Зачистка в поселке
Новые Алды.
Хроника событий:
ноябрь 1999 –
февраль 2000 гг.
Зулай Байсултанова
1999 год. Когда началась война, наша семья – супруг, я и младший сын – осталась дома в поселке Черноречье. Многие родственники разъехались кто куда. Старшего сына свекровь забрала в село Гойты. У нас не было средств, чтобы уехать с детьми из республики. Мы решили отдаться на милость судьбе: что предначертано, то и будет. Если нам суждено умереть, умрем все вместе в своем доме.
26 ноября совсем рядом были слышны взрывы бомб и ракет, поэтому мы решили спуститься в подвал. С нами была и наша соседка – Ильина Дарья Матвеевна, 1927 года рождения, добрая русская женщина. Мы ее очень любили.
"Единственное окно мы замуровали, чтобы не дуло и не залетали осколки от снарядов.
Началась наша темная, безрадостная подземная жизнь"
Дома в поселке в основном кирпичные, двухэтажные, с хорошими подвальными помещениями, за все время военных событий 1994– 996 годов они выстояли.
В подвале муж выложил печку из кирпича и глины, вывел наружу дымоход, запасся дровами. Помещение состояло из маленьких сырых комнат. В них мы и начали обустраиваться. Соорудили широкую кровать, спустили матрацы, одеяла, подушки, запасы еды и воды – все, что необходимо для жизни в таких экстремальных условиях. Единственное окно мы замуровали, чтобы не дуло и не залетали осколки от снарядов.
Началась наша темная, безрадостная подземная жизнь.
В соседних домах тоже оставались люди, были женщины с маленькими детьми. Из-за того, что не было денег, они, как и мы, не покинули свои дома, не смогли уехать. Положение наше было незавидным. Можно ли представить жизнь без еды, воды, воздуха, света и тепла? Каждый день, рискуя своей жизнью, жители вынуждены были идти за водой, за дровами, за едой, за керосином.
"Люди даже в таких условиях поддерживали друг друга. Делились тем скудным, что сами имели"
Ком подступает к горлу… Тяжело писать о том, что пережито, о том, с каким трудом доставались глоток воды, тепло, свет, которых так не хватало...
Хотя мы и жили в подземелье, надо было как-то готовить еду, печь хлеб. Люди даже в таких условиях поддерживали друг друга. Делились тем скудным, что сами имели, ходили в краткие периоды затишья проведать соседей, помогали, проявляя настоящее мужество и человечность. Среди них был и мой муж.
Я вышла замуж по любви, очень уважаю своего супруга, горжусь им, потому что в самое трудное время начинаешь понимать, ценить в человеке те качества, которые ты раньше не замечал. Только добрый, бесстрашный человек будет рисковать своей жизнью ради других.
Все ближе и ближе стали разрываться танковые и минометные снаряды, бомбы падали в поселке Черноречье. Гибли мирные жители, их хоронили в огородах, рядом с домами.
14 декабря. Боевики стали занимать дома и подвалы, где обитали жильцы. Наши соседи были в панике, попросили у нас убежища, мы не отказали.
"Боевики потребовали, чтобы все покинули подвальные помещения. Старший из них сказал, что они пришли воевать до конца, отступать им некуда"
Боевики потребовали, чтобы все покинули подвальные помещения. Старший из них сказал, что они пришли воевать до конца, отступать им некуда. Муж в это время отсутствовал: ходил за керосином. И я вступила с ними в перепалку: сказала, что нам с маленькими детьми некуда идти, да и как мы уйдем – без еды, воды, денег, кто нас примет, дорога тоже небезопасна. Меня они слушать не хотели, стояли на своем. Пришлось собирать вещи, продукты и с сумками выходить из своего жалкого убежища.
"«Если надо будет, я сам буду воевать за свой дом, но вам занять свой подвал я не дам», – это был его ответ боевикам"
Подошел мой супруг, выяснив, в чем дело, он выхватил у нас сумки, вернул нас назад, сказав, что никуда мы отсюда не уйдем и никто наш подвал не займет. «Если надо будет, я сам буду воевать за свой дом, но вам занять свой подвал я не дам», – это был его ответ боевикам. На него наставили автоматы, хотели расстрелять. Но, видно, время его смерти не пришло в тот момент. Подошли знакомые мужчины и заступились за него. После этого разговора нас оставили в покое. Хотя покоем это трудно назвать.
Испуганные соседи, а также двоюродной брат мужа с детьми и женой перебрались в наш подвал. Теперь нас стало тринадцать, троих уже нет в живых. Назову всех пофамильно:
1. Тимаев Хампаша, 1959 г. р.
2. Тимаева Билкис, 1967 г. р.
3. Тимаев Аюб, 1994 г. р.
4. Тимаева Петимат, 1995 г. р.
5. Бурков Борис Сергеевич, 1929 г. р.
6. Буркова Лидия Афанасьевна, 1930 г. р.
7. Шевченко Анна Петровна, 1927 г. р.
8. Шевченко Иван, 1927 г. р.
9. Покусаева Людмила Борисовна, 1945 г. р.
10.Ильина Дарья Матвеевна, 1927 г. р.
11.Байсултанов Саид-Ахмед Саламович,1957 г. р.
12.Байсултанов Мансур Саид-Ахмедович,1990 г. р.
13.Байсултанова Зулай Жамиловна, 1959 г. р.
В нашем подвале стало шумно, многолюдно, забот прибавилось.
Маленькие дети не понимают, что происходит вокруг них, их заботы – порезвиться, пошуметь, покушать. Мой сын Мансур был чуть старше, а потому все понимал, ему было тяжело, но он ни на что не жаловался. Все книги, журналы, сказки, что мы спустили в подвал, были им прочитаны по несколько раз. Людмила Борисовна занималась с мальчиком, решала задачи, примеры по математике, мы играли в карты, чтобы отвлечься от того, что творится наверху. Людмила Покусаева – отважная, добрая, решительная женщина, она помогала мне во всех отношениях.
В своем подземелье мы держали уразу, встречали Новый год.
"Желаем вам в новом 2000 году, чтобы вы увидели голубое небо, вдохнули свежего воздуха и сделали глоток чистой родниковой воды"
Впервые здесь я заплакала на Новый год. Моя подруга, Ибрагимова Лида, и ее дочь, 19-летняя Анжела, «прислали» открытку. На ней было написано: «Жителям подземного царства дома №4 от жителей дома №9. Желаем вам в новом 2000 году, чтобы вы увидели голубое небо, вдохнули свежего воздуха и сделали глоток чистой родниковой воды, чтобы не было войны, чтобы все мы вышли из нашего подземного заточения живыми и невредимыми».
Так мы и жили в надежде на то, что скоро закончится война, но до этого было еще далеко.
"За все время нашего заточения один единственный раз сказали правду о том, что в поселке Черноречье идут ожесточенные бои"
По вечерам, если было затишье, мы собирались у приемника, слушали новости. Известия нас не радовали, информация искажалась. Зная правду, слушать ложь очень тяжело. Соседи с негодованием реагировали на такие новости. За все время нашего заточения один единственный раз сказали правду о том, что в поселке Черноречье идут ожесточенные бои.
Боевики сидели в домах и отстреливались, а федералы находились в трехстах метрах от них, в лесу, за блочным забором.
Ни днем, ни ночью нам не было покоя. Снаряды били по нашим домам, казалось, вот-вот завалит нас в жалких наших убежищах, и мы останемся в них навсегда. Каждый удар рвал наши сердца на мелкие частицы, а когда летел самолет, страх усиливался троекратно: мы понимали, что можем стать очередными жертвами.
20 января велся массированный обстрел, в подвале столбом стояла пыль от осыпавшихся стен и потолка, дети вздрагивали, кричали, а мы, чеченцы и русские, молились, чтобы Всевышний сохранил наши жизни. Но в этот день было суждено умереть Тимаеву Хампаше – двоюродному брату мужа. После очередного взрыва я услышала стон и крик: «В меня попали!» Подумала, что это мой муж, потому что рано утром он ушел за водой. Выбежала на площадку подъезда, но было трудно различить что-либо из-за пыли и гари. Следом за мной прибежала Билкис, жена Хампаши, она плакала. Оказывается, ее муж вышел в подъезд, чтобы закрыть двери, распахнувшиеся от взрывной волны, очередной взрыв застал его самого... От полученных осколочных ранений он вскоре скончался. Желая как-то поддержать женщину, оставшуюся с маленькими детьми на руках, помню, я сказала: «Билкис, надо взять себя в руки и думать о детях, еще неизвестно, что уготовила нам судьба и какое испытание нам предстоит».
Муж со своим другом, Айдамировым Алашем, отвезли тело Хампаши в пос. Алды, чтобы похоронить в соответствии с обрядом.
"муж сказал мне, что надо подумать о том, чтобы уже завтра перейти в пос. Алды, так как там нет боевиков и более безопасно, дальше нельзя оставаться в подвалах. Надо спасать детей и стариков"
Когда они вернулись, муж сказал мне, что надо подумать о том, чтобы уже завтра перейти в пос. Алды, так как там нет боевиков и более безопасно, дальше нельзя оставаться в подвалах. Надо спасать детей и стариков.
Я передала соседям, что мы собираемся перейти в пос. Алды, кто хочет, может идти с нами. Гарантии, что по дороге нас не убьют или что в Алдах нет угрозы для жизни, никто дать не мог. Все согласились идти с нами и стали собираться в дорогу.
Приготовили самое необходимое: документы, еду и вещи для детей. Эта ночь была самой долгой, т. к. я не могла заснуть, думая о том, что нам предстоит пройти под ракетно-бомбовыми ударами, под обстрелами вместе с малолетними детьми. Что же нас ждет? Тут мы хоть в подвалах, а там, в Алдах, погребы сырые, неотапливаемые. Что будет с детьми, дойдем ли мы, выживем ли? Это все пугало, тревожило.
Ранним утром, когда было краткое затишье, мы все были готовы идти. У нас были тачки с продуктами и сумки с необходимыми вещами. Мансур взялся нести одеяло с маленькими подушками. Я свернула в одеяло две подушки и завязала ему на спину, как рюкзак. Супруг и наш сосед Борис Сергеевич вместе с дядей Ваней потащили две тачки.
Когда мы вышли из подвала, мы увидели первый снег – это было 21 января 2000 года, он выпал за ночь, идти было очень тяжело. Страшная картина предстала перед нами: разбитые дома, кое-где горели квартиры, валил густой дым. Мир вокруг нас был окрашен в два цвета: черная копоть, сажа и белый снег.
"Для нас начался великий переход. Я с сыном шла впереди всех – это был самый длинный путь в моей жизни, хотя поселок Алды расположен рядом с Черноречьем"
Для нас начался великий переход. Я с сыном шла впереди всех – это был самый длинный путь в моей жизни, хотя поселок Алды расположен рядом с Черноречьем. У меня в руках были сумки с едой, вещами и лекарствами. Мансур мужественно шел впереди меня, а все остальные, падая и спотыкаясь, тянулись цепочкой позади нас. После подвальной жизни было нелегко дышать, от изобилия воздуха мы задыхались, очень ослабли. Иногда останавливались, чтобы передохнуть. Слышались выстрелы, взрывы, рядом свистели пули. Всю дорогу я молилась Аллаху, просила спасти детей, чтобы все остались в живых. Мансур, видя, что я с трудом передвигаюсь, старался мне помочь, взять у меня сумку, хотя у него за спиной была нелегкая для ребенка ноша.
Мужу со стариками было нелегко тащить тачки по такому снегу, да еще через дамбу. Я хотела дойти первой, чтобы позвать на помощь. Но я настолько ослабла, что еле волочила ноги.
Мансур сказал, что пойдет вперед и позовет тех, кого найдет в поселке, и он ушел. Оставалось пройти совсем немного, преодолеть склон… Это был самый трудный подъем.
На помощь к нам пришли два двоюродных брата мужа, и мы дошли. Мы зашли к ним, чтобы немного отдохнуть, согреться. Надо было подготовить место для ночлега и приготовить еду. В отчем доме мужа, где жила свекровь, печь была разбита, поэтому мы перешли в соседний дом, там были неплохие условия. Это был дом родственника мужа, брата народного артиста ЧИАССР Шиты Эдисултанова, сам он до войны работал в ансамбле «Вайнах».
"Впервые мы облегченно вздохнули, так как находились в жилом доме, а не в подвале"
Впервые мы облегченно вздохнули, так как находились в жилом доме, а не в подвале. Мужчины отправились хоронить Хампашу.
А мы начали знакомиться с нашим новым хозяйством. Во дворе стояло два дома: один хороший, недавно построенный, а другой старенький, саманный. Имелся подвал, неплохой, но маленький. В нем, на случай необходимости, был запас дров, еды, воды, чему мы радовались, как дети. Появилась надежда на то, что, по крайней мере, от голода мы не умрем. Все мы расположились в самой большой комнате с печкой. Там были две железные кровати и один раздвижной диван. Билкис с детьми устроили на диване, супругов Бурковых и Шевченко на кроватях, а мы – рядом с печкой, на полу, т.к. всю ночь надо было поддерживать огонь, топить дровами, в первые дни в комнате было очень холодно.
Жители поселка, узнав, что мы из Черноречья и перешли в Алды вместе с русскими соседями, приходили к нам, спрашивали, как мы там прожили столько времени в подвале, успокаивали нас, как могли.
Моя золовка Луиза тоже осталась дома с родителями своего мужа. Она пришла навестить нас. Мансура на время она забрала к себе, чтобы ребенок немного отдохнул.
Понемногу мы стали приходить в себя, думая, что уже в безопасности, но это было далеко не так.
23 января 2000 года. Нас ждал еще один удар: мужчины ходили за водой к роднику, а когда вернулись, у самого порога дяде Ване стало плохо, и он, не приходя в сознание, скончался от сердечного приступа. Сказалось нервное напряжение, которое испытывали ежеминутно на себе и старые, и молодые.
Ивана Шевченко похоронили недалеко от местной мечети.
Еще одна потеря... А жизнь продолжалась, и надо было жить.
Рискуя, муж вернулся в пос. Черноречье, чтобы забрать кур, которых мы держали в подвале под лестничной площадкой, а также спасти то, что можно унести на руках.
С 26 января по 3 февраля велся самый разрушительный штурм. Бомбы рвались непрерывно. Наш дом подбрасывало, как игрушку, трясло, как при землетрясении, все падало, рушилось, было очень страшно. Стали наносить ракетно-бомбовые удары по поселку, одна из ракет попала в дом Джамалдаевых, ранила Касаева Виса, Джамалдаевых Хамзата и Хасана. Мы все молились за их спасение, ведь они были молоды, им бы жить да жить.
В такой обстановке было опасно оставаться в доме, поэтому мы спустились в подвал. Покусаева Людмила лечила раненых ребят. Они не были боевиками – это были наши соседи, о которых мы знали все.
Федеральные войска стояли у нефтескважины на 20-ом участке. Оттуда люди уходили из-под обстрелов, истощенные, грязные, больные, среди них был родственник мужа, Хастаев Муса. С его слов мы узнали, что они идут в с. Старую Сунжу, у него сильно опухла нога, но, несмотря на это, он, еле передвигаясь, ушел с женщинами.
30 января 2000 года. Мы узнали, что боевики ушли из Черноречья. Поселок стали меньше обстреливать.
4 февраля 2000 года. Утро выдалось относительно спокойным, кроме Билкис с детьми, все были наверху: опасаясь за жизнь своих малолетних детей, она осталась в подвале, ее можно было понять – она потеряла мужа, стала вдовой.
Все ближе и ближе раздавались автоматные очереди. Мы жили в доме №126, который находился по улице им. легендарного чеченца-танкиста, Героя Советского Союза Маташа Мазаева, это центральная улица в Алдах.
"У всех мужчин и женщин посмотрели документы, к нам у них никаких претензий не было. Они ушли, проверив все, не причинив никому вреда"
Выйдя за ворота, увидела: по обеим сторонам шли солдаты, грязные, в копоти после окопной жизни. Это были «срочники». Один из них подошел ко мне и спросил: «Мужчины есть? Если есть, пусть выходят с документами», другие попросили, чтобы им показали подвалы. Шагая впереди солдат, я спускалась в подвалы. У всех мужчин и женщин посмотрели документы, к нам у них никаких претензий не было. Они ушли, проверив все, не причинив никому вреда. Ночь прошла спокойно.
5 февраля 2000 года. Утро началось без происшествий, люди шли за водой – кто за холодной, кто за горячей – для стирки и купания. Серный источник находился возле алдинской 39-й школы. Все новости узнавали там.
Около 10 часов утра начали стрелять, все подумали – очередная проверка документов. Я сказала своим, чтобы не выходили из дома, сама буду контролировать происходящее. Стрельба приближалась все ближе, я была на улице, когда двое с автоматами зашли к нам во двор. Я поздоровалась с ними. Один из них спросил меня: «Много вас?» Я ответила, что много. Он потребовал, чтобы вышли боевики и сдали свое оружие. Я попыталась неагрессивно возразить, что мы все – мирные люди, оружия у нас нет. Чтобы смягчить накаленную обстановку, сказала: «Ребята, вы, наверное, голодны, я буду сейчас печь хлеб, первый каравай – ваш, да еще соленые огурцы дам впридачу».
Вроде бы, расположила их к более мирному разговору. Молодой солдат попросил у меня кожаные перчатки, я ответила, что перчатки сына не новые, он сказал, что и такие пойдут. Я пошла искать перчатки. Они вышли за ворота. Когда я вынесла перчатки, на противоположной улице стояли двое в маскировочных белых халатах. Оба были здоровыми и высокими. С ними стоял гражданский, под мышкой он держал чемодан без ручки. Мужчину настойчиво о чем-то спрашивали. Я отдала ребятам перчатки, они встали на перекрестке, рядом с бывшими магазинами, друг против друга. Во дворе муж, стоя у забора, смотрел в сторону военных в маскировочных костюмах. Он сказал, что знает мужчину, разговаривающего с ними, – это Расаев Хаваж, он снимался в эпизоде фильма Никиты Михалкова «Свой среди чужих, чужой среди своих».
Я попросила мужа зайти в дом и не привлекать к себе внимания, через несколько секунд раздались выстрелы...
«Есть приказ расстреливать всех...»
Надо было печь хлеб, тесто подошло. Думая о том, что происходит, я молилась, прося у Всевышнего сохранить жизни близких, родных, соседей, всех, кто находился в опасности в этот страшный день. Обычно мы пекли на двух печах у Рамзана – двоюродного брата мужа, который жил рядом. Я направилась во двор за сковородой, взяв ее, пошла обратно в дом, где мы находились. Двое, что стояли на перекрестке, узнали меня, один из них махнул мне рукой, я в ответ махнула ему, он подошел ко мне и указал на место, где лежал труп. Это был Расаев Хаваж. Потом он протянул руку в сторону дороги, я ужаснулась: недалеко от дома моей золовки, Абалхановой Луизы, лежал труп женщины, в моем сознании все перемешалось, я задала вопрос этому солдату-наемнику: «За что их убили?» Он ответил так: «Есть приказ расстреливать всех, поэтому из дома не высовывайтесь, если хотите жить».
"Теперь было понятно одно: где стреляли, там убивали"
Я попросила его зайти за хлебом самого. Потрясенная увиденным, рассказала всем домашним о случившемся. Предупредила, что никому нельзя выходить на улицу. Теперь было понятно одно: где стреляли, там убивали.
Семь или восемь человек зашли во двор, они были в военной форме, некоторые в маскировочных халатах. Один отличался от них: у него на шлеме висел лисий хвост. Они стреляли из автоматов, требуя, чтобы все вышли из дома. «Кто у вас в подвалах? Показывайте!» – «Конечно, покажу, только, ребята, не бросайте гранаты в подвал, я все покажу. В одном из них – женщина с детьми, ее мужа убило осколком, она боится выходить». Под дулом автомата показала наше подземелье. За мной спустился один из них с фонариком, осмотрел все, увидел плачущих детей, поднялся и всем остальным передал, что все в порядке. Мужчин вывели во двор, всех (кроме Буркова) заставили лечь в слякоть (снег таял, смешиваясь с копотью, превращаясь в жижу), муж, чтобы не лечь в эту грязь, упирался в асфальт, но один из них, в шлеме с лисьим хвостом, прикладом автомата ударил его, и он упал прямо в эту черную жижу.
Приставив к их шее, к уху или к виску автоматы, они требовали показать им, где скрываются боевики. Особенно усердствовал тот, с лисьим хвостом на шлеме. У Рамзана – двоюродного брата мужа – 23 года назад в результате взрыва газового баллончика оторвало пальцы на одной руке. К нему начали придираться, мол, воевал. Я пыталась объяснить, что раны давние, не связаны с войной.
"Я вкратце рассказала ему, что в пос. Черноречье боевики хотели расстрелять моего мужа за то, что не пустил их в свой подвал, что спас русских соседей"
Муж сказал: «Командир, можешь обыскать все, но у нас нет никакого оружия, у нас и не было его, мы мирные люди, ни с кем не воевали». Но они не прислушивались к нашим словам. Женщинам приказали зайти в дом. Я поняла, что их могут расстрелять и обратилась, как я решила, к главному в их группе, т.к. все распоряжения отдавал он, да и по возрасту военный этот был старше других. Я вкратце рассказала ему, что в пос. Черноречье боевики хотели расстрелять моего мужа за то, что не пустил их в свой подвал, что спас русских соседей.
Борис Сергеевич Бурков, до этого молча наблюдавший за происходящим, подошел к нам. «Ребята, это наши соседи, мирные люди. Они нас спасли. Мы первые ели – они последние, мы на кроватях спали – они на холодном полу, они до утра отапливали печь, давая тепло, воду, носили ее, не дав нам умереть от жажды. Мы преклоняемся перед ними за их доброту, мужество, справедливость», – примерно, с такими словами он обратился к «командиру» группы.
Контрактник с лисьим хвостом на шлеме вышел с документами и по рации сделал, видимо, запрос. Когда вернулся, отдал все паспорта моему мужу со словами:«А ты, когда мы уйдем, похорони старика в армейской форме, он лежит там, внизу, недалеко от вашего дома». Они проверили все комнаты, двор и ушли.
"В сарае разрывными пулями застрелили петуха с курицами"
Шаа (двоюродный брат мужа) после их ухода пошел посмотреть свой дом, через некоторое время он вернулся с известием, что в доме начинался пожар, федералы, уходя, засунули в стенку подушку и подожгли. Огонь удалось потушить. Услышав это, я пошла проверить дом свекрови, так как наши вещи, которые муж, рискуя, привез из Черноречья, были там. Зайдя в дом, я увидела великий погром. Две сумки с ценными вещами, аппаратурой, кожаными изделиями унесли, а из третьей сумки все вывалили на пол. Все было затоптано сапогами самого последнего размера, огромные черные следы остались на вещах. Телевизор прострелили по центру, он стоял в «стенке». В сарае разрывными пулями застрелили петуха с курицами.
Мы не могли прийти в себя от увиденного и пережитого, на душе было неспокойно. Я изредка выглядывала через забор, смотрела, что же там происходит.
Начали ездить БТРы, раздавались выстрелы, что творится там, где жила моя золовка, я не знала, но БТР крутился рядом с их домом. Предчувствие было недоброе. Я молилась за них, просила Всевышнего защитить их от зла. Страх, что они могут вернуться, не покидал меня. Чтобы мужчины не выходили, я рассказывала им о том, что происходит на улице.
Где-то около пяти часов вечера БТРы покинули поселок.
На улице горели дома. Некому и нечем было их тушить, шифер так трещал, что казалось, будто стреляют.
"Многих в подвалах, не дав выйти, забросали гранатами. У кого были золотые зубы, повырывали их, стреляли в рот, в голову"
Старика в «армейской» форме наши мужчины похоронили в одном из дворов.
Люди, оставшиеся в живых, стали понемногу выходить на улицу, заходить друг к другу и делиться произошедшим. Безжалостно перед 10-тилетней девочкой убили мать с отцом, а потом успокаивали ее, дав сгущенку. Многих в подвалах, не дав выйти, забросали гранатами. У кого были золотые зубы, повырывали их, стреляли в рот, в голову. У женщин забирали все ценное: золотые цепочки, серьги, кольца. У стариков отнимали деньги, у кого было мало, требовали еще и еще, а потом расстреливали их. На улицах поселка лежали трупы мирных жителей. Среди них оказались и родственники мужа: Азуев Айнди, Абалханов Ахмад, он был свекром моей золовки.
"...ее свекровь вместе с родственницей и 11-летним сыном этой женщины заперли в доме и подожгли вместе со скотиной"
В эту ночь, 5 февраля 2000 года, нам никто не сказал страшную весть, о которой мы узнали только на следующий день. Луизу, не дав обуться, босиком, волоча за волосы, бросили в БТР и увезли в неизвестном направлении. Перед этим ее свекровь вместе с родственницей и 11-летним сыном этой женщины заперли в доме и подожгли вместе со скотиной. Чудом их удалось спасти. Соседи, оставшиеся в живых, успели их вытащить из огня, а скотина сгорела заживо.
Эта новость была самой страшной, потому что про убитых мы уже знали и еще находили убитых, а Луизу похитили и дальнейшая ее судьба была неизвестна. Мой сын Мансур больше всех рыдал, я не могла успокоиться, а муж скрывал свою боль. Она была самой младшей в семье моего мужа, очень красивой и самой любимой. Молодая женщина была замужем, растила дочь. Вероятность того, что она жива, была самой незначительной. Эта мысль не давала мне покоя, муж был в растерянности, он не знал, что предпринять. Я попросила всех помолиться за нее, чтобы Всевышний сохранил ей жизнь и вернул домой – все молились.
6 февраля. В этот день мы и узнали о похищении Луизы. Примерно через три часа после этой ужасной новости я была во дворе, какая-то женщина остановилась у калитки. Я решила подойти, она позвала меня по имени, только тогда я узнала ее по голосу – это была Луиза. Радость, удивление, боль – все смешалось в нашем общем рыдании. Я крепко обняла ее, завела в дом, уложила в теплую постель. У нее был сильнейший озноб, ее трясло в лихорадке. Укрывала ее, напоила горячим чаем. Она долго не могла прийти в себя.
Соседи, муж и его двоюродные братья были рады ее спасению, а мой сын особенно – это его любимая тетя.
Я ее ни о чем не спрашивала, она мне все рассказала, когда начала приходить в себя… Она думала, что в поселке никто из людей не остался в живых, боялась увидеть всех убитыми.
Как только в поселке узнали, что Луиза жива и вернулась, все начали приходить к нам, выражая сочувствие и соболезнование по поводу смерти ее свекра. А что свекровь и двоюродная сестра ее мужа, Мадина, с сыном живы, я ей рассказала раньше.
Те, кто приходили, не спрашивали у нее, что же произошло и как она спаслась, – все знали, что это за звери, главное – она жива, уже это хорошо. Женщины, приходившие к нам, рассказывали о самых страшных трагедиях, которые произошли с членами их семей.
Лобазанова Малика чудом осталась жива: Абалханов Ахмад пришел просить у нее денег (сколько у него было, он отдал федералам, но они просили еще и еще), у нее же их не было, и женщина пошла к другим соседям, видя, что Ахмад сильно взволнован, но за это время они убили Ахмада, деверя и золовку Малики.
"Многих забрали, и до сих пор они не найдены"
Многих забрали, и до сих пор они не найдены. На третий день мне сказали, что убитых будут снимать на видеокамеру, желающие могут высказать свое мнение по поводу ужасной трагедии. Я не смогла бы промолчать даже ценой собственной жизни, т.к. это было чудовищное преступление против женщин, стариков, безоружных мужчин.
Вместе с соседками – Покусаевой Людмилой и Анной Петровной – мы подошли к видеокамере. Указав на труп Расаева Хаважа, я рассказала о том, что видела своими глазами и выразила свое негодование по этому поводу. Высказали свое мнение и мои соседи.
"Несколько следующих дней федералы на БТРах вывозили все, что могли, они ничем не гнушались"
Зачистка в тот день не закончилась. Несколько следующих дней федералы на БТРах вывозили все, что могли, они ничем не гнушались, им нужны были трофеи, а после себя поджигали дома.
10 февраля 2000 года. Пятый день после трагедии в пос. Алды. С утра все были заняты своими делами.
Вдруг слышим, кричат: «Выходите все, к вам на помощь приехали из МЧС – будут помогать хоронить убитых. Пусть мужчины выходят на улицу».
Выйдя со двора на улицу, я увидела сидящего на бревне здорового, симпатичного мужчину с черной бородой, похожего на чеченца, на его форме было написано «ОМОН». Он мирно беседовал с нашим соседом Висой Касаевым. Ничего плохого я не заподозрила, позвала мужчин на улицу. Но потом поняла, что захоронение погибших – это всего лишь предлог для того, чтобы забрать наших мужчин. Две машины «Урал» без номеров подъехали к нам, и всем мужчинам сказали, чтобы они немедленно сели в машины. Возмущенная происходящим произволом, я подошла к «кавказцу» (так я назвала про себя бородатого мужчину на бревне, в дальнейшем выяснилось, что он абхазец): «За что вы забираете наших мужчин, разве мало горя мы испытали?»
Опустив голову, он сказал, что, будучи военным, обязан подчиняться приказу. При этом меня он назвал «сестрой». Я поняла, что с ним можно говорить. Попросила сказать хотя бы, куда их везут, назвать номер части, кто командир. Почему техника без номеров? Почему даже имена свои военные скрывают? Ведь должны мы знать, где искать наших мужей, сыновей, братьев. Но «кавказец» ни на один вопрос мне не дал ответа, хотя и старался быть вежливым и отводил все время глаза. Мужа и его двоюродных братьев Байсултановых, а также Джамалдаевых, Басаева, Байгираевых и других – всего шестнадцать человек – бросили в машину, не сообщив, куда их везут, оставляя плачущими матерей, жен, сестер, детей, в их числе был наш сын Мансур, он плакал вслед своему отцу, никто не мог его успокоить.
Машины отъехали недалеко, до поворота на дамбу. Все смотрели в ту сторону, потом вдруг откуда-то появились два «УАЗика». Я удивилась, потому что до этих пор ездили только на БТРах и машинах «Урал». Подумала: начальство приехало. Они проехали мимо нас, и я, не раздумывая, пошла за машиной в надежде на то, что мне удастся поговорить с кем-нибудь из начальства. «УАЗик» остановился недалеко от «Урала», из машины вышел мужчина средних лет, среднего роста, его сразу окружили сопровождавшие. За мной шла Макка, соседка, у них забрали единственного племянника.
Мы подошли. Я обратилась к тому, кого посчитала главным. Старалась объяснить, что наши мужчины не воевали, они мирные жители, у каждого есть семья. А город не покинули потому, что некуда и не на что было идти. Надеялись на то, что военные пришли нас защитить. Многие мужчины служили в советской армии и никогда бы не могли подумать, что своих же граждан будут убивать. Спросила, есть ли у него жена, дети, ждет ли кто-то его? Он ответил, что есть. «Тогда вам должны быть понятны наши чувства». В это время со стороны магазина шел старик, и я, указав на него, сказала, что эти немощные старики не смогут похоронить такое количество убитых, что им нужна помощь со стороны более молодых людей. Он ответил, что 15 февраля прибудут ребята из МЧС и они помогут.
"...я сказала: «Весь мир узнает об этих страшных, ужасающих убийствах мирного населения… Такое невозможно скрыть»"
Я ответила, что у нас убитых, как собак, не хоронят, что мы должны похоронить их в соответствии с обычаями и традициями чеченского народа: вырыть могилу, завернуть в саван, все сделать, как положено, и только тогда можно предать тело земле, а женщины у нас никого не хоронят – это дело мужчин, а если их заберут, то трупы будут гнить и некому будет их хоронить. Когда мне стало понятно, что мои слова его не смутили, я сказала: «Весь мир узнает об этих страшных, ужасающих убийствах мирного населения… Такое невозможно скрыть».
Тогда только он ответил мне, что они забирают мужчин в Толстой-Юрт, в фильтрационный лагерь. И через три или четыре дня, после тщательной проверки, они врнутся, если действительно ни к чему непричастны. Его словам после всего, что произошло в поселке в предыдущие дни зачистки, я не поверила.
Но, к счастью, на этот раз все обошлось.
"...все шестнадцать человек должны собраться в центре поселка, а если хоть одного из них не будет, – расстреляют всех"
Через два часа после того, как «УАЗики» отъехали, муж и его двоюродные братья вернулись домой. Мы были несказанно рады, потому что увидеть их целыми и невридимыми уже практически не надеялись. Но выяснилось, что у них забрали документы и утром следующего дня, ровно в девять часов, все шестнадцать человек должны собраться в центре поселка, а если хоть одного из них не будет, – расстреляют всех. Как же их все-таки отпустили? Муж рассказал, что машину остановили внизу, на подъеме к пос. Алды, где написано: «Люди, берегите мир!» Мнение военных несколько раз менялось, их высаживали, потом заставили подняться. Спорили: одни говорили, что надо убрать их, другие возражали. Один из контрактников вытащил из разбитой машины сиденье и предложил сесть раненому – Джамалдаеву Хасану, но другие отругали его за то, что он по-человечески отнесся к раненому, который не мог стоять на ногах.
Эта ночь прошла тоже неспокойно, мы знали: завтра военные опять придут за мужчинами.
11 февраля все жители, оставшиеся в поселке, с самого утра собрались в центре и ждали, когда приедут за мужской частью нашего населения. Старики решили, что коллективное обращение к военным поможет. Мы ждали. В половине первого часа старики ушли, чтобы помолиться – было время намаза. А мы, женщины, остались с мужчинами, на душе было очень тягостно. Но вот показалась белая «таблетка», она подъехала к нам, из нее вышли двое. Первый – командир-абхазец, с которым я разговаривала, второй – его напарник. В руках они держали паспорта. Увидев меня, абхазец сказал: «Вот видишь, сестра, мы не тронули ваших мужчин». Я поблагодарила его, он отдал нам документы всех шестнадцати. После этого сказал, чтобы все быстро разошлись по домам.
В тот же день произошло еще одно радостное событие: на улице появился автобус с белым флагом – первые беженцы возвращались домой. Он подъехал к центру, в автобусе сидели люди, в основном женщины. В их числе была и моя свекровь. Родители мои давно умерли, она заменила мне мать, я ее очень люблю, и когда я ее увидела, с меня, наверное, упала целая гора, эта ноша была для меня чрезмерно тяжелой. Мы все, рыдая, обнимали друг друга, с ней была моя двоюродная сестра, от нее я узнала, что моя сестра жива и здорова, находится в Карабулаке со своей семьей. Встреча дала надежду на спасение, на то, что, наконец-то этот кошмар закончится. Свекровь привезла продукты, кое-какие вещи. Она рассказала, что они получили в селе Гойты списки убитых, пропавших, но в город их не пускали. Потом они достали пропуска и, рискуя, через посты, доехали домой. Они очень беспокоились за нас, думали, что мы умрем от холода или голода, мой старший сын не находил себе места из-за постоянных переживаний. Я была сильно истощена, весила всего 45 кг. Мы не могли наговориться, старались не держать в себе боль, рассказывали друг другу о том, что пришлось пережить. Этот день – 11 февраля 2000 года – был самым счастливым за все время войны.
"ничего у нас не осталось, кроме мечты, надежды, веры и любви к своей истерзанной родине"
15 февраля. Мы вернулись в наши разбитые квартиры, ничего у нас не осталось, кроме мечты, надежды, веры и любви к своей истерзанной родине.
Война в моей жизни
Тапсултанова Хава
9-а класс средней школы № 39, г. Грозный
"Мы сами, не осознавая этого, теряем чувство страха, приобретая такие силы, которыми никогда не станет обладать человек, не проживший войну".
Боль...Грусть...Печаль...Потери...Слезы... Все это последствия войны. Приходя в нашу жизнь, она скитается в ней, находит все наши слабые места, бьет по сердцу, душе и, забрав все самое главное и дорогое, уходит, оставив нас без того, без чего нам, казалось, жить мы не сможем никогда. Но и у нас в долгу она не остается. Она оставляет нам взамен память о себе, неизгладимое впечатление, изменяя нас морально, делая более взрослыми. Мы сами, не осознавая этого, теряем чувство страха, приобретая такие силы, которыми никогда не станет обладать человек, не проживший войну. Этот повседневный хаос калечит людей не только физически, но и духовно и морально.
Почему мы не можем жить нормально, быть слабыми, обрести простое человеческое счастье, которое включает в себя совсем немного - теплота домашнего очага и мирное небо над головой. Казалось бы, все так просто. Но к сожалению, это не так.
Меня тоже война не обошла стороной, хотя казалось, уже проходит.... Был 2000 год, начало весны. Все знают каким прекрасным бывает это время. Кажется, что просто нужно наслаждаться этой красотой и этой сладостью воздуха... Он так чист и прозрочен, его много и в то же время мало, мало для упоения души.
... Мы с мамой ехали в машине. Перед глазами ребенка неполных восьми лет встают картины той счастливой жизни, которая была у нас до начала войны... О, боже! Как давно я не видела его, но сейчас увижу, уже скоро. Не терпится обнять его, так сильно любимого и любящего меня.
 |
Покидаю дом родной
Зулихан Алиева, г. Грозный |
Когда началась война, отец заставил уехать нас с мамой к родственникам, а сам остался в Грозном.
Я имела представление о войне, о ее страшных деяниях. Я знала, что война - это плохо, но я не знала, что в ней столько зла, которого хватит на всех, что ее будет так много, и, что она в миг отнимет неотъемлемую часть нашей семьи и бросит нас на произвол судьбы.
...Мысли, мысли..., сколько их было. Дорога длинна, а мыслей намного больше. Да кто их помнит, наверное, это голова, устав истощать и так измученную и израненную душу, отпустила их..., а они как видения вспыхивают в памяти, напоминая этот ад.
Мы приехали и вышли из машины. Я боялась, я очень боялась открыть глаза, не зная что увижу, боялась даже не увидеть ничего..., но увидела. Я увидела, что от той жизни - счастливой и безоблачной не осталось ничего..., нет же, осталось - след войны - дым, пепел, руины... перед глазами пробегали те годы, когда я, будучи совсем малышкой, играла здесь, бегала ..., и, как стало известно позже, это были счастливейшие годы моей жизни.
Мы шли по этой измученной земле, шли легкими шагами, будто боясь ранить ее еще больше. Она как будто молила нас о сострадании, словно просила приласкать ее, прикоснуться к ней. Слезы. Они самотеком лились из глаз без конца и края...
И среди всего этого кошмара, как огонек, сверкающий в дали, дающий признак жизни, стоял мой дадочка.
"И если бы кто-нибудь в тот момент мне сказал, что мое счастье продлится всего неделю, я бы наверное даже не обратила внимание на его слова"
Наверное я никогда в жизни не прочувствую всего того, что прочувствовала в тот момент. Этот одновременный наплыв разных чувств, такой неразборчивый, но такой приятный, я не забуду никогда. Он обнял меня, и я почувствовала себя такой защищенной и счастливой, ведь он был со мной, такой родной, необходимый и любимый. Я уже не хотела думать о прошлом. Будущее, только будущее. Главным в тот момент для меня было то, что мы вместе - я, мама, дада, а вместе мы сможем все, - думала я - воплотить все мечты в реальность. И если бы кто-нибудь в тот момент мне сказал, что мое счастье продлится всего неделю, я бы наверное даже не обратила внимание на его слова, я бы не поняла, не услышала их.
10 марта 2000 года мой отец пропал без вести, так же как и многие другие в этот день. Не понятно зачем и за что, посадив в машину, забрали моего дадочку, забрали навсегда.
Прошло уже 8 лет и мне уже почти 16 лет, а его все нет. Ни весточки, ни строчки от него. Живем настоящим, я и мама. С того дня, как пропал отец, мама очень изменилась. Она не подает виду, но я-то знаю, как она не спит ночами и глотает таблетки каждые полчаса.
Здоровье, которое может подвести в любой момент, воспоминания об отце, желание просто закрыть глаза и ждать смерти, горечь обид и потерь, мама преодолела все, для того чтобы я стала достойным человеком, смогла реализоваться в жизни и не чувствовала себя сиротой. Мама дала мне все. Я никогда не говорю с ней о том, что мне не хватает отца, не посмею заговорить. Но лишь тот, кто оказался в таком же положении как и я, чего я никому не желаю, поймет мои чувства.
"ПРИЗНАН УМЕРШИМ"
Мама искала отца, очень долго искала, но искать человека, пропавшего во время военных действий очень не легко. Мама писала письма с просьбами помочь президенту РФ, президенту ЧР, ну и всем прочим. Ответы приходили, хотя и редко. Но конкретной помощи ни с чьей стороны не последовало. А недавно пришло письмо из областной прокуратуры. В нем сообщалось, что дело по розыску моего отца закрыто. И что самое страшное, в конце письма стоит штамп - "ПРИЗНАН УМЕРШИМ".
"Нет! Я не должна так думать"
Если бы мы с мамой могли хоть что-нибудь узнать об отце, нам бы не пришлось терзаться этим ожиданием, которое навевает горькие и страшные мысли... - может его ранило и он в муках доживает остаток дней своих? Может потерял память и не знает, как мы его любим и ждем? А может, что хуже всего...? Нет! Я не должна так думать.
Эти мысли выходят наружу через слезы и крики души. Ожидания не дают никаких результатов, отчего еще больше разрывается сердце.
Наверное, я так и не смогу больше обнять отца, увидеть его улыбку, глаза... и еще, услышать как он говорит - "Удачи, дочка! И смотри, без двоек!", - провожая на учебу.
ИСТОРИЯ СЕЛА АЛДЫ
1558-1938
К 415-летию со дня основания
Махмуд Кузаев
Об авторе
Махмуд Кузаев - один из старейших жителей поселка Алды, ветеран журналистики Чеченской республики. Его статьи можно найти в разных печатных изданиях. К сожалению, нам не удалось встретиться с Махмудом Кузаевым во время моей поездки Алды в сентябре 2012 года: М. Кузаев был тяжело болен. Нам удалось получить для сайта эту статью, но ее текст обрывался на полуслове. На правительственном сайте Чеченской республике эта статья размещена, но она заканчивается еще раньше. Может быть, кто-то сможет найти полный текст этой статьи?
Алексей Никаноров |
"Поселение свое воины эти назвали Алды"
Новые Алды - одно из старейших селений на плоскогорьях Чечни. В мае 1588 года отступавшие из Персии войска Крымского хана Махмуд-Гирея были окончательно разгромлены гребенскими казаками. Небольшая уцелевшая часть войск царевича Алды-Гирея, не успевшая переправиться через Сунжу, ушла в лес и поселилась в семи верстах к югу от переправы через реку, у двух сарматских курганов. Поселение свое воины эти назвали Алды.
К концу XVII века аулом Алды завладела княжеская фамилия Турловых, выходцев из аварского княжества. Находясь на службе у царской администрации на Тереке, князья пользовались многими привилегиями. Первоначально Турловы жили в ауле со своими узденями и зависимыми людьми. Но к концу XVII века здесь по договору с князьями Турловыми появились первые переселенцы - семьи с гор Чечни. Постепенно их количество росло: князья выделяли им земли, обещали защиту от набегов кабардинских, кумыкских, калмыцких князей и ханов, а также от репрессий со стороны русской царской администрации.
Со своей стороны чеченцы - переселенцы обещали свою поддержку князьям, обязались выплачивать им определенную подать - ясак. Первыми поселенцами с гор в Алдах считаются представители чеченских обществ Дишний, Гуной, Беной.
"Жители селения были лично свободны от князей"
Население Алдов росло, и вскоре чеченцы стали тяготиться зависимостью от князей. В XVIII веке резко возрастает политическая мощь Чечни, в которой постоянно происходят социальные потрясения. Неспокойно и в Алдах. Напряжение во взаимоотношениях князей Турловых и алдинцев растет. Жители селения были лично свободны от князей. Зависимость их выражалась лишь в выплачиваемой князю подати - ясака за землю, охрану жителей и имущества от внешних врагов.
"Заставлять крестьян силой что-либо делать без согласия старейшин, а также против согласия собрания аульского общества, князья не имели права"
В случае необходимости жители Алдов оказывали владельцу вооруженную поддержку или по просьбе князя устраивали коллективную помощь по хозяйству (белхи). Заставлять крестьян силой что-либо делать без согласия старейшин, а также против согласия собрания аульского общества, князья не имели права. В своем правлении князья опирались на старшин - влиятельных людей зрелого возраста, а также на узденей, являющихся основной вооружейной силой. Жалование узденям, да и самим князьям, выплачивала царская администрация.
В XVIII веке происходит усиление и консолидация плоскостных чеченцев. Политическая мощь и единство селений особенно проверяются во время угрозы внешнего вторжения.
"Около 10 тысяч врагов навечно остались лежать в Ханкальском ущелье"
В 1735 году алдинцы совместно с ополченцами из других чеченских селений участвуют в разгроме превосходящих сил 80-тысячного войска Крымского хана. Около 10 тысяч врагов навечно остались лежать в Ханкальском ущелье. В середине XVIII века князь Турлов постепенно теряет свое влияние. Особенно шатким его положениестановитоя после восстания в Чечне 1757-1758 г.г. Авторитетом в ауле в то время пользовались такие влиятельные люди, как Ассак, Лулла (из общества Дишний), Ада, Бата, Биба (из беноевского рода) и другие.
В 1762 году отношения между князем Чапаном Турловым и алдинцами накаляются до предела. Князь просит царские власти разрешить ему переселиться ближе к Сунже-реке. Алдинцы же, считавшие эти земли своими, входящими в границы их территории, вступают в конфликт с Турловым.
"С 1785 по 1791г. г. аул Алды – в самом центре антифеодального и антиколониального движения на Северном Кавказе под предводительством жителя аула Алды Ушурмы (шейха Мансура)"
С 1785 по 1791г. г. аул Алды – в самом центре антифеодального и антиколониального движения на Северном Кавказе под предводительством жителя аула Алды Ушурмы (шейха Мансура).
6-го июля 1785 года алдинцы разгромили двухтысячный царский карательный отряд полковника де-Пиери. Был взят в плен раненым и отдан русским без выкупа за храбрость его 20-летний адъютант князь Петр Багратион - в будущем знаменитый русский полководец, герой Отечественной войны 1812 года. (Кстати, другой герой Отечественной войны 12-го года, генерал Александр Чеченский, пятилетним мальчиком тоже был взят в плен царскими войсками в одной из карательных экспедиций в село Алды и был впоследствии воспитан К. К. Раевским).
"алдинцы в 1787 году, под давлением царской администрации, переселились ближе к реке Сунже , основав селение Новые Алды (Бухан-Юрт)"
После подавления восстания в Чечне и ряда репрессивных мер против аула Алды со стороны царских властей алдинцы в 1787 году, под давлением царской администрации, переселились ближе к реке Сунже (район поселка Черноречье), основав селение Новые Алды (Бухан-Юрт).
В 1913 году жители села Новые Алды сдали в аренду сроком на 20 лет участок земли, расположенный в Новых Промыслах города Грозного. Договор подписали со стороны алдинцев Бисултан Тагиров и его двоюродный брат Эламирза, получив в качестве аванса достаточно крупную сумму денег. В дальнейшем они должны были получать за каждый пуд выкаченной нефти определенную сумму. Договор хранился в Республиканском краеведческом музее.
«земли ваши - неотъемлемое владение ваше»
Такая возможность появилась, вероятно, после прокламации к чеченскому народу от имени государя Александра II, воздавшего должное их стремлению к независимости и любви к свободе. Прокламация предоставляла горцам определенную свободу, давала возможность жить по внутреннему самоуправлению. Официально было подтверждено, что «земли ваши - неотъемлемое владение ваше».
"За такое упрямство Грозненский военно-революционный Совет решил сжечь Новые Алды"
Возможно, по этой причине алдинцы не участвовали в революционном движении 1917 года и не боролись за Советскую власть. За такое упрямство Грозненский военно-революционный Совет решил сжечь Новые Алды. Только вмешательство чрезвычайного комиссара Юга России Серго Орджоникидзе заставило отменить это решение.
После гражданской войны в восстановлении, народы республики участвовало много выходцев из села Новые Алды. На нефтеперерабатывающих заводах города Грозного, на теплоцентрали работали Висхаджи Газбеков, Абаз Асуханов, Арби Идрисов, будущий писатель Магомед Мусаев, Баудин Солтаханов, Шамсудди Адиев, Джабраил Ушаев, Саим Яхьяев, Гилани Даудов и другие. Многие из них награждены правительственными наградами. Первой нефтепереработчицей из чеченских женщин стала Маймонт Оздамирова. В 1938 году она была выдвинута кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР, но, выяснив, что ее отец Асу-хаджи побывал в Мекке и является религиозным деятелем, власти отклонили ее кандидатуру.
|
