Предисловие Александра Черкасова
Перед судом предстал уже немолодой человек. По воспоминаниям современников, у него был негромкий голос. Но как слышны, как и сегодня эхом отдаются эти слова!
«Тихим евреем» назвал Маяковский его отца, Павла Ильича. Александр Лавут, посмеиваясь и покуривая трубку, отмечал эту ошибку поэта, ведь Павел Лавут был, как вспоминают родственники правозащитника, гораздо громче своего сына. Сам же он вполне соответствовал определению классика, — друзья и близкие с трудом могут припомнить, повышал ли он когда-нибудь голос.
Пятьдесят один год ему исполнился уже в заточении (сам он не одобрил бы столь громкое слово, считая тюремный и лагерный опыт «хождением в народ»).
До ареста он вел жизнь советского интеллигента: мехмат, походы, байдарки, «почтовый ящик». Потом работал в МГУ с Израилем Гельфандом, работа была интересной, да и люди хорошие. Дальше — Центральная геофизическая экспедиция, ЦГЭ. Дети, внуки уже пошли. Он был душой компании: душа ведь не должна быть громогласной. Растил внучек, работал «по гамбургскому счету», — кстати, коллектив ЦГЭ после ареста Александра Павловича не учинил осуждение «врага народа», наоборот!
Дочь и внуки навещают А. Лавута в ссылкеНо от Гельфанда ему пришлось уйти вместе с другом и коллегой Сергеем Ковалевым после того, как в 1969-м они подписали документы Инициативной группы защиты прав человека в СССР. С 1974 года Лавут принимал активное участие в «Хронике текущих событий» — с 31-го выпуска, посвященного судьбе крымскотатарского народа, целиком сосланного империей на Восток. Писал обо всем: от карательной психиатрии до проблем «расовой чистоты» при приеме на родной мехмат. Это продолжалось до весны 1980-го, до ареста. Много лет вычитывая и редактируя «Хронику», Александр Павлович Лавут не мог не понимать, что его ждет. Прослушка, слежка, провокаторы, неизбежный арест, неправый суд, лагерь, где не преминут еще добавить срок. Как жить с этим знанием? Как держаться? Не только не сбиться и не отступить, но и не впасть в жертвенный пафос. Лавуту это удавалось. Помогали уравновешенность, педантичность, математическая точности мысли, — и еще что-то, для чего трудно найти слова.
Декабрь 1980-го, зал суда. Александр Павлович тихо и настойчиво произносит свое «на том стою и не могу иначе».
26 декабря 1980 года, в своем последнем слове на суде он сказал: «...Я хочу ответить, быть может, запоздало, на вопрос, заданный мне председательствующим. Он спросил меня, неужели я не вижу ничего хорошего в стране, в которой живу, неужели мне ничего не нравится... Раньше я не ответил на этот вопрос по моральным соображениям, а теперь отвечу. Мне нравится моя страна. Мне нравятся люди. Все».
И эти слова — опора и надежда, оставленная светлым человеком для остающихся в сгущающейся тьме.
Сказано это было не только родным и друзьям — Александр Павлович всегда точен в своих словах, — но и дальше, в пространстве и во времени. Всем, кто способен услышать.