Андрей Орловский: "Зрелость - это дверь, закрывшаяся в комнату ребенка"
Андрей Орловский Родился 1992 году. Он по образованию математик, отчисленный из университета на последнем курсе. Автор трех книг стихов: "уметь стрелять" , "искренность" , "#спички. дорога домой".
3 -го сентября - неделю назад - сетевая группа “Живые поэты”, которую сформировал “ВКонтакте” поэт Андрей Орловский, собралась вместе из многих городов России, и провела свой первый поэтический вечер в Арт-кластере “Красный Октябрь”.
Впервые в кирпичных корпусах конфетной фабрике “Красный Октябрь” я побывал 25 лет назад, как раз в год рождения Андрея Орловского. Я договаривался тогда о прямых поставках конфетной продукции в магазинчик, который взял в аренду на улице Удальцова. Директор фабрики провел по цехам, чтобы клиент определился с номенклатурой заказа. До сих помню конфетные конвейеры в сахарной пудре, и высокие белые колпаки на головах работниц, скрывающие их прически.
В магазинчике, который я взял аренду, шел косметический ремонт, покупались прилавки и кассы. Но вдруг местный авторитет по кличке Живчик взял меня “под крышу”, и стали расти неимоверные долги. Магазин пришлось тут же бросить, так и не открыв его.
Когда же я приехал на “Красный Октябрь”, чтобы отказываться от конфетных поставок, никакой кондитерской фабрики уже не было...
Но все оказалось к лучшему.
Авторитет Живчик стал сквозным героем моих романов “Клубничное время”, “Гон”, “Оленька, Живчик и туз” - которые висят сейчас на тысячах сайтов, и по их мотивам снят сериал “Игры в подкидного” (тоже есть в Сети).
В цехе же, где делали тянучки, подушечки, и “Гусиные лапки” - 3-го сентября вживую выступили сетевые поэты!
Андрей Орловский - организатор и вдохновитель проекта - за последние годы выступил более чем на 500 поэтических вечерах! Афиши его выступлений в Уфе, Саратове, Сывтывкаре, в десятках других городов - висят на Яндекс-картинках.
Андрей же Орловский продолжает жить в дороге, читая стихи в разных городах, на любых площадках. Похоже, поэт и живет с гастрольных заработков. Но самое удивительное, что все эти поэтические гастроли сам Орловский и организует, а это очень и очень трудно.
Интервью с Андреем Орловским - основателем и вдохновителем проекта "Живые поэты" - перед поэтическим вечером:
В его возрасте Ваш покорный слуга много лет колесил по стране с авторскими выступлениями, но тогда эту работу организовывал комсомол, чтобы поднимать на комсомольских стройках уровень пафоса, точнее, пафосного принуждения - к работе на энтузиазме.
Тогда в этом участвовало шесть (6!) агитпоездов, сменяя которые, месяц за месяцем, и год за годом я путешествовал от БАМа до Нечерноземья. Выступать каждый день в новом городке или поселке по 3-4 раза было в удовольствие. Да и в каждом речном пароходстве - от Енисейского до Дальневосточного - были свои специализированные теплоходы для странствующих поэтов, и нас кормили по 3 раза в день.
Андрей Орловский с огромной работой по организации поэтических гастролей справляется один - чему свидетельство и прекрасно проведенный вечер “Живые поэты”.
Многочисленные поэтические выступления Андрея Орловского со товарищи - это поиск языковой свободы, новых форм, и создание новой культуры.
Индивидуальность поэта подчеркивается в общении, которое становится шумом, фоном, как только поэт начинает читать стихи.
А “стихи надо читать, как-будто танк идет!” - посоветовал когда-то Иосиф Бродский.
И Андрей Орловский в своем выступлении следуют этому наставлению:
В наступающую послеписьменную эпоху © большинство стихов звучит исключительно в русскоязычном сегменте “Ю-туба”.
В виде текстов таких стихов просто не существует.
Поэтому, прослушав молодых поэтов, потом я читаю эти же стихи всегда с некоторым опасением.
Видео выступлений поэта Романа Мнацаканова можно посмотреть здесь, здесь и здесь, поэта Никиты Стихами - здесь и здесь.
Когда же я прочел тексты Андрея Орловского меня охватила радость -
стихи замечательны! И его мастерство - в рамках им самим же поставленных перед собой творческих задач - безукоризненно.
Андрей Орловский воплощает on-line наше время, и стихи его жесткие, по-мандельштамовски "с последней прямотой" -
я из южного города...
... я из южного города, где кошки - как часть пейзажа,
передаю тебе теплый привет,
делюсь электричеством осени.
дождь в изломанной перспективе проспекта
спрячет лицо и смажет
глаза равнодушного серого цвета,
прядь с серебристой проседью.
здесь сентябрь начинается с вдруг заболевших каштанов,
выстилает обломки старой брусчатки
грязным, цветным огнем.
я пишу тебе безнадежно - что плохо,
что хорошо - постоянно
(это мне помогает не путать сегодняшний
с каждым прошедшим днём).
я живу в скучной комнате: квадрат стола, шифоньер и
диван (дважды красный - от лака и опыта),
лампа,
на окнах - иней.
в этом месте тоска по тебе, дополняясь тоской интерьерной,
оборачивается
замечательным,
невыносимым
унынием.
пляж, океан
режет ночь пополам -
упираюсь лицом в изгибы
бесконечно глубокой черной воды, отражающей облака.
и я думаю, что любить настоящее - это и быть счастливым,
что не врать - не смогу,
что я скоро сорвусь
и не выдержу,
но пока...
... я могу рассказать тебе, как потерять настоящее,
как возможность звонка и движенье за дверью
сводят меня с ума,
как противен мне телефон,
интернет,
шум соседей,
почтовый ящик,
ну а как ждать неизвестно чего -
я думаю, знаешь сама.
и, запутавшись в лабиринтах квартир,
одиночестве,
времени,
лицах -
я с разорванным сердцем
иду вдоль шеренги
чашек с кофейной гущей.
этот мокрый сентябрь, как внезапный подвал -
вдруг сорваться вниз, провалиться,
эта осень продлится намного дольше
любой из всех предыдущих.
я не писал три месяца - и вот...
я не писал три месяца - и вот:
февраль,
подъезд,
сырая сигарета.
и по дороге, на которой лед
блестит под золотой иглой рассвета,
шагает страшный год - так караван
слонов ломает черепахе панцирь.
три месяца я прятался в диван,
пытаясь во всем этом разобраться.
волнение, сомнения, метель
засасывает город, как воронка.
я точно понял:
зрелость - это дверь,
закрывшаяся в комнату ребенка
я понял, что все пишут об одном -
одни ответы, разные вопросы.
я понял то, что знал уже давно:
зима - это хроническая осень.
вся жизнь есть воспитание души,
а старость - это черновик для смерти.
так в лабиринтах облачных вершин
над городом гудит холодный ветер -
как вопль одинокого кита,
ради свободы бросившего стаю.
я много чувствовал
и мало понимал,
а в это время люди просыпались.
застыли в окнах тени мокрых снов,
и дым плывет, как пьяная невеста.
букеты электрических цветов
вдруг вспыхнули
на утренних подъездах.
весь город за ночь будто похудел -
луч солнца обнажил скелет котельной.
на пыль ушедших дней,
на соль,
на мел
шагнули тени теплых привидений.
забыв о том, как были всех сильней -
людей,
атлантов,
северного ветра,
богов, супергероев, дикарей,
они идут по лезвию рассвета.
я выкурил три пачки, и теперь
слова как дым из легких прут наружу.
внизу в подъезде прогремела дверь:
поскальзываясь на блестящих лужах,
бежит ребенок - бледный и седой -
сливаясь с остывающей толпой.
ВЕЛИКИМ
"лестницу, поскорей, давай лестницу!.." –
хоть с ума сойти, хоть повеситься.
все равно – свет сверху идет,
снизу темная полоса.
и горячка жжет, вместо пота – мыло.
в душной комнате грохот от черных крыльев:
это ворон садится на мокрый лоб
и закрывает глаза.
все поэты, избавившись тел и страхов,
остаются – в жире библиографий,
в затхлых залах музеев и глупо-добрых
хранительницах ключей.
здесь от мастера стол и стул, ну а кроме –
коридоры, лестницы и колонны:
искаженный, застывший, фальшивый образ
бытовых мелочей.
так и рукописи – горят. бесспорно.
время подобно плохому спорту:
место победы обычно пусто,
ничего не спасет.
память стирается, как пружина
в ржавом желудке старой машины.
слово лишь – бабочка от искусства –
переживает все.
Туман
вышел в подъезд. забыл о том, куда шел.
окна в тумане. высохшие цветы.
миша пьет джин на курской, и хорошо
было бы ненадолго к нему зайти.
или на пиво к даше. хотя она
вряд ли оценит странный ночной визит.
даша тем более вряд ли сейчас одна:
важная встреча - с первым из десяти
за предстоящий месяц (а вдруг он - тот,
кто с ней останется утром и навсегда?)
я шагаю по валу мимо ворот
церкви, навек присохшей к своим крестам.
между тюрьмой и речкой гранитный дом
паши, мастера старых славянских книг.
окна захлопнуты, будто священный том -
тот, что молитву дружбы в себе хранит.
младший брат венеры - ночной фонарь
весь в тумане, как оружейный ствол.
глубже толкаю пальцем iphone в карман:
предупреждать - рассеивать волшебство.
если когда-нибудь будет какой-то дом,
если до этого я себя не сожгу,
то введу для друзей там простой закон:
здесь - всегда и каждого - очень ждут.
бар на чеховской, вопли и пьяный смех.
все, что дальше метра, сожрал туман.
к оле в бутово? к юле по синей вверх?
где мне спрятаться, чтобы не понимать,
что прожег полжизни меж губ и глаз,
став лишь взглядом, строчкой для этих губ?
если бы обо мне написал рассказ
лавкрафт - то назвал бы: "привыкший труп".
я по привычке вечно взволнован, рад,
с ложью спорю, с мельницами - борюсь.
я по привычке двигаюсь - наугад,
и по привычке грею, горю, искрюсь.
я оккупировал юго-восток москвы.
выдумал цели, к ним себя привязал.
в южнопортовом районе за год открыл
южного города маленький филиал.
здесь я высадил яблоню в школьный сад.
здесь ослабло чувство - окрепла мысль.
здесь возникли планы - пропал азарт.
здесь обрел семью и утратил смысл.
здесь я встретил первые имена -
те, не ради, а из-за которых жить.
в окнах маши на достоевской - тьма
растревожена визгом ночных машин.
и включается где-то внутри инстинкт -
как не дать нарушить ее покой?
больше я не знаю, куда идти,
и ловлю такси на шоссе рукой.
я вхожу в подъезд, отбиваю ритм
по ступенькам (лифт ко мне не пришел).
дядя саша вышел в подъезд курить
и роняет пепел к цветам в горшок.
вспыхнет лист, окно, загорится дом,
свет слепой зари разорвет туман -
я был уверен искренне, но не в том
(худший из всех обманов - самообман).
снова рухнет храм этих хрупких стен,
снова богу-бегу все отдано.
каждой из своих жизней я должен тем,
кто позволял быть свидетелем их одной.
не понарошку
с неба летит вода.
ливнем - на города,
а у соседей за стенкой завыл ребенок.
так же, как и всегда,
так же, как никогда:
день и ночь -
война,
перекур,
влюбленность.
мне надоело пить.
мне надоело ждать -
свежего воздуха,
мира в душе,
ответа.
спрячься от детства где-то, как от дождя,
и наконец пойми: мы уже не дети.
времени больше нет.
нужно построить дом -
в доме том поселить двух людей и кошку.
жить и работать - только для одного:
знать, что ты существуешь не понарошку.
дом окружили сны.
спит твой любимый сын.
тихо заходишь в спальню прикрыть гардины.
творчество собственной крови сильней иных,
и побеждает -
песни,
стихи,
картины.
хочешь писать - пиши:
порти карандаши,
пальцем выламывай клавиши,
рви бумагу.
но перед тем проверь под холстом души -
есть ли там место для глубокого шага?
выбрать нужно сейчас.
сердце будет кричать
в голос: пожар искусств должен сжечь планету!
нужно его обмануть - на одних плечах
ты не вынесешь вес сразу двух заветов.
так же, как и всегда,
так же, как никогда -
солнце прогонит выдохшуюся луну.
кажется, ко мне приближаются холода -
я все никак свое сердце не обману.
Богема
В комнате было накурено.
Люди - полураздеты.
Окна открыты
(хотя уже холодало).
Белое.
Красное.
В гранёные.
Из пакетов.
Мы пили так,
что стены квартиры краснели
(хотя она многое повидала).
Липкие, быстрые ночи.
Бычки, затушенные в балконы.
Рубиновых губ дрожащая линия.
Двое на кухне заперлись.
Кухня тряслась от стонов.
Они не любили друг друга,
а просто выпили.
Кто-то накуренный до беспамятства
ищет в тенях свой знак.
Кто-то орет невнятно.
Кто-то блюет на паркет.
И во всем этом
обязательно найдется мудак,
который выскажется,
какой Есенин поэт!
каждый кто был там -
духовно испачкан.
Хунта блядей,
лицемеров,
ублюдков.
Солнце богемы заходит. И тащит
нас за собой
под черту горизонта.
(Злость, если честно, сильнее рифмы.)
Пафос.
Беспечность.
Чванство.
Капризы.
Сплетни нырнули в чужие кровати.
Это крик помощи, а не вызов.
Просто я не могу жить так дальше.
Хватит.
Часовой пояс
От сети - как от водки - утром болит голова.
Час, еще час, дополнительный тайм.
Я ненавижу глагольные рифмы, я вообще не люблю слова.
Но тут по другому никак нельзя - живьем. online.
e-mаil. skype. ICQ. ЖЖ: Душа нараспашку.
Страницы закрыты. Быть невозможно ближе.
Начинаем - звезда одевает ночную рубашку,
Заканчиваем - солнце будит ленивые крыши -
Это утро. С туго застегнутым воротом
Тень впечаталась в мостовой.
Твои ноги вбивают брусчатку города
Не просто другого - страны другой.
Полдень. Я о твоем. Ты о моем. Знак
вопроса не предполагает ответов:
Как можно преодолеть за шаг
Полторы тысячи километров?
Вечер. Никуда не бежишь, не спеша
на правом плече поправляешь волосы.
Мы с тобою - два тела - одна душа,
разорванная часовым поясом.
Мы с тобою как в Зазеркалье -
по разные стороны монитора.
Время играет, бежит по спирали
В суете двоичных наборов.
В этой любви - без касания лиц,
В этой тоске - без учета дней -
Отношения - три десятка страниц
В истории социальных сетей.
Наши до пота дрожат ладони.
Наши до пламени искры глаз.
Наши аккаунты и пароли.
И разница в один час.
Двадцать
Это цепочка видений и чувств:
радуги губы и взмокшее небо.
Все наболевшее - как наизусть
помнится: летняя слабость и грусть.
Но мне не верится - будто бы небыль.
Город весь съежился. Теплого места
в нем не найти. Двадцать штурмов зимы
время стирало во мне статус 'детство';.
Жизнь - как волна об фрегат. Мы с ней вместе
души тушили в преграду кормы.
Секс и Свобода. Другие активы.
Мир двадцати привлекательно груб.
Менее искренни, более льстивы
стали друзья: поменяли на ксивы
пламя и отблески меди от труб.
Так измеряется суть одиночества:
тем оно больше - чем больше людей
окружают тебя. Одиночеством сточенный,
понял: отечество - хуже чем отчество
и что поступки - сильнее идей.
Я - запятая. Не порох от пули
сюжета. Не главная буква, увы.
Все мои бунты увязли на кухнях.
Двадцать меня и ломали, и гнули,
но я старался остаться прямым.
Список предательств, ошибок и драм
полностью вычерпал время доверия.
Я отдавался своим скоростям
и на пределе все лучше. Проверено.
Все здесь изменчиво. Контур. Эскиз.
Я понимаю свой смысл.
Не для нас
снова гроза выкипела
на плиту твоих серых глаз.
сердце моё дрожит вымпелом
на ветру этой осени. не для нас
анатомия прошлого - так бывает -
в теле скальпель откроет дверь,
ну а душу только одно открывает -
скрипичность твоих ключей.
не для нас надрывались классики:
смыслы мешали, мысли путали поколениям,
ночей не спали. мы каучуковым ластиком
по карандашным великим произведениям.
звуки, запахи, интонации - раскидаю
по шершавому снегу тетрадей стихами.
белой поволокой бумаги таю
сотней луж под Твоими ногами.
Не Лиличке
Я напишу вам такую речь!
С ума сойдет от зависти Лиличка.
Мне хватит чувств, многоватных свеч
и смелости. Я скучаю.
Нет сильнее русской тоски!
До гроба доски
в кого вы сейчас влюблены отчаянно?
Не в меня.
Невменяемый вырезаю
на бумаге буквы и имена
(плачь, милая, плачь).
Я не врач,
но я знаю, что болит у тебя.
За лечение не хочу награды, наживы -
Вы обиделись, наточили ножи вы.
но лукаво искрится зубов пила:
Знаю, вам интересны мои дела.
Как прошла ночь? - Довольно паршиво.
До утра в окне кашлял порт.
Теперь минутное ослабленье болезни.
Мы еще живы.
Но история уже выкинула за борт.
Наши стихи и песни.
***
ты бы знала, как раздражают
твои друзья и привычки.
теперь говорю прямо, грубо.
но раньше
за твои губы
мог убить.
кому верить? кого любить?
ты была мыслима лишь одна,
словами невыразима.
кашель снега в квадрат окна
в нашу сухую зиму.
в нашу плаксивую осень
не находил себе места.
ты просыпалась обычно в восемь,
а я ждал уже под подъездом.
я ничего от тебя не требовал,
никогда не менял личин.
я ощутил на себе все следствия,
хоть и не знал причин.
за пол года я выкурил где-то двести пачек.
хочешь прикину блоками?
сдружившись окончательно с никотином,
уставшим, бродил под твоими окнами,
но самое главное - нелюбимым.
бОльшего зноя просило сердце:
для него было катастрофически мало.
я прятался (и не мог согреться)
в твоей нежности дырявые одеяла.
силы собственной воли поэта
собственного влюбленного бросили.
ты осталась наколотым силуэтом
на коже ушедшей осени.
Вторник
И.Ч.
I.
Бродить по галереям ночи,
вести ненужный разговор.
Нож твоих глаз заточен.
точен.
И смотрит на меня в упор.
И нас глотала пропасть метрополитена -
Столица помогала нам двоим.
Стояли дни. Менялись мизансцены.
Но я не мог быть ПОЛНОСТЬЮ твоим.
II.
Моя душа - и не моя совсем.
По части есть у каждого из них:
кто слышит голос мой,
кто чувствует мой стих,
с кем искренним я был,
с кем я молчал,
с кем пел,
у каждого из тех,
с кем я горел,
и тех,
кто так же, как и я, любил.
Я не могу быть "полностью" и "весь". Ничей.
Безжалостно распродаюсь стихам опять.
Как уникальная коллекция вещей,
Которые никак все вместе не собрать.
III.
Мы провели три ночи вместе,
Хотя на самом деле - двести
Лет не расставались.
И в душной комнате души две раздевались
Без вентиляции. Гнилой мотель.
Открыта дверь.
И влага полотенца.
Я целовал тебя от всего сердца.
Поверь.
IV.
Тебе плевать на мои размеры.
Ритмы.
Стихов названия.
Длину волос.
Члена.
Вероисповедание.
Истории из других городов
(в компаниях пользуются спросом).
Позиции по разным важным вопросам.
Как я веду себя на сцене. Как стреляю.
Что я сейчас употребляю.
Зачем в слова ложу каскадом
Аллюзию, метафору, другой прием. -
Ты ПРОСТО БЕСКОНЕЧНО была рядом
И знала - никогда мы не умрем.
V.
Твое сердце у меня дома,
в шкатулке - малахит, акрил.
Спрашивали: "Сколько?" -
Отвечаю: "Не продается.
Безценно.
Безумно дорого."
Ведь НИКТО
НИКОГДА
ТАК не любил
Руины моего города.
VI.
В эквилибриуме нет места для новых коек.
Прости меня за мгновенную слабость -
такого не было раньше.
Я просто хотел быть счастливым с тобой во вторник.
Но мне не хватило сердца продолжить дальше.
