В Театре.Doc — интригующее событие. Премьерный спектакль называется «Толстой — Столыпин. Частная переписка». Пьеса Ольги Михайловой вобрала четыре реальных письма: три толстовских, одно столыпинское. Постановка Владимира Мирзоева.

Мирзоев недаром давно стремился в docовский подвал, тут он достиг совсем нового театрального качества. Спектакль основан на интеллектуальной дискуссии в соединении с простой человеческой историей.

Некий адвокат в глубинке готовится представлять защиту в деле об убийстве. Крестьянка Марья Крюкова зарубила свекра. В деле множество противоречий, нет реальной причины, да и не могла невысокая женщина свалить огромного мужика. Вопреки признанию Крюковой защитник Яншин убежден: невиновна. Но понимает: раздавит Крюкову машина российского суда. И, сомневаясь в собственных силах, взывает к двум крупнейшим людям времени — премьер-министру Петру Столыпину и властителю русских дум Льву Толстому. Пишет им письма, умоляя: заступитесь! Помогите!

Оба откликнуться не спешат. Поверх ситуации обмениваются мыслями. Спор идет о земле и свободе, о происхождении рабства. А Марью Крюкову в тюрьме уже накрывает тень то ли виселицы, то ли каторги. Ни Толстой, ни Столыпин не замечают беды маленького человека, не спеша, но упорно и запальчиво, вооружившись крупной оптикой выстраданных идей, спорят о России, настоящем ее и будущем. Над головой гибнущего человека идут идейные разборки, опасная самодостаточность жизни идей из века в век крушит жизнь людей.

Замечательных актеров собрал Мирзоев для спектакля. На расстоянии метра от зрителя они живут естественно, сосредоточенно, без тени наигрыша. Неожиданный и убедительный Толстой (Захар Хунгуреев) — бродяга-мудрец, лукавый, словно знающий некую тайну, пристально вглядывается в собеседника. А Столыпин — Арман Хачатрян, человек хорошей русской породы, мощный государственный ум, подчиненный одной страсти — обустроить новую Россию. Их масштаб в заочном диалоге ценен сам по себе.

— Несправедливость состоит в том, что как не может существовать право одного человека владеть другими, так и не может существовать право одного, какого бы ни было человека, владеть землею как собственностью, — убежден Толстой.

— Смешно говорить этим людям о свободе или о свободах. Сначала доведите уровень их благосостояния до той наименьшей грани, где минимальное довольство делает человека свободным. А это достижимо только при свободном приложении труда к земле, при наличии права собственности на землю, — возражает Столыпин.

Но пока летят искры от конфликта убеждений, крестьянка на все уговоры защитника лишь мотает головой. Но вот он ставит эксперимент: приводит ее в избу, где случилось убийство, и слышит, наконец, что и как произошло. Открывается насилие свекра, и что он, а вовсе не пьющий муж Марьи, — отец ее сына, и что угроза отдать мальчика в солдаты заставила мать взяться за топор. И понимает: убивая свекра, рубила Марья всю свою зверскую жизнь. Участники драмы — и растерянный Яншин (Евгения Буслаков), тип порядочного, смиренного земского деятеля, и Федосья (Ольга Лапшина), домоправительница и нянька, вся переливающаяся лихой темной хитростью народного сознания, и без пяти минут каторжанка Марья (Ирина Вилкова), с остановившимся взглядом и ровным ясным говором, и даже незаметный секретарь Столыпина (Константин Кожевников) — ведут безошибочные партии в документально-художественном действе.

В реальности Толстой в письмах Столыпину защищал от произвола некоего землемера. Ольга Михайлова сделала ядром пьесы куда более горячий сюжет, соединив мысль о жизни и само ее многострадальное вещество. А Владимир Мирзоев из не вполне театральных материй сумел извлечь спектакль с забытым обаянием высоких истин.

Кто прав в споре исторического деятеля и великого писателя? Доковцы оставляют зрителю свободу выводов. Но, кажется, театр не явно выступает на стороне Толстого, высшего нравственного критерия. Просвещенная Россия вот уже больше века мечется между двумя полюсами: то Столыпин был кругом не прав, то только Столыпин и был за всю несчастливую историю российских реформ прав безусловно. Тут смешались и штампы советской школы, и штампы либерально-интеллигентские, и новые экономические воззрения. Но, итожа, стоит учесть «перпендикулярное» мнение, например, Николая Бердяева: «Возвышенность толстовской морали есть великий обман, который должен быть изобличен»…

Возражение в спектакле вызвали два момента. Первый: напрасно, по-моему, тонкий драматург Михайлова не оставила влюбленность адвоката в подзащитную «за кадром». И второй: всю силу монолога Марьи о том, как она убивала, смазывает ее беспомощный, черкизонский мат. Он слабее происходящего, выглядит недостоверно.

Но главное в другом. «Как же круто увидеть смысловой спектакль!» — написал в «Фейсбуке», вернувшись с премьеры, руководитель театра Михаил Угаров.

Вот именно. Ничего нет круче смысла. Каким бы сложным и противоречивым он ни был.