«Человек — совершеннейшее творение природы»

Сто лет назад, 3 октября 1919 года, в селении Карейвишкяй на севере Литвы в бедной крестьянской семье Межелайтисов родился мальчик по имени Эдуардас. Ему суждено было стать не просто выдающимся поэтом и крупнейшим общественным деятелем Литовской ССР и всего огромного Союзного государства, но и, по существу, совестью своего народа. Его удивительной, ни с чем не сравнимой, глубоко эмоциональной, философской и жизнеутверждающей поэзией зачитывались сотни тысяч советских граждан. Его имя на бескрайних просторах звучало гордо, возвышенно, фактически так, как и воспринималось само творчество Эдуардаса Беньяминовича. Он был не только в числе самых любимых советских поэтов, он был действительно великим человеком, коммунистом, бойцом, гражданином.

ПИСАТЬ об Эдуардасе Межелайтисе трудно и легко одновременно. Трудно от того, что в рамках небольшого очерка рассказать о его самобытном творчестве, о его поэтической системе координат, о его жизненной философии и цельном методе постижения человека и его природы в совокупности всех сопутствующих факторов, наверное, невозможно. Слишком велик по объёму и смысловому содержанию материал для рассмотрения и вдумчивого соприкосновения с ним. Да и подходить к нему нужно не спеша, что называется, поэтапно, так как читать Межелайтиса на ходу не получается: не тот диапазон, не та знакомая нам с детства поэтическая форма, а наоборот, непривычная композиция и далеко не праздные, набившие оскомину мысли.

И в то же время об Эдуардасе Беньяминовиче, как о человеке, прожившем непростую, но по большому счёту красивую земную жизнь, говорить не сложно. Он не скрывал ничего в своей биографии, не приукрашивал её на потребу дня, не отказывался от своих народных корней и, что самое главное, не изменял своих убеждений: до конца дней оставался убеждённым коммунистом и советским патриотом, не принявшим новую буржуазную власть Литвы и её «порядки», нутро которых ему было знакомо с юности, с того часа, когда он осознанно встал на путь борьбы за народное счастье.

Получив всесоюзное признание, пройдя немалый профессиональный путь в поэзии, найдя свой неповторимый стиль и исключительно свою, межелайтисовскую, тематику, поэт однажды попытался вникнуть в первопричины, заставившие его взяться за перо: «Что некогда принудило меня заговорить языком стиха? Не могу сказать и, честно признаться, не помню. Потому что случилось это очень давно, когда мне шёл десятый год. Быть может, уже тогда печалило моё сердце несовершенство мира и хотелось поделиться этой скорбью с месяцем, который по-воровски заглядывает вечерами в моё окно, пугая своим бледным щербатым профилем. А возможно, уже тогда у подножия горы книг угнетало меня предчувствие сизифовой судьбы?

Уже в те далёкие времена я был, наверное, романтиком, так как общение с месяцем, звёздами, ветрами, дождём и синими птицами являлось для меня жизненной необходимостью, как для голодного хлеб. Я не любил и не понимал математики. Но романтика помогла мне полюбить самое совершенное творение, подчинённое строгим математическим законам, — этот мир. Он всегда представлялся мне асимметричным, и я тосковал по гармонии. Долго ещё рецидив романтизма оставлял в моей душе свои следы, подобные следам несуществующего снежного человека на серебряных снегах вершины мира».

Как и многие в подростковые годы, необычайно восприимчивый к окружающей действительности Эдуардас, живя в те годы в Каунасе, в крайне скромных условиях, хотя о них тогда он и не думал, естественно был подвержен романтике. Его кумирами были Пушкин («отец читал мне его стихи по-русски, и мы даже общими усилиями перевели пушкинский «Зимний вечер»), Лермонтов, Мицкевич, Гюго, Майронис — литовский поэт (1862—1932). А в пятнадцать лет в одном из молодёжных журналов, в трёх номерах, он публикует поэму «Бездомные», где рассказывает о рабочей окраине и жизни «бездомного горемыки».

Начинает печататься он и в подпольных газетах. Сама жизнь заставляет его проникать в повседневную реальность, которая в условиях авторитарного сметоновского режима (Антанас Сметона — президент буржуазной Литвы) была совсем не радостной. Тогда же он вплотную соприкоснётся и с коммунистическим подпольем, вступит в молодёжную организацию при Коммунистической партии Литвы, начнёт выполнять её поручения.

Могла ли у него, выходца из самых низов, пасшего в детстве гусей и терпевшего вместе с семьёй полунищенское существование, а на тот момент гимназиста Каунасской гимназии, где литературу ему преподавала замечательная поэтесса-патриот Саломея Нерис, с которой он встретится в годы Великой Отечественной войны в Москве, с юных лет принимавшего участие в антиправительственных демонстрациях и забастовках, сложиться иная, в том числе и творческая, судьба? Вряд ли. Не из того теста он был слеплен. Не так воспитывался. Да и в буржуазной Литве он не видел возможностей для полной и свободной во всех отношениях самореализации.

В конце 1930-х годов совсем молодой поэт грезил о революции. «Революция, как весна, разгонит тучи, растопит льды, омоет землю, сметёт всякую грязь», — свято верил он. Но, как оказалось, а с годами он осознал эту истину ещё более чётко, «революция — прежде всего тяжкий труд». Постижение его основ продолжилось в Вильнюсе в годы учёбы в Вильнюсском университете на юридическом факультете. Опять же жить приходилось в тяжёлых условиях, и, чтобы оплатить жильё, следовало писать курсовые работы нерадивым, малограмотным, но богатым студентам. Сознание и душа сопротивлялись, но другого, так необходимого заработка не было.

Научила тогда жизнь Эдуардаса и условиям конспиративной работы. Познал он в то время и суть такого явления, как национализм, причём во всех его проявлениях. Все мерзости капитализма изведал он до лета 1940 года, когда в Литве установилась Советская власть. К сожалению, вплотную увидит он их и на закате жизненного пути. Злой рок сыграет с Межелайтисом краплёными картами. Тот строй, против которого он осознанно пошёл бороться в пятнадцатилетнем возрасте, возвратится тогда, когда физические его силы будут уже на исходе…

НО ВЕРНЁМСЯ к вопросу о творческих исканиях Эдуардаса Межелайтиса и послушаем его самого: «…Немного позже я сумел оторвать свои влюблённые глаза от неживого лика месяца и обратить их к лицу человека и даже в бездонные глубины его души. Но для этого мне пришлось философски, литературно и просто житейски созреть. Сначала в гимназии, затем в университетской аудитории. А также на улицах шумного города. <…> А когда разразилась Вторая мировая война и перед многими встал гамлетовский вопрос «быть или не быть?», я покинул университетскую аудиторию и ушёл защищать свои идеалы. Лучшие годы жизни — свои студенческие годы — я провёл в лабораториях окопов и на семинарах атак. Экзамены принимала война.

Говорят, что поэта формирует его биография. Может, и не на все сто процентов, но в значительной мере это справедливо. Не верю, что жизнь — сама по себе, а поэзия — сама по себе. Есть множество координат, где они пересекаются. И тогда наступает или яростная конфронтация, или братание и истинное содружество. В жизни мне довелось испытать и то, и другое. Башню из слоновой кости я себе не построил и всё время вынужден метаться от полюса к полюсу: между добром и злом. <…> С тех пор как я перестал заглядываться на элегический лунный лик, не спускаю глаз с человека. <…> И человек вблизи иной, чем в исторической перспективе, когда суммируются все его достижения, начиная с первого костра, зажжённого в тёмной пещере, и кончая атомным реактором. Особенно сложная картина открывается, если спуститься на дно самого глубокого в мире колодца — в человеческую душу. Чего только не найдёшь там! Всевозможные химеры. И, несмотря на все эти химеры, человек — совершеннейшее творение природы. И тот могучий владыка, который мучает нас в глубинах подсознания — эгоистический инстинкт, — вынужден при свете дня вести себя совершенно иначе: создавать добро и красоту, стремиться к истине и свободе. Человек — великий парадокс. Почему он таков? На этот вопрос ищет ответ и поэзия».

Эта большая, но многое объясняющая, наполненная ёмким философским содержанием цитата из цикла лирической прозы писателя, с которой он выступал с послевоенных лет и в более зрелые годы, подводит нас к главному поэтическому поиску Эдуардаса Межелайтиса. Поиску человека, человека с большой буквы, человека — созидателя и преобразователя, человека — как направляющей и движущей силы всего живого на земле.

Человек у Межелайтиса — это Атлант, не подпирающий, а раздвинувший небесный свод:

И не небо он держит, а солнце сжимает.

Солнце! Солнечный шар просто

держит рукою…

Эта бездонная ширь, воплощённая в человеческом образе, по мысли поэта, есть не что иное, как «мост между землёю и солнцем», по нему «Солнце сходит на землю, а земля поднимается к солнцу». Символичность, метафоричность, устремлённость в самую суть у этих строк всё же многопланова. Мы видим единство замысла и свершения, мечты и воплощения, тождество материи и разума. «Царь земли» превратился во властелина Вселенной, не земная жизнь правит им, но он управляет ею. Вокруг него стремительно обращаются на великом празднике бытия «ярко-пёстрой каруселью все творения, произведения, изваяния» его рук. И словно раскат гимна, гимна человеку-коммунисту, звучат возвышенные и жизнеутверждающие слова:

Так стою:

Прекрасный, мудрый, твёрдый,

Мускулистый, плечистый.

От земли вырастаю

до самого солнца

И бросаю на землю

Улыбки солнца.

На восток, на запад,

На север, на юг.

Так стою:

Я, человек,

Я, коммунист.

В этих строках Эдуардас Беньяминович заключает самое главное: он воссоздаёт не просто образ человека, хотя бы и с большой буквы, а человека нового общества, в неминуемость которого поэт свято верил и в вере этой нисколько не сомневался. Да и написан был поэтический сборник «Человек» в 1961 году — в то время, когда о приходе коммунизма говорили не столько даже восторженно, как безапелляционно.

Как позже напишет сам автор, в этой книге ему «ничего не пришлось изобретать». «Я писал своего рода декларацию Человека». Но тем не менее при том, что его человек получился несколько преувеличенным и гиперболичным, он реалистичен, он безусловно возможен, но лишь в том случае, если будет над собой непрестанно работать. Сам же Э. Межелайтис так оценивал сознательно допущенное им преувеличение действующего героя: «…Если человек иногда ещё не чувствует себя прекрасным и подлинным, то обязательно хочет стать таким. Наконец, пусть человек пока и не обладает подобным обликом. Но разрешите поэту испытать своего рода предчувствие матери. Какая мать, питая грудью новорождённого, не представляет его себе в будущем большим, красивым, счастливым? Это священное материнское предвидение сродни писательскому, он тоже создаёт и любит героев своей книги. <…> Я избрал более обобщённый вариант человека. Но навряд ли кому нужна философия как цель в себе. Философские раздумья необходимы человеку, чтобы преображать самого себя и окружающий мир, как бы переходя в «новое качество» в своей повседневной практической деятельности. Да простят меня за то, что я как бы вознёс человека на пьедестал, сделал его больше, рельефнее! Культ человека? Возможно. Но я всем сердцем за такой культ».

ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ по Межелайтису — это творчество, и смерть ненавистна ему, так как обрывает творческий процесс. Жизнь у него противоборствует с небытием. Смертен человек, но человечество бессмертно. И цикл «Человек» — хвалебная песнь его бессмертию. Человек у Межелайтиса во всех ипостасях свободен, и поэтому он и может подняться до таких высот духа. Человек у него, «держащий в руке солнце», обеими ногами прочно упирается в землю. Она питает этого нового Антея, и в отличие от древнего прообраза он уже способен преодолевать её притяжение. Он полон высоких стремлений и у него есть конкретный идеал, который, говоря словами Маяковского о чувствах, будет «пограндиозней онегинской любви». Человек Эдуардаса Межелайтиса любит свою Землю и счастлив этой любовью. Он не мельчит в своих чувствах и желаниях: всё огромно и масштабно в его мире. И в огромном ему доступно малое, а в малом — огромное: «Тот, кто может взвесить на руке песчинку, незаметную в песке, способен ощутить весь вес планеты».

А с какой любовью обращает Человек Межелайтиса свой взор к женщине:

Одна и та же в разном.

Что ни день — другая.

Вся — красота, вся — разум.

Высокая, неземная,

Грешница, святая.

И ты —

Только такая —

Необходима мне.

Для него в ней соединяются Мадонна и Мона Лиза, женщины Дюрера и Ренуара, их внутренние субстанции сливаются воедино. И перед этой любовью к женщине преклоняется Человек.

Вообще-то говорить о лирическом цикле «Человек» можно долго, основательно, детализируя каждый штрих, каждую смысловую линию, обозначенную автором, ибо так безграничен и многогранен его внутренний духовный мир, мир добра, созидания, возвышения рода человеческого над всем низменным и недостойным его земного предназначения. Позволю себе отметить лишь два момента.

Первое. Как уже было сказано, на дворе стоял 1961 год и обойти начало космической эры поэт не мог. Свой сборник «Человек» Э. Межелайтис завершает в апреле стихотворением-посвящением Юрию Гагарину «Икар». Приведу выдержки из этого поэтического шедевра:

Апрельское утро само

как заглавье поэмы,

которой страна открывает

великую книгу.

Я знаю, я строчки сегодня

в неё не прибавлю —

я слишком волнуюсь…

Я просто припоминаю.

Всё чаще и чаще в зрачки

опрокинуто небо,

и звёзды крупнеют.

И жаркое их притяженье

тревожную кровь неуклонно

вращает по жилам.

Вот так, мой товарищ,

мой гордый собрат по столетью,

ты шёл в это вешнее утро,

вот так же, наверно, и птице,

едва только крылья почует,

не терпится в небо:

наполнить их ветром полёта. <…>

Чего же тебе на Земле не хватает,

тебе, коммунисту?

Всего только — звёзд под ногами.

Всего лишь — Вселенной, как сердце,

распахнутой настежь.

Кстати, позже вспоминая первую встречу с Ю.А. Гагариным, Эдуардас Беньяминович в свойственном ему метафорически-философском контексте напишет: «…Когда позже под сводами кремлёвских палат познакомился я с Первым Космонавтом, то прежде всего заглянул ему в глаза. И они показались мне необычайно добрыми, младенчески простодушными и совершенно синими, словно два кусочка небосвода, принесённых из космических пространств. И они напомнили мне глаза мальчугана, кормившего хлебом белых лебедей. И в синеве его взора я не видел ни малейшего мутного облачка.

Возникло в памяти репинское полотно: затравленные, понурые, всклоченные бурлаки с лицами, измождёнными голодом, недугом, алкоголем, с бечевой на плечах, тащат баржу. Мутные, страдальческие, суровые глаза.

Какой проделан скачок — от взгляда, запечатлённого Репиным, до светлого взора космонавта!

Скачок через бездны мрака и пламенные вулканы революции, через чудовищные взрывы, сотрясавшие землю, и багровые моря крови. От телеги, трясущейся по ухабам пыльной дороги, до длинного корпуса ракеты, плывущей по космической трассе».

Второе. Успех лирического сборника «Человек» был ошеломляющим. И простые читатели, и профессиональные литературные критики безоговорочно признали феноменальность, оригинальность, глубочайшую философичность этого произведения. Оно стало подлинным культурным событием во всей Советской стране. Позже сборник «Человек» был переведён на многие языки мира и занял своё достойное место в сокровищнице мировых поэтических шедевров. В 1962 году за создание поэтического цикла «Человек» Э.Б. Межелайтис был удостоен Ленинской премии.

СПРАВЕДЛИВОСТИ РАДИ следует отметить, что Советское государство по достоинству оценило трудовые и боевые заслуги Эдуардаса Беньяминовича перед Родиной. Он был удостоен высокого звания Героя Социалистического Труда, награждён двумя орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, орденом Отечественной войны II степени, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденом Дружбы народов, орденом Красного Знамени. Литовская ССР удостоила его звания народного поэта Литовской Республики. К слову, буржуазная Литва Э. Межелайтиса никак не награждала. Да и наград бы её он, конечно же, не принял, как и не принимал самой «независимой» Литвы.

Имел советский литовский литератор и общественный деятель и международное признание. В 1969 году ему была присуждена авторитетнейшая, особенно на то время, Премия имени Дж. Неру.

К самим же наградам, как, впрочем, и к материальным благам, великий поэт относился сдержанно. Все эти атрибуты успешной жизни были для него второстепенными. Он жил другими мыслями, тревогами, заботами и чаяниями. На первом же месте в его жизни всегда было творчество.

За долгие годы поэтического и прозаического (лирические монологи, миниатюры, эссе, а также статьи) труда Эдуардас Межелайтис создал немало прекрасных произведений, абсолютное большинство которых имели успех и вызывали интерес как советских, так и иностранных читателей. Среди них необходимо назвать следующие: «Братская поэма», «Лирика», «Ветер с родины», «Автопортрет. — Авиаэскизы», «Южная панорама», «Кардиограмма», «Эра», «Поэзия», «Моя лира», «Карусель», «Дневник Дайны», «Пантомима», «Клочок небес», «Асимметрия», «Гномы», «Зелёный пиджак», «Лирические этюды», «Хлеб и слово», «Ночные бабочки», «Здесь Литва», «Монтажи», «Мир Чюрлёниса», «Янтарная птица. Блокноты», «Горизонты», «Башня иллюзии», «Монодрамма» и др. Писал Эдуардас Беньяминович и детские произведения, занимался литературным переводом на родной литовский язык, в том числе произведений любимых им А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Т.Г. Шевченко. Произведения же Межелайтиса на русский язык переводили такие крупные авторы, как М. Светлов, К. Симонов, С. Кирсанов, М. Алигер, А. Межиров, Л. Мартынов, Д. Самойлов, Б. Слуцкий, Ю. Левитанский, Р. Казакова, Л. Озеров, В. Корнилов, Ст. Куняев.

В 60—80-е годы XX века Э.Б. Межелайтис был на пике своей славы. Его читали, хотя, скорее, зачитывались, конечно любили, уважали, считались с ним, к нему прислушивались. Он собирал огромные залы, звучали его произведения на радио и телевидении. Неоднократно, как правило в составе официальных писательских и государственных делегаций, бывал он и за рубежом, посетив практически все континенты. Об увиденном там он рассказывал на страницах своих книг.

К счастью, и в наше время поэтическое, чего не скажешь о прозаическом, достояние Э. Межелайтиса не забыто. И при том, что для большинства сегодняшних обывателей, и прежде всего молодёжи, он не на слуху, мастер не забыт. Его читают и перечитывают, а те, кто только лишь открывает для себя это имя, как правило, приходят в восторг, настолько сильна и цепка энергетика его произведений.

Эдуардас Беньяминович был необычайно многогранной, по-настоящему увлечённой личностью. Не мог он жить и без общественной работы, с годами, правда, не раз сетуя на то, что она отрывала его от творчества. И всё же, сын своего времени, юный подпольщик, редактор каунасской комсомольской газеты, коммунист с 1943 года, комсомольский работник, Межелайтис в отрыве от коллектива, советского общества, его институтов, ленинской партии себя не представлял. Фундамент этой жизненной взаимосвязи, этих скреп, этого духовного и идейного родства закладывался в юности, укреплялся и закалялся в суровые годы войны, на которой Эдуардас получил неоценимый опыт работы в качестве диктора литовской редакции Всесоюзного радио, когда он из Москвы обращался к своим землякам в оккупированной Литве, и в качестве военного корреспондента в составе 16-й Литовской стрелковой дивизии, с которой мужественно прошагал огромные расстояния, освобождая Советскую землю от ненавистного врага. Многое дал ему и комсомол, в котором он дорос до ответственной должности секретаря ЦК ЛКСМ Литовской ССР.

Долгие годы Э.Б. Межелайтис работал секретарём, а затем и председателем правления Союза писателей Советской Литвы, не одно десятилетие был он и секретарём правления Союза писателей СССР. С 1960 года и фактически до запрета партии Эдуардас Беньяминович избирался делегатом съездов и бессменным членом ЦК Компартии Литвы. Два созыва представлял он интересы жителей республики в Верховном Совете СССР, неоднократно избирался депутатом и заместителем председателя Президиума Верховного Совета Литовской ССР.

РАЗВАЛ великой страны, предательство партийной «верхушки» писатель пережил очень тяжело, болезненно. Последние годы жизни, а в вечность Межелайтис ушёл в начале июня 1997 года, он находился в конфронтации с буржуазной властью, которую не признавал и презирал. Последняя ему отвечала тем же.

В кулуарах одного из совместных пленумов ЦК и ЦКРК КПРФ, проходившего в подмосковных «Снегирях», автор этих строк поинтересовался у легендарного Юозаса Ермалавичюса, секретаря ЦК КПЛ, затем политзаключённого в застенках «независимой» Литвы, а ныне члена ЦК КПРФ и заместителя Председателя Центрального Совета СКП—КПСС, о том, поддерживал ли великий поэт связь с запрещённой в стране Компартией. Ответ оказался ожидаемым, в чём, откровенно говоря, сомнений и не было: Юозас Юозасович подтвердил тот факт, что Межелайтис с родной Компартией не порвал, оставшись в её подпольных рядах. Но к условиям подполья, как известно, ему привыкать не требовалось…

Возвышенный, проникновенный, зовущий в бескрайние земные и космические дали поэтический голос Эдуардаса Межелайтиса звучал более полувека. За эти годы он многое успел. Поэт твёрдо был убеждён в том, что «…реализм призван изображать жизнь. Жизнь, но не натуралистическую повседневность. Разве трагедия Анны Карениной — обыденное явление?.. Мы должны смотреть на жизнь, обобщая её. Тогда осыпаются бытовые детали, выявляется типическое». Свято верил великий поэт и гражданин и в то, что «настоящий поэт должен быть творцом. Творцом своего мира. Не иллюстратором и пропагандистом общих идей времени, а создателем собственных идей, открывателем собственных истин».

Прошло более двадцати лет, как не стало поэта. Одна из самых знаковых и заметных фигур многонациональной советской литературы, Э. Межелайтис ушёл тихо, националистическая власть при этом не отдала ему должного почёта и уважения, а многомиллионная аудитория поклонников творчества поэта на далёких просторах некогда единой страны о кончине его узнала не сразу. Увы…

Осталось великое творческое наследие. Оно бессмертно. Осталась и светлая, добрая память. Память о Человеке, художнике, коммунисте, философе, который жил и призывал жить других «…ритмично. Чтобы не уставать слишком скоро, не задыхаться». Последуем же этому примеру.