Член штаба Виктора Бабарико Виталий Кривко месяц назад вышел из СИЗО № 1, проведя в нем два с половиной месяца. Уголовное дело по ст. 243 ч. 2 против него не прекращено, но изменена мера пресечения с содержания под стражей на выход под поручительство. Первое мероприятие, на котором появился профессиональный ивент-менеджер после освобождения, — брифинг «Круглого стола демократических сил» Юрия Воскресенского, где он был обозначен одним из спикеров. В интервью TUT.BY Виталий Кривко рассказал, как его задерживали, кто за него поручился и при чем здесь Воскресенский.
Ст. 243 ч. 2 (Уклонение от уплаты сумм налогов, сборов путем сокрытия, умышленного занижения налоговой базы, в том числе посредством уклонения от представления налоговой декларации (расчета) или внесения в нее заведомо ложных сведений, повлекшее причинение ущерба в особо крупном размере).
Наказывается ограничением свободы на срок до пяти лет со штрафом и с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью или без лишения или лишением свободы на срок от трех до семи лет со штрафом и с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью или без лишения.
Крупным размером ущерба в настоящей статье признается размер ущерба на сумму, в две тысячи и более раз превышающую размер базовой величины, установленный на день совершения преступления, особо крупным размером — в три тысячи пятьсот и более раз превышающую размер такой базовой величины.
«Камера на два человека хуже, чем на десяток»
— Виталий, как вас задерживали?
— У нас в штабе мы это называли «злые четверги» — каждый четверг кого-то в стране задерживали. В четверг, 27 августа, я был в штабе, мы заметили на улице ребят в масках и решили, что это к нам. Но в тот момент силовики пришли в соседний офис и забрали Сашу Василевича. Четверг закончился, я в пятницу позвонил своему другу Андрею, который и мой бизнес-партнер по совместительству, говорю: слушай, похоже, у меня есть еще неделя, давай это отметим. Он приехал в пятницу, мы устроили небольшой ужин с семьями, как бы отмечая, что меня не забрали. Сидим мы, жены, дети, ужинаем, даже успели выпить немного.
Раздался звонок на мой мобильный, говорят, что проезжали мимо, задели мою машину, спуститесь, пожалуйста, посмотрите. Все мне задают вопрос: неужели я такой идиот и не почувствовал, что что-то не так? Да нет, не почувствовал, для меня это нормальная просьба, я вообще очень рад, когда в такие моменты люди звонят и честно говорят. Поэтому я встал, чтобы пойти на улицу и разобраться в случившемся, и Андрею предложил выйти со мной за компанию. Спускаемся, а там уже куча людей, ксива ДФР, зачитали статью. Я очень громко спросил, задержан ли я, мне сообщили, что задержан. Дальше я постарался отдать свой мобильный телефон другу, меня посадили в машину.
Там между силовиками состоялся какой-то разговор и было принято решение задерживать и моего друга. Я очень расстроился, что подставил своего товарища. В итоге ему было предъявлено это же обвинение по ст. 243 ч. 2, он ведь мой партнер — все якобы логично. Нас отвезли в ДФР, там допрос, потом обыск дома, ИВС на Окрестина, поскольку были выходные, а потом СИЗО № 1 на Володарского.
— Вы все два с половиной месяца провели в СИЗО № 1? Расскажите, какие у вас там были условия.
— Я туда ехал как обыватель, паники у меня не было, хотя до этого я ни разу не был задержан, «сутки» не сидел. Когда я сидел на Окрестина, со мной в камере были прожженные товарищи, они там были не в первый раз. Я для себя решил, что, раз у тебя есть три дня с ними, надо разузнать все правила, чтобы приехать в СИЗО и уже понимать, что там и к чему.
Был даже смешной эпизод. Когда меня привезли домой на обыск, перед Окрестина, мне разрешили взять вещи, и я схватил побольше книг. И вот лежу я на Окрестина, а у меня в руках книга «40 татуировок менеджера», с очень красивой обложкой, и не понимаю, почему на меня так другие люди в камере смотрят. Приняли за своего в доску, да еще и с правильными скиллами.
Все ребята были с опытом «Володарочки», и я у них узнал правила, процедуры, про большие и маленькие камеры. У меня, кстати, было абсолютное убеждение, что маленькая камера — это гуд, что камера на два человека лучше, чем на десяток. Но в итоге мое убеждение разбилось о реальность: камера на 10−15 человек — это нормальная камера, где как бы идет жизнь. Потому что два человека — это малая жизнь, а 15 человек — это уже большая жизнь. Ведь все, что ты там делаешь, — борешься со временем, а одному бороться намного сложнее. С книгами есть проблема: ты можешь поменять книги в библиотеке раз в две недели. Но времени полно, и все, что ты можешь делать, — читать, писать письма, общаться с сокамерниками.
— Письма вы получали?
— Да, письма приходили, но, скажем так, «Белпочтой» я не очень доволен, точнее, скоростью передачи писем.
— Вы пересекались в СИЗО с кем-то из штаба?
— Нет, там любые пересечения недопустимы. Но случайно я увидел одного из своих товарищей по штабу. Это была очень приятная встреча, позитив на целый день. Мы там все в масках были, но ты смотришь человеку в глаза и понимаешь, что это свой человек. Это те ощущения, которые мы в жизни уже не замечаем.
У меня там вообще появилось много новых ощущений. Общаясь с людьми, которые находятся в СИЗО полтора-два года, я услышал так много, что себя немного даже винил, что наше общество и я вместе с ним недостаточно внимания уделяло условиям содержания, людям, которые там находятся годами. Сейчас об этом больше пишут, но надо еще больше внимания этому уделять.
Мне непонятно, почему там такая система. Почему на окнах до сих пор «реснички» — металлические вставки, из-за которых вообще ничего не видно. О тюрьме ты знаешь только из фильмов, книг, и там небо всегда в клеточку. А вот не в клеточку оно, его просто нет — никакого.
— На прогулку вас водили?
— Прогулка раз в день, пища — три раза в день, подъем в 6 утра, отбой в 22, душ — раз в неделю, называется он баня. Я не знаю, почему я такой наивный, но когда я первый раз услышал, что завтра пойдем в баню, я представил себе общественную советскую баню из своего детства. И подумал: ну ок. Поскольку мой первый поход в баню совпал с плановым отключением горячей воды, вместо бани мы столкнулись с реальностью «IT-страны» в виде душа с холодной водой и половиной тазика кипятка. Это все не укладывается в голове и удивляет. В этот момент я подумал: «Какой же абсурд и странность видеть такое в современном мире», — и даже улыбнулся своей наивности и представлению о бане. Знаете, там очень важно стараться давать место позитиву и пытаться находить поводы для улыбки, даже если очевидных поводов нет. Я уверен, что Маша Колесникова и Максим Знак успешно проходят эти испытания и находят время и повод для позитивных мыслей, улыбки и даже смеха.
Я не согласен с этим всем в корне. Если учесть еще и тот факт, что там по определению находятся невиновные люди, люди, чья вина вообще не доказана и, возможно, не будет никогда доказана. Да и вообще там находятся люди — и этого уже достаточно, чтобы условия там были человеческие и соответствовали времени. Все, что я для себя решил там, так это пытаться сохранять позитив при любых обстоятельствах.
«О том, что Воскресенский поручился за меня, я узнал буквально за несколько дней до освобождения»
— Вас отпустили под поручительство. Кто за вас поручился?
— Мои друзья и одна из коллег по работе.
— То есть это не Юрий Воскресенский?
— О том, что Воскресенский (до сих пор не знаю, перед кем и как) поручился за меня в том смысле, что я не опасен и не принесу вреда стране, я узнал от адвокатов буквально за несколько дней до освобождения. Но надо понимать, что я не освобожден, я до сих пор под уголовным делом, мне лишь изменили меру пресечения с заключения под стражу на поручительство. Вопрос смены меры пресечения решался адвокатами, он лежит в юридической плоскости, там был ряд условий, о которых я не могу говорить, они связаны с материалами дела. Никто не знал, получится или нет, но в итоге получилось. И уже после мне сообщили, что еще и Воскресенский поручался за меня.
— Вы присутствовали на встрече Лукашенко с политзаключенными в СИЗО КГБ?
— Нет, меня там не было. Я узнал об этой встрече из телевизора, будучи в СИЗО № 1.
— Вы считаете, что Воскресенский не сыграл роли в вашем освобождении из-под стражи?
— Я уверен, что сыграл. Но у меня нет ни одного пруфа этого.
— Вы после выхода виделись с Воскресенским лишь на брифинге «Круглого стола» (он прошел 13 ноября в офисе, где раньше находился штаб Бабарико. — Прим. TUT.BY)?
— Нет, он меня встретил из СИЗО.
— То есть?
— Я ожидал, что меня встретит жена, смотрел в окна, искал знакомые машины, а встретил меня Юрий.
— И что он вам сказал?
— «Привет, надо поговорить». Было предложение посетить брифинг «Круглого стола демократических сил». Я вышел из СИЗО 12 ноября вечером, брифинг был 13-го утром. Я не понимал, о каком круглом столе идет речь. Информацию в СИЗО ты получаешь довольно специфическим образом. Газеты — только «СБ», по телевизору показывают то, что показывают. Но зато я точно знал, что на 11 ноября в стране собрано 95% урожая кукурузы. Потом я хотел, но забыл выяснить, дособрали ли еще 5%.
— Почему вы не отказались от участия в брифинге Воскресенского? Это было не предложение, а ультиматум?
— Я не могу сказать, что это был ультиматум. Но это была такая наша договоренность. Я ему чисто по-человечески за то, что я вышел, благодарен, потому что вышел не только я, вышли еще люди, которые не были в штабе и просто со мной «поехали». Поручительство — это лишь форма, в которой есть ряд условий, их надо выполнять.
Я попал на брифинг и понял, что это какая-то политическая история. Я очень быстро сориентировался, сказал: дайте мне время разобраться, прежде чем что-то вообще говорить.
Но я глубоко убежден, что любая диалоговая площадка заработает в полной мере, только если там будут сидеть Виктор Дмитриевич Бабарико, Маша Колесникова, Максим Знак и еще несколько десятков человек, мнению которых доверяет страна. Это мое незыблемое мнение, и сейчас надо делать все, чтобы эти люди вышли на свободу.
— Воскресенский обозначил вам вашу роль в своем «Круглом столе»?
— Нет, думаю, мы с ним друг друга поняли без слов. Ему стало понятно, что я не занимаюсь политической деятельностью в рамках «Круглого стола демократических сил». Я себя до сих пор ассоциирую исключительно со штабом Бабарико и подписываюсь под принципами, которые штаб продвигал до последнего. И сейчас, если бы я и вступал в какой-то диалог, то только в составе команды, с которой я работал в штабе Бабарико. С Юрой мы поддерживаем контакт. То есть как поддерживаем. Я просто всегда поднимаю трубку, а тем более если звонит знакомый мне человек. У него было несколько вопросов по офису, здесь следует отметить, что еще до того момента, как там появился штаб Бабарико, это был офис моей компании. Также Юра спрашивал мое мнение насчет амнистии. Но я подчеркиваю, что не являюсь участником «Круглого стола демократических сил».
— Вы вообще были с ним знакомы до задержания?
— Да, с Юрой мы виделись в штабе. Я занимался организацией сбора подписей и пикетами, а он был одним из координаторов по районам. Он был достаточно активным, периодически приходил в штаб на этапе сбора подписей. Несколько раз мы с ним обсуждали сложные вопросы, но в основном с ним работали мои коллеги.
— Когда задержали Бабарико, вы же понимали, что вас рано или поздно тоже могут задержать?
— В течение двух недель после выборов я был с семьей в Украине, после чего и вернулся. И все мне говорили: ты зачем вернулся, ты идиот, ты не понимал? И это не наивность, я правда думал, что задерживать меня никто не станет, я не давал для этого никакого повода, никаких оснований ни в рамках деятельности штаба, ни в рамках своей личной деятельности. Но случилось как случилось, и это не самые неприятные моменты моей и жизни нашей семьи. Момент задержания Виктора Дмитриевича и Эдуарда я прекрасно помню. Это было 18 июня, саму новость мне и коллегам сообщили, когда я уже приехал в штаб рано утром. Я не видел никого из ребят, кто вошел бы в ступор, мы проговаривали такую возможность заранее. В штабе мы только сели обсудить, в каком формате мы дальше будем работать, сомнений, что мы продолжим, не было.
— Вы верите, что Воскресенский действительно может способствовать освобождению Виктора и Эдуарда Бабарико?
— Нет, это не его компетенция, как мне кажется. Но есть люди, на освобождение которых он может повлиять. Фамилии этих людей назвать не могу, потому что если там идет уже какая-то процедура, это может помешать. Но, на мой взгляд, они там сидят просто так, они не должны там быть. Они должны быть на свободе рядом со своими родными и близкими. Думаю, что в этом вопросе Воскресенский может помочь и на это повлиять.
— А вы вообще понимаете, почему именно Воскресенского выбрали на эту роль?
— Нет, у меня нет даже никаких догадок. Но рано или поздно, думаю, мы узнаем правду. Почему он? Не знаю, есть общая информация, что его показали по телевизору, там его заметили, и заметили первые лица, после чего и решили вот так привлечь. Я это представляю так: ему дали определенные полномочия, позволяющие под его поручительство менять меру пресечения людям, находящимся в СИЗО. Как это происходит на самом деле и процеcсуально, мне неизвестно, лучше спросить об этом у Юрия лично.
«По воскресеньям в СИЗО нам включали радио, там объявляли, сколько станций метро закрыто, и я понимал масштабы маршей»
— Находясь в СИЗО, вы знали, что в стране продолжаются многотысячные марши?
— В письмах мне, может, и писали, но мне их не передавали. Но находясь там, я научился немного воспринимать информацию. Например, в воскресенье нас выводили на прогулку, она длится примерно час-полтора, в это время обязательно есть новости на «Русском радио», где говорили, сколько станций метро закрыто в Минске. Я даже сделал себе табличку, по которой я четко определял масштаб маршей в городе. К информации, сидя там, ты подходишь взвешенно и интерпретируешь ее для себя.
— Проходящих мимо маршей вы не слышали?
— Я лично нет. Ребята, которые сидели там до меня, говорили, что слышали. Но, опять же, в этот момент музыка «Русского радио» специально для нас звучала погромче. Думаю, для создания нам настроения.
— Какие у вас сейчас планы?
— Сейчас 40% штаба Бабарико сидят, 40% — за границей, и лишь 20% могут свободно передвигаться по Минску. Я один из таких счастливчиков, и сейчас я хочу приложить максимум усилий к тому, чтобы и остальные члены штаба вышли на свободу и вернулись в страну. Потому что страну эту вместе нужно выводить из глубокого кризиса.
