изданный Г. А. Сарычевым в Петербурге в 1826 г.

Наиболее важной из карт является «Меркаторская карта северовосточной части Сибири, Ледовитого моря, Восточного океана и северо-западных берегов Америки с означением путеплаваниев на судах бывших При исполнении экспедиции под начальством флота капитана Биллингса», сочиненная Г. А. Сарычевым по состоянию на 1792 г. {950} На ней уточнено положение Алеутских и Курильских о-вов, побережья Северной Америки, сравнительно верно передано очертание Сахалина, показаны курсы плаваний судов экспедиции в 1787,1789-1792 гг., впервые употреблен счет долгот от Гринвичского меридиана.

Величайшую ценность для исследователей представляют многочисленные вахтенные и путевые журналы, которые велись при выполнении определенных заданий, а также дневниковые записи участников экспедиции. Всего их 115 (в том числе о плавании на Севере, движении через Сибирь), 24 из них — подлинные, 20 — черновые, остальные — копии. Журнал Г. А. Сарычева — это ценнейший источник по истории экспедиции: он содержит подробнейшую информацию по географии и этнографии Алеутских о-вов, которую дополняют 78 рисунков, сделанных рукой автора{951}. Копии рисунков, выполненные в увеличенном размере Л. Ворониным, приложены к копии журнала Сарычева{952}. [248] Кроме журналов Сарычева и Биллингса большой интерес представляет журнал внука руководителя Камчатских экспедиций Х. Т. Беринга, который плавал на «Славе России» с Сарычевым и Биллингсом.

5 июня 1790 г. он писал: «Жители сего острова и прочих тех все алеуты уже не суть те, которые оне были во время бытности на сих островах кап. Креницына, которой весьма много от них терпел, особливо на Унимаке, так что от своего жилья не смели на 10 шагов отойти без оружия, оне народ ныне стал миролюбивой и услужливой, но притом так бедны, что сожаление достойно на них смотреть. Большая часть из них разумеют по-руски, а много из них говорят. Из молодых алеут и алеуток весьма многие, которые совсем не алеутские лица, но руские имеют»{953}. Далее X. Беринг описывает организацию промыслов на островах, эксплуатацию при этом не только аборигенов, но и русскими купцами русских промышленных, обычаи алеутов, их образ жизни, устройство юрт и т. д. «Для свету употребляют они жирники, также в зимнее холодное время, когда им холодно, то зажигают солому и кладут под парку и присидают. Как скоро таким образом согреются, то лягут на свое место. В юртах у них крайняя нечистота и духота, что произходит более оттого, что мужскую мочу держут в деревянных баклагах и оную квасят. Сим мочем женщины моют себя и потребляют оное на место мыла, а потом ополаскивают себя, или что моют, пресной водой»{954}.

Журнал X. Беринга дает возможность сравнить, как изменилась жизнь алеутов за 20 лет, содержит весьма ценные этнографические сведения.

Экспедиция Биллингса — Сарычева была первой после Второй Камчатской экспедиции, в организации которой принимала участие Петербургская Академия наук{955}. Научную часть экспедиции по предложению И. Биллингса возглавил врач иркутского госпиталя К. Г. Мерк. Ему была передана составленная академиком П. С. Палласом инструкция по сбору ботанических, зоологических и этнографических коллекций. Мерк принял активное участие в плавании судов экспедиции и сборе коллекционных материалов. Он также вел дневниковые записи, которые до сих пор представляют огромную ценность{956}.

Экспедиция Биллингса — Сарычева впервые привезла обширные зоологические коллекции, гербарии, коллекции минералов с Чукотки, Курильских и Алеутских о-вов, Аляски, соответствующие наблюдения по геологии, ботанике и зоологии (последние были использованы [249] в трудах Палласа). Известно, что собранные материалы частично были отправлены Палласу в Крым и затерялись после его смерти. Однако в РГА ВМФ имеются очень краткие сведения о передаче коллекции, привезенной Биллингсом, в церковь Св. Анны в С.-Петербурге на Литейном проспекте{957}, затем следы ее теряются.

Великолепной иллюстрацией к материалам экспедиции служит «Альбом рисунков и видов берегов Чукотского моря, реки Колымы, Курильских о-вов, Алеутских о-вов и Камчатского берега, зарисованных с натуры во время плавания судов «Паллас» и «Ясашное» с 1787 по 1790 годы»{958}. В альбом вошли рисунки Л. Воронина, выполненные им во время плавания с И. И. Биллингсом и путешествия по Чукотке. Видимо, он был намечен к изданию вместе с переводом дневника Биллингса. Вместе с этнографическими наблюдениями Г. А. Сарычева, И. И. Биллингса и К. Г. Мерка рисунки Воронина создают комплекс этнографических материалов, сохраняющих особое значение до настоящего времени{959}. Картами экспедиции, особенно после выхода «Атласа северной части Восточного океана», в течение многих лет пользовались русские и иностранные мореплаватели.

Русские экспедиции способствовали развитию мореплавания в северной части Тихого океана и созданию условий для деятельности купеческих компаний в этом регионе. Они подкрепили территориальные притязания России на Аляску и Алеутские о-ва.