ДЕРЕВНЯ ТИМОФЕЕВКА И ЕЁ ВЛАДЕЛЬЦЫ

Л.В. Давыдкина

Точное время возникновения деревни Тимофеевки не­известно. В XVI—XVII веках она была сельцом Михайловским (Ста­рое тож). В начале XVII века сельцо Михайловское входило в поме­стье Тимофея Змеева. В Смутное время деревня запустела, пашня порослалесом «в жердь и больше». При Василии Шуйском пустошь Михайловская была пожалована тому же Тимофею Змееву в вотчи­ну за «московское осадное сиденье» (оборону Москвы в 1608—1610 годах). В 1628 году пустошь Михайловская принадлежала племян­никам Тимофея Змеева, Федору и Тимофею Лукичам Змеевым. Де­ревня была восстановлена во второй половине XVII века. В XVIII веке деревня Михайловка (Старая Михайловка) принадлежала дворянам Чебышевым, в начале XIX века — майору Сергею Васильеви­чу Чебышеву, который в 1789 году был премьер-майором, предво­дителем Дворянской опеки Мосальского уезда. С середины XIX века название «Михайловка» переходит к Новой Михайловке, а Старая Михайловка получает название «Тимофеевка»(4).

В 1859 году в сельце Тимофеевка, расположенном при реке Оке, числится 10 дворов, в которых мужчин — 57, женщин — 59 человек. Это владельческое сельцо с господским домом.

В Государственном архиве Калужской области обнаружен «План деревни Тимофеевки Калужской губернии ея уезда Сергиевской во­лости, составлен 1876 года; августа 26 дня».

На Плане контуром выделена территория деревни с крестьянс­кими домами и наделами земли, выделена пашня крестьянская и земли помещика, господина Раевского.

Крестьянские дома расположены хаотично, наделы земли были удалены от домовладений. На Плане обозначена «предполагаемая дорога в десять саженей шириною», идущая в направлении с запада на восток.

Существующие строения обозначены желтой краской, вновь предполагаемые строения — красной краской. Полоски земли от 20 до 26 номера выделены отдельно за оврагом. Строение под литерой «А» — крестьянина Федора Пимонова (застроенное) Место под ли­терой «В» — пустопорожнее, под литерой «С» — строение крестья­нина Якова Андриянова. С какой целью был составлен этот план — неизвестно.

В 1816 году владельцем Тимофеевки уже был надворный советник Иван Григорьевич Ларионов. В то время сельцо Тимофеевка состояло из 11 дворов и входило в приход бунаковской церкви. По прошению И.Г. Ларионова в 1816 году сельцо Тимофеевка было передано в приход сергиевской церкви.    

Одним из последующих владельцев был Александр Семенович Раевский. Он владел Тимофеевкой, которую приобрел по купчей крепости у статского советника Константина Васильевича Михай­лова.            М.М. Осоргин писал о нем в своих воспоминаниях: До 1879 года Раевский был старый холостяк, высокий старик, очень краси­вый, но с постоянным тиком, который его очень портил. Когда мы с сестрой прочли «Войну и мир» Толстого, нам таким представлялся дядя Наташи Ростовой. У А.С. Раевского были красивые незакон­ные дети от менявшихся в его доме экономок. При нем был старый крепостной, которого все, даже и он сам, звали Иван Иванов (впос­ледствии он был у меня ключником). Ездил Раевский только верхом на доморощенном иноходце и другого способа передвижения он не признавал. Был он страстный любитель певчих птиц и считался по этой части знатоком. Для него ничего не стоило съездить верхом в Калугу (27-30 верст) на часок-другой послушать в трактире какого-нибудь хваленого соловья. Он всегда ездил с ружьем и по дороге; как отличный стрелок, стрелял, не слезая с лошади, попадавшуюся слу­чайную дичь. Каждое воскресенье он приезжал к нам к обедне (он был одного прихода с нами). Оставлял лошадь и ружье на усадьбе, отстаивал всю обедню, забившись где-нибудь в угол, а после обедни со всеми нами ехал к нам. Хотя церковь совсем близко от дома, мы всегда ездили туда в нескольких экипажах. Дома Александр Семе­нович за кофе сообщал моему отцу обо всех недочетах или промахах нашего хозяйства, о которых слышал в течение истекшей недели, тут же подтрунивал над какой-нибудь охотничьей неудачей отца, а после кофе играл с моим отцом в бильярд (карамболь). Последняя партия перед обедом иногда устраивалась общая, даже с нами, деть­ми, тогда играли в два шара «а  Iа guегге».

К Александру Семеновичу мы всегда ездили всей семьей раз в лето, во время сбора вишен, которыми славилась Тимофеевка. Уст­раивал он нам чай со всевозможными угощениями, главное — с виш­нями всех сортов и во всех придуманных кулинарией видах. Стол был накрыт на площадке перед домом под развесистой яблоней, от­куда открывались чудный вид на Оку и необъятный горизонт. Обыч­но перед отъездом он приводил нас с сестрой в свой темный каби­нет, где можно было видеть через стекла между окном и ставней целую колонию летучих мышей разных размеров, от почтенного предка до новорожденного включительно. При нас же он специаль­но приспособленным засовом открывал из комнаты ставню, и лету­чие мыши улетали. Сознаюсь, что это доставляло мне мало удоволь­ствия: я питал к этим животным гадливое чувство отвращения. Обыкновенно старик Раевский (он был лет на десять старше моего отца) провожал нас верхом, иногда до самого дома, где, бывало, и засидится, но никогда не оставался ночевать» (3).

После смерти Раевского владельцем Тимофеевки становится Иван Васильевич Матчинский, солист петербургского Мариинско­го и Большого театров. Он обладал красивым басом. М.М. Осоргин вспоминал: «Устроили церковное пение и пели в храме обедню, о которой потом много говорили. Их было четверо: сестра — сопрано, Ольга Николаевна Делянова — контральто, Нечаев, сын борщевского священника, студент Московского университета, проводивший лето у отца, — тенор и наш сосед по имению, кратковременный вла­делец Тимофеевки Матчинский, артист Московской Императорс­кой оперы, — бас» (3).

Последними владельцами Тимофеевки были Дмитриевы-Мамо­новы, которые окончательно поселились здесь летом 1892 года и про­жили 25 лет до 1917 года. Семья новых владельцев состояла из трех человек: Ольга Александровна Дмитриева-Мамонова, урожденная Рачинская, её дочь Софья Эммануиловна и внук Михаил.

Ольга Александровна была вдовой художника Эммануила Александровича Дмитриева-Мамонова. Рисунки Э. А. Мамонова с изображением московских литературных деятелей, вращавшихся в гостиных А. Елагиной, Хомяковых, в доме С. Т. Аксакова, являются настоящими мемуарными характеристиками, меткими и острыми. До нас дошли три портрета Гоголя, нарисованные Мамоновым. Из них наиболее значителен изображающий Гоголя «в действии», чи­тающим «Мертвые души». Среди гоголевской иконографии рисун­ки Э. Дмитриева-Мамонова пользуются заслуженной репутацией до­стоверных изображений Гоголя.

У Эммануила Александровича была сестра Софья Александровна. Она вышла замуж за Бориса Петровича Делоне. Их дочь Софья Бори­совна Делоне вышла замуж за Юрия Дмитриевича Пиленко, который некоторое время был директором Никитского ботанического сада и умер в Санкт-Петербурге в 1906 году. Их дочь - Елизавета Юрьевна Пилен­ко (1891—1945), во втором браке — Скобцова. Она была внучатой пле­мянницей Софьи Эммануиловны Дмитриевой-Мамоновой. Приняла монашество с именем Мария. В 2004 году Синод Константинопольско­го Патриархата канонизировал монахиню Марию (Скобцову), которая в конце Второй мировой войны, находясь в фашистском концлагере, добровольно пошла в газовую камеру вместо другой женщины.

В 1903 году в Тимофеевке числится мужского пола — 102 челове­ка, женского — 95.

М.М. Осоргин пишет о своих новых соседях: «Эта семья наших ближайших соседей играла такую большую роль в нашей жизни, так родственно делила с нами все наши радости и невзгоды, так была близка и такую большую роль играла в детской жизни моих детей, что я хочу на ней поподробнее остановиться.

Ольга Александровна, урожденная Рачинская, сестра известно­го Сергея Александровича Рачинского — деятеля по народному об­разованию, была женщина редкого ума, начитанности и полна са­мых серьезных интересов. Ее минус был отсутствие религиозности, что придавало всем ее суждениям какую-то сухость и рассудитель­ность, хотя сердце ее было горячее и нашей семье она его показыва­ла вовсю.

Ольга Александровна была вдова известного когда-то художника, знаменитого, главным обра­зом, как портретиста; и те­перь его карандашные ри­сунки разыскиваются и очень высоко ценятся. С ней жила ее дочь Софья Эмману­иловна, на год меня старше, но по характеру и внешнему облику много меня моложе. Она, значительно менее раз­витая, чем Ольга Александровна (и даже просто совсем неумная), искупала это большим практическим смыс­лом, а к нашей семье была привязана так сильно, что все недостатки забывались, а оставалась в памяти лишь искренняя ее дружба, делав­шая ее для нас ближе многих родственников. Обе они делили с нами с момента своего поселения в Тимофеевке и горести, и радости, и все семейные события. Впервые они приехали к нам, когда Соне был год, а в это лето, после рождения Льяны, посе­лились окончательно и виделись с нами постоянно.

Старший сын Ольги Александровны, как говорят, был какой-то неудачник, жил всегда за границей, и единственное сношение с мате­рью заключалось в том, что она ему посылала деньги» (3).

Речь идет о Сергее Эммануиловиче Дмитриеве-Мамонове. Сергей Эммануилович (1858) был женат на Александре Михайловне Боратын­ской (1865—1890), которая умерла в возрасте 25 лет, очевидно при ро­дах. Появившийся на свет мальчик, его единственный сын Миша, был взят бабушкой Ольгой Александровной на воспитание в Тимофеевку и с этого момента стал товарищем детей М.М. Осоргина.

М.М. Осоргин в своих «Воспоминаниях» рассказывает: «Млад­ший сын Ольги Александровны, Алексей Эммануилович[1], никогда долго нежил со своей матерью; куплена была Тимофеевка даже на его имя с целью дать ему ценз; но он избегал семейной жизни, тяготился сожительством со своей сестрой, с которой совершенно не сходился характерами, и устраивался на службу то в Москве, то в Петербурге, то на Дальнем Востоке, постоянно путешествуя и только изредка наве­щая мать, с которой они проводили дни и ночи в спорах и беседах о прочитанных книгах. Как я сказал выше, отсутствие религиозности и полное отрицание всякой церковности было их отрицательной чер­той и отчасти усложняло полную нашу с ними солидарность, посему мы старались этих вопросов не касаться, а в остальном сближение с ними с самого первого дня знакомства росло не по дням, а по часам.

Тимофеевка была им рекомендована сестрой моей жены Ольгой, которую, несомненно, в тайных мечтах Ольга Александровна и Со­фья Эммануиловна прочили в жены своему сыну и брату. Я думаю, что дальнейшему движению этого проекта и некоторому охлажде­нию Алексея Эммануиловича был мой разговор с ним о том, что за неверующего человека никогда не пойдет замуж религиозная моло­дая девушка.

Как увидим впоследствии, и в этом Мамоновы изменились под конец, и заметно было другое их отношение к этому вопросу, более вдумчивое и, во всяком случае, более толерантное.

Поселив­шись в Тимо­феевке, они весь дом пере­строили, сде­лали большие пристройки, придав дому и всем усадеб­ным строени­ям комфортабельный, уютный вид, использовав все то, что дала природа в этом совершенно исключительном по красоте уголке. Жизнь они вели самую простую, не роскошную, но ни в чем действительно необходимом и прият­ном для жизни себе не отказывали. Выписывали они массу книг, много журналов, Софья Эммануиловна ездила в Москву набираться впечатлений. Всякого приезжающего принимали столь радушно, что чувствовалось приезжему, что он не в тягость, а желанный гость.

Приезд каждого из нас приветствовался ими особенно радостно; всегда вспоминаешь с особым чувством умиления и благодарности к ним приятную и интересную у них беседу за обычным чаепитием, во время которого Софья Эммануиловна деловито и без всякой суеты угощала разными своими деревенскими приготовлениями, на которые она была особенная мастерица. Традиционно, помимо таких частых наших посещений, мы всей семьей у них обедали раз на Масленую и на Рождество перед елкой, а они у нас — на каждый семейный праздник» (3).

Своего маленького Мишу Мамоновы обставили и гувернантка­ми, и гувернерами и, как могли, старались его повеселить. По вос­поминаниям жителей современной Тимофеевки, няню для ребенка взяли из их деревни, и она даже ездила с Мамоновыми за границу.

М.М. Осоргин пишет в своих воспоминаниях о детских праздни­ках, которые любили устраивать у себя Мамоновы: «У Мамоновых елка была лишь предлогом, в сущности же всегда это был какой-нибудь отличный от предыдущего года детский праздник. И старушка Ольга Александровна, и Софья Эммануиловна, и гувернантка Миши (а их переменилось у них много) всю осень и начало зимы что-то шили-клеили для этого. Один год, кроме елки, весь большой кабинет, все стены и колонны были разукрашены висящими и как бы реющими больши­ми бабочками, отчего получалась особенно фееричная декорация. Другой раз в том же кабинете Софьей Эммануиловной была устроена дру­гая декоративная обстановка — пряничный домик бабы Яги, которую изображала сама Софья Эммануиловна. Еще помню, как в один из позднейших годов дети нашли под своими салфетками почтовые повес­тки из Тимофеевского почтового отделения. И по окончании обеда приглашены были получать эти посылки в организованном в том же кабинете Софьей Эммануиловной почтовом отделении. Смотрителем почты была сама Софья Эммануиловна, а жена его — Миша. Один сюрприз кончился совсем плохо: каждому из детей был приготовлен кос­тюм, и Софья Эммануиловна повела их после обеда наверх одеваться, но натолкнулась на такое упорство Сергушки, который ни за что не хотел облачаться в костюм Рierrot; пришлось позвать Лизу, что совер­шенно не входило в расчеты Софьи Эммануиловны, готовившей сюр­приз самой Лизе» (3).

М.М. Осоргин сам редко посещал мамоновские праздники и опи­сывал их в своих воспоминаниях понаслышке. Поездки туда в возке проходили с опасностью детской простуды и иногда в метель (отменить намеченный день нельзя, слишком много приготовлений было сделано Мамоновыми). Михаил Михайлович обычно оставался с ро­дителями дома, ждал детей, которые возвращались полные впечат­лений, рассказов и нагруженные подарками.

М.М. Осоргин вспоминал: «Я больше любил посещать Мамоновых вдвоем с Лизой или один, посидеть у них уютно за чаем дневным, а летом на балконе вечером и слушать рассказы Ольги Александровны о старине. Гак было всегда у них уютно, радушно, тепло, так чувствовалась их непритворная, настоящая к нам дружба, что, когда бывало нелегко на душе, нельзя забыть: едешь к ним и согреет тебя их дружба и ласка» (3).

Когда 28 августа 1913 года в Сергиевском состоялась свадьба Сони Осоргиной и Николая Лопухина, народу приехало так много, что даже обширный дом Осоргиных не смог всех вместить на ночь. Некоторые гости ночевали у Мамоновых в Тимофеевке.

Софья Эммануиловна училась, как и её отец-художник, в училище ваяния и зодчества в Москве. Здесь она познакомилась со стар­шей дочерью Льва Николаевича Толстого Татьяной Львовной. Не­сколько лет их связывала тесная дружба, настолько, что имя Софьи Эммануиловны очень часто упоминается на страницах дневников самого Л. Н. Толстого, его жены Софьи Андреевны и их дочери Та­тьяны Львовны, а также тех людей, которые в разное время прожи­вали в Ясной Поляне и оставили об этом свои воспоминания.

Из дневника Софьи Андреевны Толстой (4)

17 декабря 1897 года.

Соня Мамонова показала мне сегодня фотографический портрет сына двухмесячного Мани[2] и Сережи.

18 декабря 1897 года.

Поздно встала, ходила пешком в банк по делам денежным детей. Чув­ствую себя больной и слабой духом и телом. После обеда играла немно­го, потом читала вслух, сначала брошюрку «Жизнь», а потом Лев Нико­лаевич читал мне и Соне Мамоновой вслух разбор новых французских пьес и их содержание.

20 января 1897 года.

Вечером было большое удовольствие. Мария Николаевна Муром­цева привезла нам молодого пианиста Габриловича, и он нам играл це­лый вечер.

Прочли с Соней Мамоновой, которая гостит у нас, разбор статьи Л. Н. «Об искусстве».

21 января 1897 года.

Весь день идут у нас с Соней Мамоновой и Львом Николаевичем разговоры о деревенской газете для народа. Цель газеты — дать интерес­ное чтение народу.

21 апреля 1897года.

Потом пришел В. Маклаков, и мы с ним философствовали о счас­тье. Вчера с Соней Мамоновой и сегодня с Маклаковым пришли к од­ному и тому же: счастье случайно и его мало; надо брать его, когда оно есть, благодарить судьбу за те малые мгновения этого счастья, не искать вернуть его, не скорбеть о нем, жить дальше, вперед.

9 мая 1898 года.

Сегодня Соня Мамонова просила написать композитору Танееву, чтоб он пришел вечером с ней повидаться. И он пришел — и, наконец, я дождалась этого счастья: он играл. Какое было счастье его слушать, и как он играл!

23 января 1899 года.

Тихо, уединенно проведенный день. Весь вечер ни души не было, пре­лесть как хорошо! Таня возила Сашу на вечер танцевальный, и Миша ез­дил; Миша Мамонов, трогательный, умный мальчик; я люблю детей, сама никогда не доросла до взрослых, и дети благодарные, незлобивые и любо­пытно-участливо смотрят на мир Божий. Соня Мамонова гостит у нас, ее прекрасный характер и воспитание очень приятны в общении с ней.

                24 января 1899 года.

10 градусов мороза, ясно. Утром неудачные визиты, вечером толпа гостей: Я лежала от невралгии, и Таня меня подняла и позвала к гостям. Как-то, как будто нечаянно, но, очевидно, Таня и устроила этот вечер с Соней Мамоновой. Лев Николаевич все время присутствовал, читал да­мам вслух Чехова «Душечку», разговаривал оживленно со всеми.

30 января.

Вечером завезла Мишу Мамонова[3] в лицей и довольно неохотно по­ехала в симфонический концерт.

Из воспоминаний Татьяны Львовны Толстой (5)

14 января 1888. Москва.

Я последнее время очень мучусь тем, что я мало образованна, и ду­маю, что всякий человек обязан учиться всему тому, чему только он мо­жет. Мне теперь очень трудно начинать... Мы затеяли, я и Соня Мамо­нова, читать по-английски вместе. Я этому очень рада, и если Соня это не прекратит, то я уже ни за что не перестану.

Мне дом Мамоновых очень мил. Всегда к дому привязываешься, когда видишь и понимаешь отношения членов семейства между собой и когда эти отношения хороши.

15 сентября 1888.

Мне Соня Мамонова пишет в ответ на мои жалобы на тоску, что надо жигь так, чтобы была связь в будущем, и я, отвечая ей, так хорошо уяс­нила себе ту старую истину, что только тогда можно свободно и хорошо поступать, когда совсем не думаешь о будущем.

15 февраля 1889. Среда, 11 часов утра.

Вчера вечером, когда мы пришли от Масловых, у нас были Соня Мамонова и Жорж Львов, а Анна Михайловна Олсуфьева и Феня толь­ко что ушли; я их не видала. Сейчас жду к себе Соню Самарину и Лизу Беклемишеву. Утром приходила Маня Рачинская. Вот жалкая: богатая, хорошенькая, любит отца и брата, ими любима, и не только не может найти смысл жизни, но не умеет даже веселиться, ноет, какие-то глупо­сти делает и всем завидует.

8 ноября 1891 года. 10 часов вечера.

Спать хочется, а надо бы написать Репину, Соне Мамоновой и кон­чить письмо к Свечину.

30 июня. 1894 года.

Была у Сони Мамоновой с Маней Рачинской и с Мишей. Ездила для того, чтобы уничтожить ту тень, которая, может быть, только, на мой взгляд, легла между нами. Это очень удалось мне. Мне было очень хорошо с Соней, и хотя я чувствовала, что ей немного помешала в ее хозяйствен­ных делах, но видела, что она искренно была мне рада. Хозяйничают они по-женски в хорошем смысле: входят в мелочи, все аккуратно, прислуга и рабочие хорошо и вовремя оплачены, хорошо накормлены, лошадки сы­тые. Все очень чисто и довольно скромно. Кучера нет, садовника нет, че­тыре лошади, которые и возят и работают. Совершенный контраст своим соседям Осоргиным, у которых имение в тысячи десятин, дом трехэтаж­ный, имение их захватило десять деревень, которые у них в рабстве, и за угодья им убирают хлеб, чинят дороги и т. п. Рабочие у них никогда вовре­мя не рассчитаны, ходят раз десять просить жалованье, и им то мукой, то еще чем-нибудь выплачивают. Постоянно берут штрафы. Кучер, то есть работник, который нас вез, рассказывал нам про это. Я его спросила:

—  Что же, он хороший барин Осоргин?

—  Да, он ничего, хороший, только грабит народ. Поймает с поруб­кой или кто лыко содрал, так штраф сейчас. За лыко пять рублей берет.

—  Что же, управляющий, верно?

—  Нет, сам.

—  Они, Осоргины, считаются одними из самых примерных помещи­ков. Он земский начальник, честный человек, женат на княжне Трубец­кой, красавице, пять человек детей, родители живы, все в прекрасных отношениях.

  Мы подъехали. Старуха покупала ягоды, торгуясь с ребятами. Лиза укладывала детей, отец приехал с обзора хозяйства, сын выбирал стар­шину — чего же лучше? Но меня ужас взял, когда я подумала, что могла бы попасть в такие условия. В сто раз лучше арестантские роты со вши­выми товарищами.

Настоящим событием в жизни семьи писателя стала постановка в яснополянском доме в конце декабря 1889 года спектакля «Плоды просвещения» по одноимённой пьесе Л.Н. Толстого, участницей которого была и Софья Эммануиловна (2).

Из дневника Маковицкого[4], учителя младших Толстых, мы узнаем, 1-14 июля гостила С.Э. Дмитриева-Мамонова, дочь ху­дожника, далее он рассказывает о разговорах Л.Н. Толстого и Софьи Эммануиловны, в которых они обсуждают положение женщины в России, оживленно беседуют о книгах, читают вместе вслух статьи: «Когда уезжала Софья Эммануиловна, Л.Н. дал ей японский роман Токутоми в английском переводе, кроме того, книгу Д.А. Хомякова «Самодержавие» и поощрял ее перевести на английский язык».

В один из вечеров, пишет он, Софья Эммануиловна играла «Травницы» — словацкие народные песни. Л.Н. делал замечания на некоторые.

Из дневников Л.Н. Толстого

1892 года. Ноября 7. Я. П.

Таня в 1-м часу поехала в Тулу, с тем чтобы сделать там кое-какие дела и потом ехать к Мамоновой. Она вернется во вторник. Всегда страш­но отпускать. Она и уехала. С[оня] Мамонова ездит всегда одна и указала ей, как кого спросить.

15 февраля 1906 года.

После полудня приехала С.Э. Дмитриева-Мамонова, говорила:

— Мой брат, управлявший до боксерского восстания русским бан­ком в Пекине, очень высокого мнения о китайцах.

Со страниц воспоминаний перед нами встает образ культурной, разносторонне развитой женщины. Она любила музыку, была лич­но знакома с композитором С. Танеевым. Хорошо знала языки, и даже Л.Н. Толстой просил сделать для него переводы, а впослед­ствии, уже в годы советской власти, Софья Эммануиловна была од­ним из лучших преподавателей английского языка в Москве.

Софья Эммануиловна была знакома с Ириной Яковлевной Коншиной из имения Ахлебинино, которым владел Н.Н. Коншин — серпуховской пароходчик, хозяин текстильных, сахарных и других фабрик.               И.Я. Коншина создавала артели крестьянок-вышивальшиц, работавших в особом стиле калужской перевити. В организации промысла ей помогали Софья Эммануиловна Мамонова и учительница Татьяна Ивановна Чурикова-Цветкова. Им удалось привлечь к сво­ему делу около 700 мастериц из 69 селений, что доставляло доходов более 4 000 рублей (на 1909-1910 гг.). Крестьянские работы выставлялись на сельскохозяйственных и кустарных выставках в Калуге, Серпухове, Одессе, Нижнем Новгороде, Москве, Санкт-Петербурге, а также за границей, получая самые высокие награды и широкий рынок сбыта в России и за рубежом.

Софья Эммануиловна Мамонова попечительствовала после отъезда Осоргиных в Харьков в земской школе в самом селе Сергиевском. Позже с помощью М.М. Осоргина удалось открыть для прихода еще несколько школ: большую двухкомплектную в Кашурах, такую же в Караваинках, обслуживавшую Тимофеевку, Дмитровку и Михайловку, и однокомплектные — в Пышкове и Поливанове. М.М. Осоргин уговорил Софью Эммануиловну отказаться от Сергиевской земской школы, а принять попечительство над Караваинской, в район которой входило ее имение.

В 1918 году приехавшие из Калуги комиссары арестовали М.М. Осоргина за отказ платить какую-то революционную контрибуцию, по той же причине были арестованы и Мамоновы, но были вы куплены своими крестьянами. С 1918 по 1931 год Дмитриевы-Мамоновы поддерживали связь с семьей Осоргиных, выселенных из Сергиевского. Об этом пишет Мария Осоргина в своих письмах к кузену Н. Лермонтову.

Дальнейшая судьба Дмитриевых-Мамоновых подробно неизвестна. Ольга Александровна Дмитриева-Мамонова умерла в 1917 году в возрасте 83 лет. Софья Эммануиловна Дмитриева-Мамонова была известной преподавательницей и переводчицей английского языка в Москве, умерла в 1946 году.

Александр Эммануилович Дмитриев-Мамонов, младший сын О.А. Дмитриевой-Мамоновой, был корнетом. Ушел за границу с Белой армией. На 18 декабря 1920 года числился в 1-й роте авиационного батальона технического полка в Галлиполи. Осенью 1925 года находился в составе технического батальона в Чехословакии, затем эмигрировал во Францию. Умер 25 апреля 1933 года(1).

Судьба Миши Мамонова не известна. Во время революции ему было 27 лет.

Библиографический список

1.       Белое движение: (сайт) // www.bfrz.ru/beloie_dvizgenie_volkov.

2.        Гриценко, Е.П. Традиции любительского театра в семье Л.Н. Толстого.

3.        Осоргин. М. М. Воспоминания, или Что я слышал, что я видел и что я делал в течение моей жизни. 1861 — 1920/ М.М. Осоргин. — М.: Российский фонд культуры, Российский архив, Студия «ТРИТЭ» Н.С. Михалкова, 2009.Сергиевское // sergievskoe.ru/timashovka.htm.

4.       Сухотина-Толстая, Т.Л. Воспоминания / Т.Л. Сухотина-Толстая. — М.: Художественная литература, 1980. — 525 с.

5.       Толстая, С.А. Дневники. 1897—1909/С.А.Толстая// www.infanata.org/2007/02/10tolstaja_sa_dnevniiki.