Екатерина Иванова живет в Саратове. Кандидат филологических наук. Работает старшим научным сотрудником Государственного музея К.А. Федина.
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА
Екатерина ИВАНОВА
В поисках бродячей искры
Разговор о писателях, чье творчество принято относить к массовой литературе, как правило, начинается с извиняющихся рассуждений о том, что же такое массовая литература и в чем специфика ее бытования в литературном процессе на сегодняшний день. Но творчество популярных фантастов Марины и Сергея Дяченко предоставляет более существенные поводы для размышления.
Принадлежность М. и С. Дяченко к жанровой литературе несомненна, как несомненно и то, что их тексты находятся на границе беллетристики и серьезной литературы. В них изящно построенные сюжетные линии, тонкий психологический анализ, смелые метафорические конструкции и, куда ж без нее в серьезной прозе, интертекстуальность. А главное – глубокий драматизм. Писатели сумели создать напряженное проблемное поле, их фантастика – вопрос к бытию, и потому она производит нетривиальное впечатление.
Романы Дяченко оставляют чувство некоторой недоговоренности, недовоплощенности замысла. Вывод авторов, моральное резюме, которые обычно достаточно легко и однозначно прочитываются в финале, часто оказываются беднее возможностей, заложенных в тексте, притча порой оборачивается басней. В такие моменты чувствуешь, что мир писателей ограничен, он нуждается в прорыве в метафизическое измерение.
О невозможности такого прорыва – о невстрече человека с Богом – и пишут Дяченко. Драма их творчества, как мне кажется, – невозможность художественно достоверного выражения опыта подобной встречи. Ясное осознание этой невозможности создает в их книгах то высокое напряжение мысли, которое выводит их творчество за рамки чисто развлекательной литературы.
В произведениях Дяченко много христианских символов, переосмысленных в гуманистическом ключе. Однако художественный мир Дяченко – мир языческий в том смысле, что в нем еще не пришло время для Откровения. Не имея знания об истинном Боге, человек обожествляет то, что было Им создано: либо силы природы, что выражается в различных формах идолопоклонства (в романах “Скрут”, “Медный король”, повести “Корни камня”, рассказе “Коряга”), либо самого себя как самое совершенное творение Создателя, что приводит к религии человекобожия (в таких романах как “Пандем”, “Vita Nostra” “Варан”).
Роман “Пандем” (2003) критика признала почти безоговорочно религиозным. Пандем – это некий сверхразум, наделенный атрибутами Бога. Он почти всемогущий, почти всеведущий, и чувства, которые он питает к человеку, нельзя определить иначе, чем любовь. Какова его истинная природа – неважно. Важно то, что он стремится сыграть роль доброго Бога, исправить “ошибки” реального Творца этого мира: упразднить болезни и старость. Голос Пандема проникает в сознание каждого человека и становится для каждого незаменимым собеседником и бесценным другом. Здесь чувствуется скрытый упрек Создателю: зачем он создал наш мир таким несовершенным, а нас – такими злыми, глупыми, некрасивыми? Почему он не отвечает на наши мольбы о помощи?
Мир, который пытается построить Пандем на Земле, при ближайшем рассмотрении напоминает коммунистический рай, так хорошо знакомый нам по книгам советских фантастов. В сущности, это мир потребления, где каждому по потребностям, от каждого по способностям; в нем есть смерть, но она очень далеко, и умирать никому не страшно. Несмотря на то, что Дяченко подчеркивают земную, материальную природу Пандема, Рай его все же напоминает библейский Эдем, где Бог был самым близким другом человека, а Его голос, как и голос совести, звучал внутри Адама. Пандем успешно играет роль Бога, но не видит того, что человек уже не в состоянии исполнять роль Адама. Нет, напрасно Дяченко, характеризуя сверхчеловеческую широту знания Пандема, приписывают ему в том числе и блестящие богословские знания.
Пандем – сумма всего, что знает человек о своей природе, о морали и истине. Исправляя нравственные пороки человека, исцеляя его от физических недугов, он борется со следствием и не видит причины – греховной порчи человеческой природы. Ему свойственно руссоистское представление о человеке, отсюда такое внимание к воспитанию: Пандем просвещает человечество, объясняет каждому на понятном ему языке, “что такое хорошо и что такое плохо”. Главная беда этого проекта даже не в том, что представления Пандема о морали “слишком человеческие”, то есть относительные, а не абсолютные, и он, как замечает один из героев романа, потакает слабостям людей. Беда в том, что человек нуждается не в лечении и не в перевоспитании, а в преображении природы, в обожении. Это “ощущают” молодые избалованные герои романа, воспитанные Пандемом, в массовом порядке требующие от него, чтобы он модифицировал их сознание, сделал их лучше, талантливее, красивее, добрее, умнее, чем они есть на самом деле.
Все вышесказанное открывается в романе, если взглянуть на него в свете христианского представления о человеке. Однако сами авторы не делают таких выводов или очень старательно прячут свои мысли от читателя. Моральное резюме, к которому приходит Пандем, звучит крайне неубедительно: человечество нуждается в страданиях для того, чтобы расти над собой. Стоит немного развить эту мысль, и мы получим тезис о необходимости сосуществования в мире добра и зла.
Особенно неубедительным кажется то, что вывод этот оглашает в книге православный священник, который уж должен знать, что страдания сами по себе не спасительны и только при духовно трезвом к ним отношении они прокладывают дорогу к Богу. Вообще, образ отца Георгия нарисован Дяченко вразрез с богоборческими стереотипами, сложившимися в отечественной фантастике еще в советское время. Он если и не третейский судья, то по крайней мере лицо, мнение которого весьма авторитетно для героев романа, а точка зрения ничем не скомпрометирована. Тем досаднее очевидные несообразности в его речи.
Пандем покидает человечество и оставляет его наедине со своей судьбой, в чем видна прозрачная аналогия с идеей Бога, создавшего вселенную и удалившегося от дел. Он терпит крах потому, что, несмотря на свою сверхчеловеческую мощь, не может выйти за пределы человеческих представлений. Понимает ли это один из главных героев романа, когда в финале, перед смертью, не знает, к кому он обращается с просьбой о помощи: к Богу или к Пандему?
В романе “Vita Nostra” (2007) Дяченко пытаются пробить грань посюсторонней реальности, можно сказать, “форсированным” методом. Эта книга также написана в рамках переосмысления христианских символов, ставших общекультурными. Главной героине романа Саше Самохиной, обыкновенной девушке семнадцати лет, предстоит стать Словом (глаголом в повелительном наклонении) и сотворить свой собственный мир из ничего. Для этого ей нужно пройти обучение в Институте специальных технологий и потерять человеческую природу. Превращение человека в “часть речи” и является занимательной фабулой романа.
Базовая метафора романа вполне очевидно отсылает читателя к началу Евангелия от Иоанна, что позволяет рассматривать представленные в романе идеи в свете христианского мировоззрения. Однако, несмотря на христианский подтекст произведения, картину мира, которая в нем представлена, правильнее было бы охарактеризовать как антихристианскую.
В романе демонстрируется манихейское отношение к тварному миру. Согласно христианскому учению, мир, созданный Богом, совершенен, он хорош, он свидетельствует о Его творческой мощи и благости. Тварный мир должен быть исцелен и преображен, но не преодолен. В романе же, хотя это нигде прямо не проговаривается, мир, в котором выращиваются будущие “слова”, предстает не только несовершенным, но и второстепенным, не стоящим внимания. Красота и гармония, которая открывается Саше Самохиной по мере ее обучения, – это абстрактная, можно сказать, мертвая красота геометрических форм. От нее веет духом небытия. Это красота развоплощенного мира, и именно развоплощению подвергаются ученики Института специальных технологий.
Бросается в глаза подчеркнуто насильственный характер обучения. Не только на первых порах, но и на всем протяжении обучения шантаж является неотъемлемой частью “учебного процесса”, даже тогда, когда ученик сам готов следовать за своими учителями.
А самое главное – характер трансформации, которую должна пережить героиня. Что именно она должна преодолеть в себе, чтобы стать Богом? Не просто некую зашоренность сознания, нужно преодолеть стыдливость, нарушая сначала рамки приличия, а затем и более серьезные нравственные табу. В какой-то момент именно нравственная чистота и целомудрие главной героини начинают мешать ей продвигаться по пути обучения. Ей необходимо впустить в свое сознание, в свою душу нечто не просто чужеродное, но омерзительное, нечто, оскверняющее естество. В рамках курса обучения Саша Самохина слушает записанную на диск нечеловеческую тишину, которая страшным образом вламывается в ее сознание и изменяет его. Это дух небытия. Трудно поверить, что Дяченко не увидели не только антихристианского, но и античеловеческого духа того процесса, который превращает человека в “слово” истинной речи.
Виталий Каплан в своей рецензии (“Знамя”, 2007, №10) замечает, что здесь главный мировоззренческий вопрос романа: “Речь, ее красота, ее гармония, ее великие смыслы – так ли уж велика ее ценность, чтобы ради нее утратить свою человеческую природу? Правда, на пути к этой красоте приходится не просто помучиться зубрежкой, но и что-то важное в себе преодолеть, какие-то барьеры в своей душе сломать, впустить в нее что-то чуждое, невозможное. Зато потом – радость познания, музыка сфер и все такое. Что-то несравненно более высокое, нежели обычная человеческая, земная любовь – к однокурснику, к маме, к братику… Вот главный конфликт романа – конфликт между жаждой познания и любовью”. Однако это противоречие в романе Дяченко представлено совсем не конфликтно. Оно “успешно” преодолевается главной героиней и ни в коем случае не становится объектом нравственной рефлексии. Трансформация сущности человека оценивается однозначно положительно.
Саша Самохина должна сдать экзамен, провал которого чреват для студентов смертельным исходом. В какой-то момент она понимает, что не имеет морального права творить свой собственный мир, и готова лучше погибнуть, чем взять на себя груз, нести который она не в силах. Это – самый сильный сюжетный ход книги. Гибель главной героини, обусловленная ее свободным этическим выбором, поставила бы под сомнение нравственную состоятельность того метафизического эксперимента, который тут осуществляется. Но почему колеблется героиня? Потому что осознала, что истинным Творцом может быть только настоящий Бог, в котором нет никакого зла? Нет, резоны ее, в каком-то смысле, прямо противоположны. Она отказывается творить свой мир, потому что жизнь, в ее понимании, неотделима от зла: “Жить – значит быть уязвимым. От кромешного ада отделяет тоненькая стенка мыльного пузыря. Лед на дороге. Неудачное деление стареющей клетки. Ребенок подбирает с пола таблетку. Слова цепляются друг за друга, выстраиваются, повинуясь великой гармонии Речи. <…> Для меня любить означает бояться. <…> Я прозвучу, и страх прозвучит во мне – в Первом Слове. И вся любовь, которую я несу, навсегда будет отравлена страхом. Я отказываюсь…”
Из всего мастерски закрученного сюжета в конце романа авторы делают весьма рассудочный и узкий вывод о том, что любовь не может жить без страха за близких, но это не должное положение вещей. Однако итог романа, по-видимому, благополучен, хотя об этом нельзя сказать наверняка, потому что рациональная повествовательная канва на последних страницах книги несколько размыта. Героиня не без проблем, но, в конечном итоге, успешно сдает выпускной экзамен и становится Словом истинной речи, паролем, открывающим новый, надо думать, совершенный мир. Искусственность такого финала вполне очевидна,
Мир, нарисованный в романах “Варан” (2004) и “Медный король” (2008), был весьма высоко оценен критикой. Он, безусловно, оригинален и сделан более тщательно и детально, чем это вообще свойственно Дяченко, для которых процесс миромоделирования не является самоцелью. Но его красоты – экзотические легенды, необычные животные, нестандартная социальная структура, – вообще вся его непохожесть на стандартный мир “меча и магии” нисколько не радуют. Действие динамично, но взгляд и мысль с трудом пробираются через многостраничное повествование. Учитывая, что это случай почти уникальный в творческой практике писателей, следует признать, что мы имеем дело с сознательным приемом: что авторам для чего-то нужно было создать отталкивающий мир.
Здесь нет положительного полюса, чего-то, что напоминало бы об идеале, о любви, о верности. Особенно это касается романа “Медный король”, в котором, конечно, есть и дружба, и любовь, и самопожертвование, но даже самые лучшие поступки героев как будто выпачканы грязью. Эту догадку подтверждают и сами Дяченко. Одна из героинь романа “Медный король” очень точно характеризует нарисованный Дяченко мир: “Если не знать, где верх, где низ — еще не беда. Вот если везде — низ, а верха нету вовсе…”. И именно это ощущение отталкивает от книги. Встает вопрос о том, насколько удачен и оправдан этот прием, ведь “не должно ухабистую дорогу изображать ухабистыми стихами”.
Весьма своеобразна “религия” этого мира, в котором на месте Бога находится Император. Излишне говорить о том, что правление его крайне жестоко и цинично. Это крайняя степень богооставленности мира, в котором не сохранилось даже легенд о Боге.
В романе “Варан” максимально ослаблена фабульная канва и усилено публицистическое начало. Прямым текстом в нем высказываются ключевые идеи Дяченко.
В мире, в котором нет даже представления о Боге, главный герой отправляется на поиски “Бродячей искры” – человека, который, по легенде, приносит радость и счастье в дом, где разведет огонь, а в доме, где он сложит печку, родится маг, призванный преобразить этот мир, понять тайну мироздания, смысл жизни. Герой ищет Искру, чтобы задать ему самые главные вопросы человеческой жизни: “как он выбирает дома, где зажечь огонь и где сложить печку. И почему люди умирают. И куда они уходят после смерти. <…> И почему время нельзя повернуть… или остановить хотя бы на минуту”. Финал произведения вполне предсказуем. Герой в конце жизненного пути, так и не найдя таинственного странника, от которого он мистическим образом всегда отставал на один день пути, вдруг узнает, что он сам стал таким бродячим печником и в доме, где он однажды сложил печку, родился маг.
По смыслу это финал двойственный. С одной стороны, как и в романе “Vita Nostra”, человек занимает место Бога, и его скитания, хаотичные, бессмысленные, и вся его жизнь, все его поступки, порой жестокие по отношению к окружающим, обретают смысл. С другой – Варан так и не смог получить ответы на главные вопросы своей жизни, и, что важнее, у него нет надежды, что их вообще можно разрешить. Человек снова остался по эту сторону реальности, наедине с самим собой и тем миром, который он не в силах ни понять, ни оправдать.
В романе “Медный король” мальчик по имени Развияр узнает тайну – несколько слов не то считалочки, не то молитвы: “Медный король, Медный король. Возьми, что мне дорого, подай, что мне нужно”. И Медный король предлагает человеку выход из самых сложных ситуаций, а кроме того, дарит ему ощущение просветленности, ясного понимания, как надо жить и в чем смысл жизни. Взамен же он забирает самое дорогое: от краюхи хлеба у Развияра – голодного раба до жизни любимого ребенка у Развияра – властелина мира.
Мария Галина усматривает в романе намек на авраамово жертвоприношение: “Медный король, требующий жертвы от своего адепта, — не столько ветхозаветный Бог, сколько его лукавая альтернатива: не только требует жертвы, но и принимает ее” (“Знамя”, 2008, №9). Не важно, что идол Медного короля и алтарь для жертвоприношения невещественны, – любой языческий идол стоит на жертвенной крови.
Медный король – это обманная надежда, что есть кому молиться, что ты будешь услышан. Он калечит душу главного героя, и так не склонного к излишней нравственной рефлексии, вкладывая в него не только жажду мести, не только жажду власти, но иллюзию просветления, преображения, и неутолимую жажду богопознания, граничащую с богоборчеством. В этом чувстве нет ни христианского смирения, ни благоговения, ни любви. Языческий бог нужен постольку, поскольку он полезен. Постепенно Развияр попадает почти в наркотическую зависимость от подачек Медного короля, который требует все более страшных, все более серьезных жертв. Жертвоприношения Развияра – вынужденные, и в этом еще одно отличие его истории от истории Авраама, который подчиняется Богу, осуществляя свой свободный выбор.
Основная ценность этого мира – выжить любой ценой. И если в романе “Скрут” (1997), например, идея выживания (внесенная, кстати в разряд трансцендентных ценностей местной религии) реализуется как выживание нравственное, попытка быть самим собой под давлением внешних обстоятельств, то в мире “Медного короля” никакого внутреннего приватного пространства просто не остается. Главный герой становится завоевателем мира и полностью принимает его жестокие законы. И не умеет ходить по воде, как обмолвились Дяченко на первых страницах книги, потому что здесь идти по воде не за кем.
В творчестве Дяченко затрагиваются религиозные по своей природе проблемы, однако авторы пытаются их разрешить в сфере чисто гуманистической идеологии, в которой нет места представлениям о грехе и покаянии, нет идеи искупления.
Раз за разом фантастический эксперимент по созданию “альтернативного бога” по образу и подобию человека оканчивается неудачей. Как оценивают этот результат Дяченко – как свидетельство о том, что настоящего Бога никто и ничто заменить не может или как еще один аргумент в пользу принципиальной невозможности богопознания?
Ответ, не только окончательный, но и приблизительный, невозможен в избранной Дяченко системе координат, ведь фантастика сильна там, где она задает вопросы, область ответов выходит за рамки ее полномочий. Но и столь ясная постановка вопроса имеет несомненную ценность.
•
