А. Островский. «Горячее сердце»
Театр им. В. Комиссаржевской. Режиссер Вениамин Смехов.

Брякнуло, взвизгнуло, ухнуло. Махнуло крыльями хитрое сценическое устройство — вроде и дом с террасой, а крутится. Вроде и терраса с балкончиком — а удочку с нее закинешь прямо в пруд с карасями. Да еще сверху не то дельтаплан, не то птеродактиль какой… А уж закружит, закрутит… Не то что «небо валится», а, как сказал бы несравненный Фетюкович из «Братьев Карамазовых»: «Врата отверстые увидеть можно!» Так и кружит: то Станислава Ландграфа (Курослепов) в халатике и платочке плюшкинском выкинет, то Владимир Летенков (Хлынов) — «ходи хата, ходи печь…» —приплывет, а то и Георгий Корольчук (Градобоев) с ходу спрыгнет — и на базар! И чего только в этом доме нет! Раз — и баба с голой грудью, деревянная! Рраз — и дерево со скворечником приплыло! Ррраз — и…

Вся Россия наша — карусель. И это правильно. А вы как думали? Есть, правда, классическое — «птица-тройка». Но от птицы остались одни крылья, которые долго примериваются, готовятся и под какое-то метафизическое укаанье с небес начинают устрашающе (или, наоборот — беззащитно и обреченно, как бабки-ежкин домик. Все равно не взлететь) хлопать. Курлы-курлы…

Вениамин Смехов: поэт, писатель, сценарист, артист (можно по-другому: Атос—Воланд—Таганка). Премьера была обставлена без особой помпы, но с присущей господину Смехову любовью к саморекламе. И совпала по времени с гастролями Таганки, показом блестящего и живого «Мастера и Маргариты» (особенно благодаря игре Юрия Беляева — Коровьева). Увидев Смехова в роли Воланда, можно было еще раз убедиться, что он не столько актер, сколько типаж, верно использовавшийся Любимовым. (Как распахнулись вдруг двери зала Выборгского ДК, и ударивший луч света очертил возникшую у стены троицу: Смехов — Смирнов — Беляев, так в долю секунды пронзила всех острая булгаковская искра. Но как водрузился Воланд Смехова на сундучок, открыл рот и начал бесцветно и нудно произносить знаменитый текст, так даже привыкший к мифам, полный доброжелательности зал скис сразу.)

Смехов не режиссер. Он обаятельный человек. И профессиональный графоман сцены. (Только кино благодарно может использовать его профиль. На то оно и кино.) Лучший рекламный агент Смехова — он сам. Вот и в программку «Горячего сердца» была вложена страничка, где он неназойливо напомнил нам о своих заслугах: что играл на телевидении Смока, а на учебном курсе — Наркиса; что к сотрудничеству над новым спектаклем пригласил Вячеслава Ганелина («моего друга…») — знаменитого создателя вильнюсского трио, короля советского джаза; что художники «Горячего сердца» — Мария Данилова (костюмы) и Станислав Морозов (декорация) — соавторы знаменитого «Великодушного рогоносца» знаменитого Петра Фоменко…

Г. Корольчук (Градобоев), В. Летенков (Хлынов), С. Ландграф (Курослепов). Фото из архива театра

Выбор пьесы великолепен. Что есть у нас сегодня более фантастичного и крутого, чем Александр Николаевич Островский? Сейчас его время — не обличительного, не сермяжного, не черно-белого, а вот такого, какой есть. Гротескного и очень доброго. Где все замешано на кураже и слезах.

От «Горячего сердца» в нашей памяти остались интонации фантастических мхатовцев: Тарханова и Москвина, Грибова и Яншина, выдающейся Фаины Шевченко — Матрены. Еще — советский концепт Вадима Голикова с серией многозначительных заборов и Ольгой Волковой — Парашей, которая к финалу не то что всех к рукам приберет — в бараний рог свернет!

В спектакле Театра им. В. Комиссаржевской никаких заборов в помине нет. Есть, правда, один махонький, да и тот к стене прислоненный; его не то что перелезть — отшвырнуть можно. И никто никого тут не держит. Все вместе кружатся. И все хотят летать. То Матрена Ольга Белявская платок распахнет, то Вася с Хлыновым руки растопырят. Летю-ю-ю… И сердца горячие — у всех. И потому все — главные. И как не упирайся Параша (Евгения Игумнова) горячими ладошками в плечи своего Васи, как не норови соскочить с разбегу с закружившегося крылечка — ничто никогда не изменится. Не уле-тит. Не остановится. Одни уйдут. Другие появятся. Так же будет валиться небо, бить по 15 часов… Потому что — Россия. Возможно все. Даже узкий разрез прекрасных глаз нашей Параши. Ну, тут вообще бездна подтекстов. Россия — это поезд, который идет на ’Восток (дальний). Или: с кем же прижил эту китайскую розу наш Курослепов? Фантастика!

Только ничего перечисленного и куражистого в спектакле Вениамина Смехова нет. Все это можно дофантазировать из замечательной (действенной, как принято сегодня писать) декорации С. Морозова, великолепных по колориту костюмов М. Даниловой и любимых «комиссаржевцев». Сам спектакль не то что не кружится — он вообще заваливается набок, пытаясь раза два хлопнуть крыльями.

Режиссерский язык Вениамина Смехова свелся к двум-трем иллюстрациям слов Островского, «зримой песне» уровня даже не КВН. Количество «придумок» можно пере-числить по пальцам. Хватает Силан (Михаил Матвеев) за вихры приплясывающего Гаврилу, а тот на карачках подпрыгивает три раза. Закидывает с балкона удочку Градобоев — подбрасывается в ведре живая рыбка. И звучит рефреном русская народная песня «Степь да степь кругом…». Финальное слово строчки тут же подхватывается командой: «Кру-гом!».

И это все. И вывози ты на сцену хоть деревянного льва, хоть артиллерийский миномет,— без разницы. Степень куража и вовсе ошеломит размахом: поливает шампанским сверху из одной бутылочки Хлынов да пускается в пляс вместе с Аристархом Барин с усами (Иван Краско), явно иллюстрируя песню «Два притопа — три прихлопа». Именно так: два раза притоптывая и три раза прихлопывая в ладошки (балетмейстер Кирилл Ласкари). «Степь да степь…» — «Кру-гом!».

Почему при этом всю карусель раскручивает (буквально, поворачивая колесо многозначительного механизма) именно Ефим Каменецкий — Аристарх, господин в мягком домашнем свитерке и с интонациями горьковского Луки, — неизвестно. По всему — сама должна крутиться эта канитель. Потому что ни от кого наша левая нога не зависит.

М. Матвеев (Силан), С. Ландграф (Курослепов), Е. Игумнова (Параша). Фото из архива театра

Первые полчаса текст Островского был мало узнаваем. Карусель выносила актеров на фурки, и те, присаживаясь на приступочку, подавали реплики. Сдвиг наступил внезапно, и, как водится, с элементарного — с характерности. Как вылез, отпихнув заборчик, мужчина в майке и каких-то цепочках и заговорил голосом С. Садальского, незабвенного «Кирпича» (то есть «сепелявя») — зал сразу повеселел. Может, и не был Наркис (Алексей Климушкин) оригинален, но что живой был — уж точно. Мария Данилова нарядила его в костюм, близкий (с поправкой на жанр) к Самозванцу из любимовского «Бориса Годунова», что щеголял в тельняшке и «динамовской» майке. Наш Наркис что-то среднее между Самозванцем и лотошником с Кузнечного рынка. Произносил слова Островского артист Климушкин с таким куражом и точностью интонации, что, несмотря на явно капустный привкус, текст засиял точно бриллиант. И все вдруг сдвинулись, повеселели, зашевелились.

Ах, какие все-таки они актеры!

Владимир Летенков — весь белом — был чем-то похож то на Астрова, то на Паратова. Тем более из Ивана Краско мог при случае выйти отличный Робинзон. Но из всех выразительных средств Смеховым было предложено актеру одно только хлопанье себя по колену.

Станислав Ландграф — Курослепов! Ну, это вообще фантастика. Из плюшкинского халата и расслабленных жестов он перелез в такую пикантную серую шинель — чисто генерал, Михал Мандреич Суслов. Ну и пусть он встряхивает ручками, как во «Французских штучках»…

Ольга Белявская — вот кто вправе претендовать на роль примадонны «Комиссаржевки»! Но ей Смехов вручил пестрый платок и поручил прислониться к балке карусели да плевать семечками в Градобоева — Георгия Корольчука.

Корольчук — вообще из первых петербургских актеров. В программке обозначен еще и как режиссер (от него в спектакле видны все самые лучшие находки). Его Градобоев — тоненький-тоненький, хроменький и очень настырный. Больше мне о нем сказать нечего.

«Горячее сердце» Вениамина Смехова разом обнажило все художественные проблемы сегодняшней «Комиссаржевки». На фоне прекрасных актеров и тонкого выбора литературного материала (Островский, Достоевский, Цветаева, Голдмэн, Ануй, Дюма-сын) — похвальное слово художественному руководителю Виктор Новикову! — полное отсутствие режиссуры. Переступая порог театра, мы как будто переносимся в провинцию начала века, которая уже слышала о существовании Станиславского и Мейерхольда, но плохо представляет, с чем их едят.

В последнем сезоне Виктор Новиков сделал ставку на «актерскую режиссуру». После Вениамина Смехова в театр вернулся, совершив «круг почета» по петербургским сценам (Комедия — Открытый — «Балтийский дом»), Александр Исаков. Его опусы нам в ближайшее время и светят. Но не греют.