Юлия Ратнер (Реховот, Израиль)

 

Этот неповторимый ХХ век был веком двух исходов российских евреев. Первый из них, в 20-е годы – выход еврейской молодёжи из местечек черты оседлости в большой мир, навстречу образованию, расширению кругозора, плюрализму. Многие из них, увлечённые коммунистическими идеями, мечтали жить в социалистической стране. Евреи, как народ книги, с практически стопроцентной грамотностью, устремились в гимназии, техникумы, университеты, чтобы полученные там знания использовать для построения  нового социалистического общества. Некоторые из них отрекались от своего еврейства – меняли имена, фамилии, национальность, чтобы раствориться в большом народе и занять достойное место в служебной иерархии в разных областях науки, искусства и даже политики. Вот почему так много скрытых евреев среди учёных, деятелей культуры, писателей, музыкантов и т.д. Однако наряду с евреями-отступниками были и такие, которые всю свою жизнь сохраняли и, я бы сказала, пестовали принадлежность своему народу, хотя это создавало трудности в повседневной жизни в Советском Союзе. Такими были мои родители, которые так же, как и многие евреи из местечек, приехали в города строить новую жизнь. Однако национальная политика властей, направленная на полную ассимиляцию, государственный антисемитизм, а также сталинские репрессии, в которых евреи были и среди жертв и среди палачей, довольно скоро отрезвили многие еврейские головы и привели к разочарованию советским режимом. Постепенно в еврейском сознании идеи построения социализма в одной отдельно взятой стране стали вытесняться идеями сионизма. Этому способствовали как нарастающий антисемитизм, так и главным образом образование в 1948 году Государства Израиль. В 60–70-е годы начался второй исход евреев, на этот раз – из Советского Союза. Он достиг своего пика в 90-е годы.

Мои родители, Иегошуа (Евсей) Ратнер и Кция Марголина-Ратнер, оба выходцы из белорусских местечек, были ровесники ХХ века (папа родился в 1900 году, а мама – в 1905). Их дороги пересеклись в 1933 году в подмосковном Институте овощного хозяйства, где папа был заведующим лабораторией, а мама лаборанткой. О юных годах и семьях, в которых они росли, я подробно написала в книге «От корней к листьям». Здесь же я хочу заметить, что их знакомство произошло благодаря языку идиш, который был для них родным и незаменимым никаким другим.

Позже, когда родители репатриировались в Израиль, иврит стал для них языком, который они полюбили и, хотя  знали его ещё с детства, стремились усовершенствоваться в нем и, надо сказать, преуспели в этом. Папа говорил, что его научная книга, написанная на иврите, дороже ему, чем все предыдущие, а их было немало (150 научных статей и 5 монографий).

Мой отец Иегошуа Ратнер родился в местечке Почеп, близ Гомеля, в бедной многодетной семье. Семья не сводила концы с концами, но традиции чтили, и мальчики, как водится, учились в хедере. Рано лишившись отца, Иегошуа воспитывался отчимом,  в 13 лет покинул родной дом и стал работать и обретать самостоятельность. Он с жадностью принялся за учёбу: иврит, талмуд, естественные науки.

Старшие папины сёстры уехали искать счастья за океан, а папа отправился в Москву, поступил в сельскохозяйственный техникум, подрабатывал частными уроками. О феномене еврейского просвещения, о походе еврейских юношей и девушек в науку написано много, и я на примере моих родителей хочу дополнить это многообразие. Евсей Иделевич Ратнер, как его называли в России, окончил сельскохозяйственную академию им. Тимирязева, стал доктором наук, профессором, крупным учёным. Он получил много наград – Орден Трудового Красного Знамени, Орден «Знак Почёта», медали. Был лауреатом нескольких престижных премий. Не раз папу выдвигали в академики, однако прохождению его кандидатуры мешали как его еврейство и нечленство в партии, так и последовательная «антилысенковская» позиция. Папа публично выступал против пригретого Сталиным обскуранта – академика Лысенко и поддерживал заклеймённого официальной пропагандой учёного-генетика академика Дубинина. Однако свой высший интерес он видел не в науке. Страстной мечтой моих родителей была репатриация в Израиль. Ещё в юности в Гомеле папа готовился к жизни на родной земле. А Израиль был для моих родителей поистине родной землёй, а не так называемой «исторической родиной». Родиной духа был для них Израиль.

В 1920 году отец поступил в высшее сельскохозяйственное заведение – Тимирязевскую академию. Его учителями были академик Вильямс – автор травопольной системы земледелия, основатель агрохимической школы академик Прянишников, физико-химик академик Каблуков. В «Тимирязевке» тогда было много студентов-евреев, горевших желанием приобщить евреев к земледелию. Трудолюбивые, честные образованные юноши и девушки шли к евреям местечек Украины и Белоруссии, звали их на землю. В 1923-м на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке уже экспонировались агрокультуры, выращенные в еврейских колониях на юге страны. Мой отец оканчивает факультет почвоведения, и ему предлагают остаться в академии – заманчивое предложение для молодого учёного. Но сильнее влечёт излюбленная идея, и папа уезжает в Николаевскую область – готовить специалистов для еврейских сельскохозяйственных поселений. Некоторое время отец жил у своего брата в Крыму. Моисей в эти годы уже не был прежним пылким энтузиастом – его здоровье подкосил туберкулёз, – но братьев по-прежнему сближали идеи еврейского национального возрождения. На протяжении нескольких лет папа помогал Моисею чем только мог, поддерживал его угасающую жизнь. Когда брата не стало, мой отец, сам заболевший открытой формой туберкулёза, вернулся в Москву. Сама жизнь, казалось, возвращала его к академической карьере.

Областью папиной научной деятельности стали агрохимия и физиология растений. Он был естествоиспытатель по призванию. Почитал теорию, но всегда со страстью углублялся в те разделы науки, которые сближают её с жизнью. Так в конце сороковых и первой половине пятидесятых годов родители ездили в экспедиции в так называемые «каменные степи» бороться с засухой. Это Воронежская область, станция Таловая, места, гиблые для сельского хозяйства: засушливые, с твёрдой потрескавшейся землёй. Для задержания влаги насаждали там лесополосы, но этой меры было недостаточно. Две лаборатории института – профессора Генкеля (лаборатория водного режима), в которой работала мама,  и папина лаборатория питания растений – выезжали туда, чтобы определить культуры, которые могут расти в таких условиях. Папины сотрудники, выбрав делянки, вводили в почву микроэлементы – молибден, фосфор, азот и исследовали их влияние на рост люцерны, сахарной свёклы, хлопчатника. Мама и её коллеги изучали влияние влаги на развитие таких культур, как подсолнечник, картофель, бобовые. Результаты исследований, проведенных  в «каменной степи», папа обобщил в двух книгах «Молибден и урожай» и  «Влияние микроэлементов на развитие растений». Отец проработал в науке 45 лет, из них 35 – в академическом Институте физиологии растений им. Тимирязева, 15 лет заведовал лабораторией питания растений. Более 150 его научных трудов переведены на иностранные языки: английский, немецкий, сербский, венгерский, китайский. Было и положение в обществе, и признание: золотая медаль Академии наук за книгу «Молибден и урожай», премия им. Тимирязева за монографию «Питание растений и применение удобрений», звания доктора биологических наук, профессора. Он и в позднюю пору своей жизни, уже в Израиле, оставался страстным исследователем. Здесь он работал в сельскохозяйственном НИИ им. Вулкани.  За пять лет жизни в стране написал на иврите пять научных статей, выпустил книгу, дважды публиковался в английском журнале «Soil and Plant». После папиной смерти институт Вулкани учредил премию им. Иегошуа Ратнера, которая ежегодно вручалась за лучшие научные достижения в области питания растений. В библиотеке института есть и уголок, посвященный моему отцу. Там висит его портрет, на полке стоят его труды, а в день его рождения появляются цветы.

Мои родители приехали в Израиль 20-го сентября 1973 года, за две недели до начала Войны Судного дня. Оба были уже в преклонном возрасте, да и здоровье оставляло желать лучшего. Перед отъездом папа перенёс инфаркт с клинической смертью, боялся, что не доедет, не хотел быть обузой для государства. Однако его опасения не оправдались, и исполнение мечты  придало ему силы. Они с мамой вели открытую жизнь, дружили с людьми, много ездили по стране. Порой экскурсии продолжались по 15 часов и более – нагрузка немалая даже для молодого и здорового человека, – и папа их выдерживал. «Действительность ошарашила меня больше, чем я предполагал. Отрицательные “дурно пахнущие” стороны этой жизни бьют в нос уже с первых шагов по этой святой земле: нагромождение мусора на тротуарах, грубость и резкость работников в сфере обслуживания, с трудом прошибаемая бюрократия, ежедневные сообщения в газетах о происшествиях на дорогах, где гибнет больше, чем на войне. Наконец оборотная сторона демократии: все всех критикуют и поносят. Обстановка басни “Лебедь, рак, да щука”», – пишет мне в Москву папа. Вместе с тем он находит много света и радости в жизни на новой земле. «Однако стоило нам за 11 месяцев приглядеться ближе к жизни страны, к её людям, как настроение стало меняться. Особое впечатление произвело посещение киббуца Наан. Он не исключение среди других 280 киббуцев. Здесь понимаешь, откуда берутся неустрашимые герои, воспитанные действительностью в духе беззаветной преданности родине, понимаешь то новое слово, которое Израиль принёс человечеству в социальном устройстве общества». Это было написано в 1974 году. Через короткое время после приезда папа начал работать в Институте им. Вулкани на стипендию Сохнута. Два-три раза в неделю машина, собиравшая сотрудников (подвозка), приезжала за ним. На территории института были опытные поля. Папа занимался главным образом земляным орехом и соей – культурами, актуальными для Израиля. Через пару лет, когда истёк срок стипендии, папу приняли в штат института и дали ему зарплату, по поводу которой он сокрушался, что слишком большая и что он её не заслуживает. Его научная деятельность продолжалась три с половиной года. Папа называл это подарком судьбы, на который он в его возрасте и при его состоянии здоровья уже не рассчитывал. За три месяца до смерти папа пишет в своём дневнике: «Мои жирных семь коров продолжались три-три с половиной года, но пришедшие за ними полтора-два года тощих явно пожрали их». Папа умер на хануку 26-го декабря 1978 года. Моя сестра Марина писала мне в Москву: «В общем и целом папа прожил счастливую жизнь: имел идеальную жену, достиг блистательной карьеры, пережил тяжелые годы относительно спокойно, и мечта его приехать в Израиль исполнилась. Он ведь не только приехал в Израиль, но и работал пять лет и писал на иврите. Словом, был счастлив».

 После смерти отца мама осталась одна: моя сестра Марина жила в Америке, а я с семьёй не могла прорваться через «железный занавес». Чтобы справиться с одиночеством и как-то выжить, Кция обращается к поэзии на идиш. Она и в юные годы писала стихи, но в последние 20 лет ею написано особенно много. Она опубликовала три сборника стихов, в которых писала обо всём, что её волновало: о разлуке с близкими, об отчаянной борьбе за выезд моей семьи, о внуках и правнуках, о языке идиш и, конечно, об Израиле. Стихи её очень искренние, порой наивные, отражают её грустное настроение в период одиночества. В корне меняется их настрой  после приезда нашей семьи. Её оптимизм и жизнелюбие помогли ей пережить тяжёлые годы одиночества. Она единственная из её сестёр и братьев дожила до четырёх правнуков, но не успела дописать книгу – семейную хронику, тоже на идиш, которую мечтала завершить. Мама умерла тоже в хануку в 94-летнем возрасте, не дожив до конца ХХ века трёх недель. Могилы моих родителей, неразлучных при жизни, находятся рядом, как принято у евреев, а значит, их души воссоединились, чтобы уже никогда не разлучаться.

 

Приведу некоторые из её стихов в переводе с идиш Наташи и Норберта Магазанник.