Нам повезло жить в интересное время. У одной части общества одни герои и идеалы, у другой – иные.

Красные превозносят коммунистических палачей и, как ни странно, иногда вторят им вполне, как говорят сегодня, "продвинутые" телекомпании. Например, недавно "либеральное" НТВ показало телефильм по поводу 85-летия Ю. Андропова. Лет 15-17 назад фильм вполне сошел бы для гебистской агитации на Западе за этого ценителя поэзии и театра на Таганке в штатском.

Но у нашей страны есть подлинные герои – участники народного сопротивления. Многие из них были замучены по личным указаниям Андропова и его преемников. О двух таких людях сегодня и пойдет речь. Объединяет их не только мученичество, но и то, что оба были поэтами, правозащитниками, патриотами.

1 июля 1989 года в Париже, 10 лет назад, после тяжелой и продолжительной болезни скончался замечательный русский поэт, известный правозащитник, узник советских тюрем и лагерей Виктор Александрович Некипелов. 50 лет его жизни (с 1937-го по 1987-й) прошли в СССР. Из них 10 лет проглотили советские лагеря и ссылки.

В этом номере мы публикуем материалы, посвященные этим двум замечательным людям.

Все статьи о Юрии Тимофеевиче мы перепечатываем из книги "Юрий Галансков", изданной "Посевом" в 1980 году. Редакция лишь расширила биографическую справку сведениями, почерпнутыми из второго дополненного издания этой книги, выпущенной стараниями солагерника Галанскова В.А. Абанькина издательством "Приазовский край" в 1994 году в Ростове-на-Дону.

Автор статьи о В. Некипелове, питерский журналист П. Матвеев, занимается изучением истории освободительного движения в нашей стране в послевоенный период.

Вы можете выиграть этот бой, но все равно вы проиграете эту войну.

войну за демократию и россию.

войну, которая уже началась и в которой справедливость победит неотвратимо, и никакие заведомо ложные измышления законов и указов не спасут предателей и мошенников.

Был одним из активных участников вольных литературных чтений у памятника Маяковского, где впервые прозвучала его поэма "Человеческий манифест". В 1961 году принял участие в создании поэтического сборника "Феникс" (одного из первых коллективных произведений самиздата). Пытался создать пацифистскую организацию в СССР, составил проекты программы и устава Всемирного союза сторонников всеобщего разоружения.

Был одним из организаторов "митинга гласности" на площади Пушкина в Москве 5 декабря 1965 года, — первого за многие годы открытого проявления общественного протеста против подавления свободы. За участие в этом митинге подвергся кратковременному аресту.

Летом 1966 года Ю.Т. Галансков организует московскую оппозиционную молодежь. Ее усилиями, несмотря на противодействия органов подавления, проводится новый митинг общественного несогласия с антиконституционной политикой власти 5 декабря 1966 года на площади Пушкина. Одновременно он составляет сборник общественно-политических и литературных материалов "Феникс-66" (прообраз всех последующих самиздатских выпусков), а его друг А.И. Гинзбург — "Белую книгу по делу Синявского и Даниэля".

В том же 1966 году он сближается с НТС и через несколько месяцев становится его членом.

В начале 1970 года Ю.Т. Галанскова помещают в лагерную больницу, затем вновь возвращают на общие работы. Ходатайства родственников в Москве об оказании ему необходимой медицинской помощи не дают положительных результатов. Когда мать Ю.Т. Галанскова привезла ему банку меда, администрация не разрешила ее передать, утверждая, что Галансков "вполне здоров".

18 октября 1972 года в лагерной больнице (поселок Барашево) Ю.Т. Галанскову сделали операцию. Оперировал врач-заключенный, не имеющий квалификации хирурга. После операции этого врача больше не допустили к больному… У Ю.Т. Галанскова возник перитонит. Требования о переводе его в гражданскую больницу были отклонены. Врачей с воли в лагерь не допустили. Когда московский профессор получил, наконец, разрешение посетить больного, было уже слишком поздно. 4 ноября 1972 года Ю.Т. Галансков скончался.

Тело Ю.Т. Галанскова не было выдано родственникам. Но на его могиле (вблизи от лагерной больницы) вместо дощечки с номером разрешили поставить крест...

* * *

С Юрой Галансковым я познакомилась в ночь на Новый, 1967 год. Во время моей рождественской поездки в Советский Союз руководители НТС попросили меня встретиться с несколькими людьми в Москве, в том числе и с ним. Мы встретились в той новогодней компании, куда, по известному мне адресу, я пришла за несколько часов до встречи Нового года.

Когда я появилась, Юра немного растерялся: вообще-то он меня ждал, но, очевидно, не в качестве новогоднего подарка. И не совсем знал, что со мной делать. Вначале, когда я вошла в квартиру, меня отвели в отдельную комнату, куда его позвали. Он начал задавать мне конкретные вопросы, и это продолжалось, пока из соседней комнаты не раздались крики: "Юра, где ты? Пропустишь Новый год!" На несколько секунд Юра впал в раздумье, что же все-таки со мной делать, но быстро и решительно заявил: "Пойдем, встретим вместе Новый год". Человечность победила соображения безопасности.

А для него в этот вечер был двойной праздник: накануне он как раз расписался со своей женой Ольгой. Они, как все молодожены, нежно и влюбленно сидели рядышком, рука в руке. Все это, вместе взятое, способствовало тому, что я себя первое время очень неловко чувствовала, как незваный гость. Но, благодаря теплому приему всей компании, это ощущение довольно быстро прошло. Я стала участвовать в общем разговоре, вот только, когда шутили, а шутили много, я ничего не улавливала, и им, бедным, приходилось мне все объяснять — на что намек и почему смешно.

Помню свое удивление, когда, встретив Новый год, мы все вышли на улицу, много ходили, и Юра почти все время разговаривал со мной, а молодую новобрачную оставил с другими — и не только Ольга, но и вся компания, видимо, считала это вполне нормальным, явно понимая необходимость нашего отделения от остальных. Но в машине "Скорой помощи", которая согласилась нас везти ночью по снежным улицам Москвы, и в которой все равно нельзя было говорить о делах, он снова становился влюбленным мужем и участником "общественных" бесед, участником, правда, не болтливым.

После той новогодней ночи мы с Юрой встречались почти каждый день. Подолгу разговаривали. Юра много расспрашивал о положении на Западе, о реакции прессы на процесс Синявского-Даниэля, о НТС. В частности, в связи с распространением "Белой книги" по делу Синявского-Даниэля, мы с ним сделали конкретные выводы о том, какие круги на Западе действительно готовы поддерживать русскую свободомыслящую интеллигенцию. Юра, который до этого еще как-то делал ставку на западную левую интеллигенцию того времени, стал колебаться, — можно ли на нее опереться. Вообще Юру очень интересовала расстановка течений на Западе — по отношению к российским проблемам. Когда заговорили об НТС, я выяснила, что история организации ему уже хорошо известна, видимо, много читал. Но для него были новыми и произвели особое впечатление рассказы о террористических актах против нас со стороны КГБ, — об этом он особенно много расспрашивал. Мне пришлось ему подробнее объяснить наши трудности на Западе: ему явно казалось, что жить на Западе — этого уже достаточно, чтобы никаких трудностей не было. И мы обменивались изложениями своих трудностей и обсуждали возможности взаимопомощи.

Я ему тоже задавала много вопросов — о нем самом, о его прошлой жизни, о его товарищах, планах. Он всегда отвечал подробно, терпеливо, скромно, не стараясь выставлять себя в наиболее красивом свете. Мыслил он весьма конкретно, не отвлекаясь уходом в теоретические рассуждения, что, как я еще тогда заметила, было свойственно многим "диссидентам" (тогда, впрочем, не было еще этого термина). Говорил четко - что ему нужно, какие у него планы. Помню, сказал довольно спокойно, без позы (и это на меня произвело большое впечатление), что рассчитывает на арест сразу после "выпуска" "Феникса-66", который им планировался на 7 января 1967 года.

С другой стороны, я заметила, он был очень осторожным во многих отношениях: перед каждым решением или утверждением чего-то ответственного долго думал, видимо, мысленно взвешивал. Чувствовалось, что приучен каждую вещь, каждый поступок, даже, казалось бы, мелкий, мысленно "прокручивать" в голове. Был очень догадлив, — например, быстро догадался, что я остановилась в гостинице "Украина", хотя я никогда об этом не говорила. Да и еще несколько раз отмечала я эту черту. Возможно, что это было частично от привычки к разным "сложным" ситуациям, а частично — интуиция. Юмор больше понимал, чем сам им владел, часто улыбался шуткам других, но сам шутил редко, я, во всяком случае, не помню.

Сам, без вопросов, говорил он немного и какими-то "неполными" фразами. Первые два слова скажет, а потом смотрит на лица: понимают его или нет? Если видит, что нет, то еще слова четыре прибавит. Для людей не его круга или для иностранцев — не очень удобно. Но и меня он понимал с двух слов, когда казалось, что я еще ничего не сказала. Вначале я всегда думала, что он меня не мог понять, и проверяла. Но он всегда правильно понимал.

Сам Галансков был очень точным: на все встречи, которые назначал, он приходил вовремя или почти вовремя, — что при московских транспортных и "гебистских" условиях в том морозном январе было нелегко. Его деликатность и большая человеческая теплота проявлялась при всех наших встречах. Часть наших разговоров происходила во время прогулок по улицам, где было до 30° мороза, и я, без привычки, конечно, очень плохо переносила такой холод, вплоть до того, что губы уже не шевелились для разговора. Юра всегда пытался найти варианты, чтобы "спасти" меня, - зайти в метро, магазины и т. п. Он всегда беспокоился, - удобно ли мне, когда я получала "материал" для вывоза, как я собираюсь его на себе "распределить", в какой форме лучше подготовить "материал" и т. д. Когда мы с ним ходили по квартирам знакомых, он всегда проходил вперед, до того как представить меня. И вообще довольно тщательно соблюдал "правила безопасности".

Еще в первую ночь в ответ на вопрос, каково его внутреннее отношение к НТС (что он сотрудничает с НТС, мне было понятно), он сказал, что считает себя членом Союза, вступив путем "самоприема". И в нашу последнюю встречу он еще раз подтвердил, что считает себя членом Союза. В этих его заявлениях не чувствовалось, в то же время, ни тени экзальтации или рисовки ...

Одно из самых сильных воспоминаний о Юре — наша последняя встреча. Было Рождество, и я хотела пойти в церковь. Мы договорились встретиться возле Курского вокзала, и оттуда пошли в церковь. При этом он меня охранял от дружинников, стоявших на подходах. Для меня это была необычная служба, вообще вся атмосфера в церкви: народу столько, люди так прижаты друг к другу, что невозможно поднять руку, чтобы перекреститься. На лицах людей, будь то старые или молодые, какой-то особый свет, особое рвение. Юра стоял рядом со мной, защищая меня от давки, он был (или казался мне) выше большинства людей вокруг. Свечи невозможно было самим принести к иконе, и он объяснил мне, что надо просто передать их вперед, говоря "кому". Вся обстановка и этот мир на его лице во время церковной службы — все это запечатлелось во мне очень сильно. И когда я его сейчас вспоминаю, я чаще всего вспоминаю его в эти минуты. И как, после службы, на площади, мы еще раз обо всем договорились, он поймал мне такси, посадил и, когда мы расставались, — а шофер торопил, все произошло очень быстро, — у нас были слезы на глазах, и он сказал: "Я уверен, что увидимся снова". Я вспомнила эти слова, когда через пять лет узнала о его смерти, и подумала: "Юра никогда не врал, значит увидимся". И это ощущение было так сильно, что мне несколько раз снилась его могила с крестом на голой земле, могила, которую я никогда не видела.

До свиданья. Привет Вам от всех, кто знал его.

"ПОСЕВ" 7-99

ссылка на "ПОСЕВ" обязательна