Загрузка...
Приблизительное время чтения: 10 мин.
26 октября 2014 года исполнилось 92 года Азе Алибековне Тахо-Годи, выдающемуся филологу-классику и вдове великого русского философа Алексея Федоровича Лосева, хранительнице его наследия. «Фома» поздравляет Азу Алибековну и публикует свою беседу с ней — о вере и древних языках, о Лосеве и его отношении к Советской власти, а также о том, кого из русских писателей XX века будут помнить потомки.
«Я так обрадовалась, когда узнала, как «Отче наш» звучит по-русски!»
— Расскажите, пожалуйста, о Вашем пути к Православию. Вы с детства были верующая, или пришли к вере позже?
— Мое самое мое раннее представление о Боге относится ко времени, когда мне было три года. Моя няня говорит мне: «Посмотри, деточка, на небо. Видишь, там Боженька сидит?» Я смотрю и говорю: «Вижу». Это было, так сказать, мое первое «знакомство» с Богом.
Мои родители были высоко образованные, очень культурные люди, имевшие огромную библиотеку, массу книг, куда всегда можно было залезть и что-нибудь прочитать, узнать. Единственно чего в этой библиотеке никогда не было, так это Евангелия и Библии. В религиозном отношении мои родители были абсолютно индифферентны. Более того, мама, которая выросла в настоящей православной семье, из Православия перешла в лютеранство для того, чтобы ей можно было выйти замуж за моего отца, который официально считался мусульманином. Хотя он к религии тоже был абсолютно индифферентен. Дело в том, что когда мама с папой поженились, православному человеку нельзя было заключать брак с мусульманином.
И единственный, кто мне помог с Библией — моя француженка, с которой я занималась языком. Мадам Жозефина подарила мне французскую Библию с золотым обрезом и мельчайшим шрифтом. Это прекрасная книга, я до сих пор ее храню. Я брала ее с собой всегда и всюду, даже в эвакуацию. Так что свое первое религиозное образование я получала по французской Библии, на французском языке.
Нынешние молодые люди всего того, что мы пережили, и как нам было трудно, и представить не могут. Им все даром дается. В моих записках, которые чудом сохранились с юношеских лет (когда отца арестовали в 1937-м году, то все бумаги, в том числе и детские, забрали) была такая строчка: «Хочу учить “Отче наш”». А как учить, где взять текст молитвы? И помогла опять любовь к чтению. Мне попалась в руки книжка знаменитого немецкого поэта Генриха Гейне, его ранняя драма о каких-то братьях-разбойниках. По ходу действия в драме один из братьев, обращаясь к Богу, читает как раз «Отче наш». Книга эта была издана уже в советское время. Гейне ведь считался очень передовым человеком, и поэтому его много издавали. Он вообще был очень едкий, злой даже автор. Но это было его очень раннее, почти юношеское произведение. И там раскаявшийся разбойник эту молитву и произносит. Помню, я так обрадовалась, что знаю теперь, как «Отче наш» звучит не только по-французски, но и по-русски.
Семья Тахо-Годи, 1936 год: в первом ряду слева направо: Махач и Аза, второй ряд – Нина Петровна Тахо-Годи (урожд.Семенова), Алибек Алибекович Тахо-Годи с дочерью Муминат, в третьем ряду – Хаджи-Мурат.
Еще я в детстве делала маленькие, крохотные крестики и прятала их в корешки книг. У меня были замечательные, роскошные книги. Великолепные тома, которые стояли в моем шкафу. Мама покупала мне их сразу на трех языках. И эти книжные корешки были самым надежным местом, чтобы что-нибудь в них спрятать.
А потом, когда я уже познакомилась с четой Лосевых, они меня и крестили. Мне тогда было 26 лет. Это было в знаменитом Преображенском соборе в Переделкино, который сейчас находится в резиденции Патриарха. У меня, можно сказать, два праздника. Один 8 сентября, потому что в крещении я Наталья, а Церковь вспоминает святую великомученицу Наталию как раз 8 сентября, в день Владимирской иконы Божией Матери. А 26-го октября, в день Иверской иконы Божией Матери, у меня день рождения. В этом году мне исполнится 92 года.
— Как Алексей Федорович решал для себя проблему сочетания знания и веры?
— Это сочетание было для него абсолютно нерушимо. Он еще в ранней юности, в гимназии, написал сочинение против атеистов. В нем он с юношеским, можно сказать, максимализмом громил атеистов и приводил примеры того, что многие выдающиеся ученые были верующими. Вообще Алексей Федорович очень любил повторять слова апостола Павла из Послания к евреям «Верою разумеваем» (Евр. 11:3). Для него вера и знание всегда были едины.
— Каким было отношение Алексея Федоровича к советскому режиму и марксизму? Оно как-то менялось, эволюционировало или он всегда его категорически не принимал?
— Это очень интересная тема. Алексей Федорович считал, что надо знать оружие своего врага. И он очень хорошо пользовался марксистскими цитатами и когда надо их употреблял. Например, в издательстве «Мысль» обсуждается его предисловие, вводная статья к первому собраний сочинений Платона, и Лосев бьет идеологически зашоренного редактора издательства именно марксистскими цитатами.
Или еще пример. Вот книга «Словарь античной философии», издание 1995-го года. Здесь собрано почти все, что писал Лосев для знаменитой «Философской энциклопедии» в пяти томах. Всего в этой книге более ста лосевских энциклопедических статей. А в предисловии к словарю Анатолий Яковлев, сын известного советского политика Александра Яковлева, говорит, что Лосев любил иронию. Это точно. Например, когда Лосев пишет в этих статьях, что буржуазная философия то-то и то-то, то он под буржуазной философией на самом деле имеет в виду советскую философию. Так что лосевскую иронию надо знать и учитывать.
— Алексей Федорович ожидал более-менее скорого краха коммунизма, советского строя?
— Помню замечательный разговор на даче между Лосевым и нашим другом Александром Георгиевичем Спиркиным, который играл главную роль в «Философской энциклопедии». Он там умело обходил главного редактора, официального, Федора Васильевича Константинова, который, конечно, ничего в философии не понимал, но зато ею руководил.
Спиркин с Лосевым спорили, развалится ли «телега» или нет, и если да, то когда. Алексей Федорович доказывал, что не развалится, потому что военная мощь у нее вот какая — и сжимал кулак. А Спиркин, человек другого поколения, говорил: «Развалится сама, и ждать этого уже недолго». И оказался прав.
— В 1929 году Лосев принял тайное монашество с именем Андроник. Скажите, это тайное монашество выражалось, например, как-то в быту? Что это реально значило тогда — быть тайным монахом?
В быту Лосев был живым и общительным человеком. Но он недаром, сидя на каком-нибудь ученом совете, всегда держал руку под пиджаком, и только я знала, зачем он это делал.
— Зачем?
— А затем, что он непрестанно творил Иисусову молитву и держал четки в руке. Вот это и есть настоящий монах.
«Меня не брали в вузы как дочь врага народа»
— Аза Алибековна, как бы Вы ответили на вопрос, зачем сегодня нужны древние языки — древнегреческий, латынь? Зачем вообще это нужно — изучать очень далекую, возможно, совершенно ненужную в бурной современности античность?
— Как зачем изучать? Надо знать свои истоки. Если такой вопрос задают всерьез, он указывает на низкий уровень культуры спрашивающего. Впрочем, сейчас этот уровень в целом очень понизился. Большей частью сегодня молятся на технический прогресс, который является на самом деле не прогрессом, а регрессом.
— Вы считаете технический прогресс на самом деле регрессом?
— Ну конечно, потому историческое развитие должно идти естественно, без всяких взрывов, складываться постепенно. Но когда ставится цель обязательно быть впереди всех, всех обогнать и перегнать, это обычно плохо кончается. Но это мое личное мнение.
— Как же Вы сами пришли к классической филологии?
— Мой путь в классики-филологи начинался непросто. Меня после окончания школы не хотели принимать учиться в столичные вузы как дочь врага народа. Я хотела пойти учиться в знаменитый МИФЛИ (Московский институт философии, литературы и истории), но меня туда ни за что бы не приняли. Хотела в МГПИ (Московский государственный педагогический институт), тоже не приняли. Он назывался тогда «имени Андрея Бубнова», был такой партийный и государственный деятель, нарком просвещения РСФСР, но его в 1937-м арестовали и расстреляли. Педагогическому институту дали после этого имя Ленина, считая, что уж Ленин навеки останется. Но тоже не угадали. Меня взяли учиться только в педагогический институт имени Карла Либкнехта, который славился тем, что находился в здании, принадлежавшем когда-то графу Мусину-Пушкину, где якобы сгорел подлинник знаменитого «Слова о полку Игореве». Правда, позже Пединститут им. Либкнехта и МГПИ объединили, и заканчивала я уже последний.
После окончания института, когда я думала, чем заняться в аспирантуре, античностью или Средними веками, то решила посоветоваться со своим дядей, профессором Леонидом Петровичем Семеновым. Он был очень известный лермонтовед и археолог. Кстати, знаменитая Лермонтовская энциклопедия — это его идея. И Леонид Петрович сказал, что лучше идти на отделение классической филологии. Дескать, раз там будут изучать древние языки, то не будет, наверное, сильного идеологического давления. А экзамен в аспирантуру у меня по древним языкам принимал как раз Алексей Федорович Лосев. Вот с этого все и началось.
Слева направо: Л. П. Семенов, А. А. Тахо-Годи, А. Ф. Лосев
Между прочим, идеологическое давление на кафедре оказалось довольно сильным.
Я стала ученицей вовсе не заведующего кафедрой, на что он сначала рассчитывал и из-за чего потом очень злился и интриговал, а Алексея Федоровича. Свою роль тут сыграло то, что меня, как тогда говорили, прикрепили к профессору Лосеву для изучения древнегреческих авторов. А к профессору Марии Евгеньевне Грабарь-Пассек, которая тоже потом стала моим большим другом, меня прикрепили для изучения латинских авторов.
Вообще на кафедре все время шла большая борьба с идеалистом Лосевым, бывшим арестантом и лагерником. Между прочим, все время применительно к Лосеву говорили о перестройке. В протоколах кафедры часто фигурировало, что Лосеву надо перестроиться. Так что со словом «перестройка» мы познакомились задолго до той самой Перестройки.
«Современной экономике нужны средненькие специалисты»
— Вы согласны с утверждением, что сейчас в обществе, в культуре резко падает роль и филологии, и литературы?
— Вы думаете, это только у нас? Это повсюду, между прочим. И в Европе то же самое, картина общая. Современной экономике не нужно много специалистов высокого класса, их должно быть ограниченное число. Например, сравнительно недавно в филологии было огромное число славистов. А теперь они просто не нужны.
— Почему же это происходит, на Ваш взгляд?
— Потому что нужны средние работники, которые будут получать совсем другое, низкое вознаграждение за труд. Во всех странах сегодня ограничивают число тех, кто имеет высокую квалификацию и может поэтому претендовать на высокую зарплату. С чисто экономической точки зрения лучше иметь средненьких специалистов. Они меньше и получают, и больше работают, а наукой не занимаются...
— Парадокс получается: общество вроде богаче становится, а тратить оно на образование готово меньше.
— Чем богаче, тем скупее. Это давно известно. Помните, как у Пушкина знаменитый барон над своими сундуками трясся? Или как в одной пушкинской сказке «царь Кащей над златом чахнет»? Вот они над златом и чахнут (смеется — Ред.).
— В одном интервью Вы сказали, что когда времена тяжелые, тогда и таланты особенно проявляются, а вот когда наступает анархия, человек очень сильно расслабляется, и поэтому неспроста сейчас расплодилось очень много дилетантов. А что Вы можете сказать о сегодняшнем дне? Наше время — это время полной анархии и расслабленности или нет?
— Суть в том, что кто во что горазд, то и сочиняет или пишет. И про ту же самую античность порой, между прочим, абсолютно ничего в ней не понимая и не соображая.
— То есть, Вы считаете, что сегодняшнее время талантами не богато? Это скорее время расслабленности?
— Я думаю, что сегодняшние таланты будут очень быстро забыты, о них никто и не вспомнит.
— А кого будут помнить?
— Да ну… Раз уже культура пала, то чего там говорить.
— Так Вы думаете, что не будут помнить?
— Не будут.
— Вообще никого?
— Солженицына будут помнить. Это точно.
— А больше никого?
— А кого Вы назовете?
— Венедикт Ерофеев, Сергей Довлатов. Бродский, безусловно.
— Ну, может быть, Иосифа Бродского будут помнить. Интересно, кстати, что Иосиф Бродский родился 24 мая, в день св.равноапостольных Кирилла и Мефодия, первоучителей и просветителей славянских. Их очень чтил Алексей Федорович, в этот день, 24 мая, он и скончался. А так… нет, я не оптимист совершенно. В голову насчет будущего культуры приходят только пессимистические мысли.
Фотографии предоставлены библиотекой "Дом А. Ф. Лосева"
Когда я слышу, как пожилые люди упрекают современное поколение за низкий уровень культуры, хочется от возмущения взять и приложить тяжёлым тупым предметом промеж глаз. Вы что, думаете, что молодёжь сама откуда-то материализуется, и вы не несёте никакой ответственности за то, какой она становится? А не вы ли, наставники, кичащиеся своей высокой культурой и знанием классической литературы, позволяете себе совершенно безнаказанно прилюдно унижать, обесценивать, деморализовать своих учеников? О какой вообще культуре может идти речь, если старенькая учительница английского языка при всех высмеивает студента из малообеспеченной семьи, который тянется к знаниям, но не может ответить на вопрос, где получают визу, так как никогда не был за границей? Если на уточняющий вопрос отвечает:"А чем ты слушал(а)?" это тем более подло, что ученик в данном случае совершенно бесправен и не может ответить тем же. Знаете почему молодёжь не читает классики? Потому что классика ассоциируется у неё с такими подлыми тварями, как вы, и они, да, не хотят быть на вас похожими ни в чём.
Как и предсказывал А.Ф.Лосев, после социализма последует с неизбежностью - Анархия. Что и происходит.
Насколько я понимаю, брак был фиктивным, чтобы Аза Алибековна могла официально представлять интересы А.Ф.Лосева (на тот момент уже почти ослепшего).
Недавно в разговоре услышала, что Лосев был сыном монахини, нарушившей обет, но нигде в интернете не могу найти подтверждения. может ли это быть правдой?
Упоминание в интервью мелодии сталинского гимна возвращает нас к предвоенным и особенно военным годам, когда надеждой и опорой государственного строя становится чувство любви народа к своей Родине, и можно даже предположить, что в ту пору патриотизм (patria – «родина») начал слегка теснить коммунистический идеал господствующей идеологии. Детский сад и школа, художественная литература и публицистика, кино и театр, как, впрочем, и прямая пропаганда, становились средствами воспитания патриотизма. Правда, определялся он прежде всего как «советский», стало быть, религиозные источники его пытались скрыть любыми способами. Между тем, «копнув» здесь чуть глубже, нетрудно убедиться в том, что исторические корни «чувства родины» в сознании русского народа уходят в духовную общность, воплощённую в Богочеловечестве и выражаемую в особом родстве («братья и сестры во Христе»). Говоря о неприменимости «общего аршина» к России, Фёдор Иванович Тютчев, прекрасно знакомый с «аршином европейским», был, конечно же, прав: здесь не годились представления об индивидуальной свободе в протестантском смысле, то есть означающие рационально осмысливаемую свободу выбора, – этому противопоставляется изначально присущее человеку природное свойство – воля, любые ограничения которой должны быть для него внутренне оправданны: ради чего (во имя чего) принимать их. Формально же навязываемые извне порядки и правила, при всей их рациональной целесообразности, вызывают внутреннее сопротивление и по возможности игнорируются. Диапазон проявления воли огромен: от лишённого каких бы то ни было сдерживающих начал стремления к самоутверждению до отвергающей какую-либо упорядоченность жажды разрушения, не исключая, подчас, саморазрушения. Инициировала она и братоубийственные войны, когда кровное родство князей лишь поддерживало взаимную враждебность. Причём, происходило это на территории Руси уже после принятия ею христианства, пополняя сонм как святых мучеников, так и обреченных на вечную погибель грешников.
Тем не менее именно здесь православная вера сумела со временем укротить необузданность воли, закрепив родство не по крови, а по духу. В вере русский человек не просто смирял свою волю – он проявлял самоотверженность в борьбе с врагом ради родной Матери-земли и вместе с тем во имя Бога, становясь при этом неотъемлемой частицей телесно-духовной целостности – народа; всё, что оказалось включённым в круг его родства, было названо им Родиной. Европейские языки к смыслу этого понятия глухи. Вызревшее именно в России чувство Родины – это иррациональное ощущение личной сопричастности со своим родным общим; оно не имеет ни малейшего отно-шения к столь чтимому в странах западнохристианского мира чувству граж-данственности.
Алексей Фёдорович Лосев выразил это чувство в строках, написанных осенью 1941 года в подмосковном Кратове (его квартира в доме на Воздвиженке была уничтожена вражеской бомбой): «Родина – всемогущая и родная для человека стихия, когда он чувствует себя не просто в физическом родстве с нею, а в духовном и социальном… Личная жизнь осмысливается как родовая жизнь, индивидуальная воля – как общая воля. Всё отдельное, личное, особенное утверждается лишь на лоне общего целого, нужного, сурового и неотвратимого, но своего любимого, родного – на материнском лоне своей Родины. Такая жизнь отдельного человека во имя Родины есть жертва. В жертве сразу даны как человеческое ничтожество, слабость, так и человеческое достоинство, сила. Принесённая жертва оправдана любовью к Родине, потому что нет любви без самоотверженности и самоотречения. Всякое страдание и труд на пользу Родины, всякое лишение и тягость, переносимые во славу Родины, осмысливаются лишь в меру жертвенности».
Без какой-либо натяжки можно утверждать, что имя Родины становится для человека священным, восстанавливая, тем самым, единство мирского и сакрального. Всё это и явилось особенностью становления государства Российского, если хотите, тайной России, совершенно недоступной «чужеземным мудрецам». И хотя, случалось, тайну эту использовали государственные деятели, далёкие не только от ортодоксальной веры, но и убеждённые бого-борцы, она остаётся прямым свидетельством продолжения саморазвития логоцентризма в России.
С этой позиции нельзя не признать глубокую символичность смены «Ин-тернационала» в решающее для существования страны время сталинским гимном, в котором находила признание сплачивающая значимость Великой Руси и обозначалась ясная цель победы над посягнувшими на её свободу подлыми захватчиками. К тому же и обветшавший пролетарский лозунг с его глобалистскими задачами («весь мир насилья мы разрушим») вытеснялся из общегосударственной сферы, поскольку статус «Интернационала» с этих пор снижался лишь до уровня гимна партийного. И то, что сейчас, возвращаясь после многих десятилетий «на круги своя», Россия сохраняет мелодию сталинского гимна в качестве государственной символики, свидетельствует прежде всего о продолжении саморазвития её исторической идеи.
Невозможно не согласиться со значимостью приводимых Его Святейшеством в рождественском интервью примеров, свидетельствующих об общности интересов и энтузиазме, проявляемых в советский пе-риод, будь-то освоение целины или деятельность комсомольских молодёжных отрядов, как и с итоговой констатацией им наличия «многого другого, о чём воздыхают сегодня люди старшего и “среднестаршего” возраста». Мне, при моих семидесяти восьми с половиной, приходится, конечно, принять последнее лично на свой счёт. Однако я, со своей стороны, готов ещё и попытаться, во-первых, выявить во «многом другом» именно то, что позволило сохраниться рождённой в лоне Православия исторической идее в период правления отвергающей его власти, и во-вторых, назвать истинную подоплёку того, что послужило причиной самогό «воздыхания».
Прежде всего следует, мне думается, обратить внимание на то, что в социальном заказе, или, если быть более точным, императиве, адресованном власти, позиционирующей себя в качестве общенародной, не могли не найти от-ражение сострадательность и милосердие, неотъемлемые от образа мысли русского народа, его стремления к справедливости, поскольку первоисточником их служила убеждённость в присущей Господу Иисусу Христу милости к сирым и убогим, слабым и обездоленным, чей удел – страдание. Отсюда следовало, что в законодательных актах, экономической политике государства должна была учитываться необходимость соблюдения ряда социальных гарантий, явно или неявно предусматриваемых таким заказом-императивом. Но ведь именно это в той или иной степени оказалось воплощённым в сложившихся в советский период системах здравоохранения, образования, социального обеспечения, культурных и спортивных учреждений и пр., – монолитном здании, выстроенном на фундаменте общенародной собственности и … безжалостно разрушенным за последнюю без малого четверть века всего лишь для того, чтобы расчистить путь «рыночной экономике». Как же не «воздыхать» обо всём этом в существующих на сегодняшний день условиях?
И ведь полная непререкаемость содержится в рубленых фразах опубли-кованного ещё в 1999 году манифеста «Правый поворот»: «Нам нет нужды решать вопрос о том, насколько рыночной должна быть экономика в России. Нам нужно просто добиться того, чтобы нашу экономику не уродовали никакие социалистические затеи, а рыночной она окажется автоматически и ав-томатически же потребует формирования прочного фундамента частной соб-ственности». Но ведь это, в свою очередь, означает, что автор манифеста, – министр экономического развития в нынешнем правительстве РФ, – напрочь лишён способности осознавать соответствие «социалистических затей» расположению души народа России к справедливости, имеющему религиозную природу. И ведь «автоматически рыночной» экономика в России так и не стала, да и «вручную» сделать её таковой не удастся, как раз потому, что суждено ей быть всего лишь внешним выражением саморазвития присущей России исторической идеи, которой изначально чужд примат рыночных отношений.
Что же касается «рыночной экономики», то не составляет особого труда обнаружить её сугубо религиозные истоки, обратившись к пониманию основ всё той же справедливости «отцами-основателями» – верными адептами кальвинизма, положившими начало формированию американского нацио-нального сознания: преисполненные веры в Божественное предопределение, они исходили из того, что милости Бога удостаиваются лишь активные люди, занятые богоугодным делом, то есть предпринимательством; бедность же, сама по себе, вне зависимости от её причин, – признак утраты этой милости. И ведь не что иное, нежели их несгибаемая вера оказалась исторической предпосылкой нынешних претензий США на лидерство, а точнее, на мессианство. Правда, на пути, некогда избранном «праотцами», дело божье в усло-виях всеохватного духа прагматизма вскоре превратилось в чисто человеческое – бизнес, а богоугодная энергия предпринимательства – в двигатель механизма рыночной экономики. Но Россия-то здесь причём? Ведь «правый поворот», который её до сих пор пытаются заставить осуществить, – всего лишь бездумное, или питаемое ложными посылками (что в данном случае одно и то же) горе-теоретиков продолжение попыток вытеснения изначально присущего православной России саморазвития христоцентризма (логоцентризма), совершенно чуждым её природе антропоцентризмом (рациоцентризмом).
Упоминаемое Его Святейшеством в рождественском интервью «достоинство» действительно выражено в словах гимна новой России. Но самим обществом оно будет обретено лишь после того, как на смену бесплодным поискам «общенациональной идеи», соответствующей нынешним временам, придёт восприятие общественным сознанием того, что «хранимая Богом родная земля» уже много веков остаётся ареалом саморазвития одной-единственной исторической идеи, заповеданной ей Господом. Свидетельством осознанности этого Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Кириллом служит следующее его умозаключение: «Я глубоко убеждён, что совокупность наших символов замечательно отражает идею того, что мы должны взять из истории, чтобы не разрушить единую ткань исторического процесса, вне которого не может формироваться ни личность, ни общество, ни государство».
Дополнение к ответу на вопрос: «Как Алексей Федорович решал для себя проблему сочетания знания и веры?»
Названную проблему он попытался решить не только для себя. Изложив дилемму «знание-вера» в предельно доступной форме (см. «Диалектика мифа», разд. IX, п.4 «Мифология и догматика веры и знания»), Лосев, далее, разрешает проблему («вещей обличение невидимых») в фундаментальном учении о выразительно-смысловой символической реальности (см. «Сáмое самό), созданном им ещё в начале 30-х, но так и не увидевшим свет при жизни автора. Даже условие, необходимое и достаточное для следования ему, Лосев решился обнародовать лишь накануне своего 90-летия: «Сама действительность, и её усвоение, и её переделывание требуют от нас символического образа мышления». То есть, необходимо со всей ясностью осознать, что действительность по самόй своей природе рельефна (двупланова) – обладает внутренним и внешним уровнями бытия. Причём внешнее, будучи символом внутреннего, всегда его выражает, и между ними (вне какой бы то ни было зависимости от человеческого разума) существует неразрывное смысловое соединение.
Из приводимого ниже сопоставления со всей очевидностью следует, что Лосев, даже заменив Имя Божие одним лишь сочетанием двух определительных местоимений, не только сам остаётся в русле древней святоотеческой традиции, но и пытается сделать её достоянием нынешнего общественного сознания:
Прп. Максим Исповедник (VII в.): «Всё в мире есть тайна Божия и символ. Символ Слова, ибо Откровение Слова. Весь мир есть Откровение, – некая книга неписанного Откровения. Или, в другом сравнении, – весь мир есть одеяние Слова».
Алексей Лосев (ХХ в.): «Всё существующее (логика с её категориями, природа с её вещами и организмами, история с её людьми и их жизнью, космос со всей его судьбой) есть только символы сáмого самогό, или абсолют-ной самости, т.е. только одни символы абсолютной самости и существуют».
Нетрудно убедиться, что автор пытается здесь посредством скупых грамматических средств выразить тайну нерушимой суверенности и безграничной самоосуществлённости Абсолютной Личности – свойств, обуславливаемых Божественной природой Иисуса Христа в полном соответствии с Халкидонским догматом.
К сожалению, судьба лосевского учения, содержащего, по существу, православные начала научного мировоззрения, остаётся незавидной. Дружное молчание, которым оно было встречено в общественных кругах России всех уровней и толков, не исключая и богословские, длится по сей день. Это, несомненно, своего рода защитная реакция в ответ на требования перемены мысли, отказа от устоявшихся стереотипов,воспринимаемых и сознательно, и подсознательно; как посягательство на интеллектуальный комфорт и душевное равновесие, более того, – на устойчивость сложившихся обществен-ных, да, пожалуй, и государственных институтов. Но ведь от этого никуда не деться – преодоление прельщений разума («ratio») в индивидуальном и общественном сознании, как бы далеко они ни зашли, является сегодня единственной возможностью остановить дальнейшее сползание не только христианского мира, но и человечества в целом, прямиком к вселенской катастрофе.
Драматизм судьбы лосевского наследия в значительной степени определён отношением к ней самόй Азы Алибековны. Дело в том, что оба издания её замечательной книги о Лосеве, вышедшие в серии ЖЗЛ (1997 – 2007 гг.), завершаются предложением оставить задачу «помочь книгам Лосева приблизиться к читателю, приоткрыть их тайны, разгадать их символы и мифы … новым поколениям XXI века». Но ведь заключающая беседу её реплика: "В голову насчёт будущего культуры приходят только пессимистические мысли" напрочь противоречит упованиям на людей этого будущего. Между тем обозначившийся парадокс как раз и порождён тем, что тревожащее Азу Алибековну нынешнее положение дел в России и безрадостные её прогнозы обусловлены отсутствием лосевских прозрений в нынешнем интеллектуально-духовном арсенале Русской цивилизации. В частности, предложенный им императив освоения выразительно-смысловой символической реальности не стал альтернативой соблазну виртуальной реальности, погружающей сегодня десятки и сотни миллионов людей в гибельное для человеческого духа марево.
Верность самόй Азы Алибековны лосевским идеям сомнению, естественно, не подлежит. Об этом свидетельствует, к примеру, своеобразно трактуемый ею в ходе беседы научный прогресс и связь его с ходом истории. У Лосева же мы находим чёткое и аргументированное освещение этой пробле-мы, вдобавок, предельно злободневное: «История не есть обязательно прогресс. Либерально-просветительское происхождение этого весьма условного учения – вполне несомненно. Когда личность пытается абсолютизировать себя вопреки объективному бытию, она, не будучи в состоянии вместить в себя фактически всю бесконечность объективности, воображает, что сможет охватить её не сразу, а постепенно. Эта становящаяся бесконечность истории такою личностью и переживается как прогресс. Но абсолютизирующая себя личность есть именно либеральная личность».
Истоками приведённых умозаключений является убеждённость Лосева в том, что развитие стран Европы с начала эпохи Возрождения сопровождалось переносом смысловой неисчерпаемости внешнего мира непосредственно в человеческое сознание. С завершением этого процесса, именуемого Лосевым «абсолютизацией человеческой личности», обрываются важнейшие связи её с внешним миром. Более того, она вынуждена теперь выполнять роль Абсолютной Личности, хотя способна, согласитесь, воспроизвести в собственных мыслях реальность, считая её объективной, всего лишь по образу и подобию собственного разума, оставаясь, на поверку, в плену своих иллюзий и амбиций. Вот и стал надёжным фундаментом эпохи Просве-щения провозглашённый Френсисом Бэконом четыре века тому назад «союз опыта и рассудка». И ведь именно на него продолжает опираться один из главных идеологов физики ХХ века Вернер Гейзенберг, заявляя: «С прагматической точки зрения развитие науки есть непрерывный процесс приспособления нашего мышления к постоянно расширяющемуся полю опыта...».
Впрочем, приведённый фрагмент лишь в незначительной степени выражает неисчерпаемость лосевского историзма. А обусловленный существованием выразительно-смысловой символической реальности исторический идеализм Лосева, несомненно, заслуживает отдельного обсуждения ввиду непреходящей его актуальности.
Ответ Владимира Легойды в его предновогоднем интервью РИА «Новости» на вопрос о выборе «единого, усреднённого, сглаженного варианта истории» в качестве основания построения будущего выглядит предельно примиряющим с учётом нынешнего разнобоя в трактовке исторического процесса: «Пусть продолжается академическая дискуссия, пусть будут разные теории, концепции, разные общественные позиции».
Между тем, будь историзм Лосева к настоящему времени достоянием пра-вославной общественности, ответ мог оказаться принципиально иным, да и вопрос о «сглаженном, усреднённом варианте истории» отпал бы сам собой. Характер самогό этого историзма определён исходной позицией Лосева, изложенной вскоре после принятия им тайного пострига: «В христианстве, вырастающем на культе абсолютной Личности, персоналистична и исторична всякая мелочь. И в особенности опыт мистического историзма ощущается христианским монашеством. Для монаха нет безразличных вещей. Монах всё переживает как историю, а именно как историю своего спасения и мирового спасения. Только монах есть универсалист в смысле всеобщего историзма, и только монах исповедует историзм, не будучи рабски привязан к тому, что толпа и улица считает “историей”».
Несмотря на то, что такая откровенность монаха Андроника навсегда останется для непосвящённых тайной, от своего «универсализма» он не откажется и в дальнейшем, невзирая на риск подвергнуться новым репрессиям: «...если угодно отнестись ко мне добросовестно, надо признать как непреложный факт: с именем Лосева неразрывно связано самое острое чувство истории. Всё, что было, есть и будет, всё, что вообще может быть, конкретным становится только в истории». Ну, а далее следует лишённое какой бы то ни было дву-смысленности признание: «Для меня последняя конкретность это – самораз-вивающаяся историческая идея, в которой есть её дух, смысл, сознание и есть её тело – социально-экономическая действительность».
Через несколько десятков лет в своей восьмитомной «Истории античной эстетики» Лосев с неопровержимой убедительностью докажет, что и мифология, и эстетика, и философия всей тысячелетней эпохи античности, как и социально-экономический уклад, выражают одно и то же – саморазвитие лишённого личностного начала космоцентризма. Впрочем, у него зато имеется собственное тело (σώμα) в бук-вальном смысле. Это тело осязают и видят люди античной эпохи не только как собственную плоть, но и в окружающей их реальности: в естественных вещах и произведениях искусства, в семейно-родовом организме и рабовладельческом полисе, в богах-стихиях и в скульптурной гармонии самого Космоса, который, однако, всего лишь «что», но не «кто»: понятие «личность» у них отсутствует, и смысл его, как показала, кстати, именно Аза Алибековна, ограничивается восприятием ими хорошо организованного и живого тела.
Что же касается смысловой стихии, то вся она исчерпывается абстракцией понятия «λόγоς»; Лосев называл его «словесным сгустком мысли», стало быть, неким средоточием смысла. Но ведь и в христианском мировосприятии таким же универсальным средоточием оказывается Λόγος; однако, это уже не («что») – отвлечённая абстракция понятия, а («Кто») – Иисус Христос; обладающая историческим преданием конкретная Абсолютная Личность, Сын Божий, единосущный со Своим Отцом. Именно логоцентризм (христоцентризм) становится вытесняющей космоцентризм античности саморазвивающейся исторической идеей. И если Лосев уклонялся от использования «идеалистической» терминологии, чтобы «не дразнить гусей», то наш с вами прямой долг называть вещи своими именами.
Так что опираясь исключительно на лосевский историзм, нетрудно убедиться в том, что именно саморазвитие христоцентризма (логоцентризма) определило основные особенности тысячелетнего развития русской материальной и духовной культуры. Общинному (мирскому) сознанию, отражённому в культурных символах, способах ведения хозяйства, межличностных отношениях, соответствует сакральное: Божественная благодать взаимной любви (соборность), эсхатологические ожидания (надежда на всеобщее спасение), синергия (соработничество с Богом). И, конечно же, свобода здесь никак не связана со всесторонним предпринимательством, но исключительно с творчеством, которое носит характер продолжения миротворения; мир представляет собой не мастерскую, но Храм; личность никоим образом не сводится к индивидуальности – начало её сугубо мистическое. Так раскрывается тайна нашей истории. Она незримо участвует в судьбе Государства Российского, и уже давно пришла пора узнать о ней каждому его гражданину: от школьника до Президента.
Думается, в данном конкретном случае, учитывая предельно доверительный характер интервью, на вопрос автора комментария в целях расширения кругозора читательской аудитории вполне уместно дать достаточно развёрнутый ответ.
Дело в том, что, убедившись в течение 20-х гг. в невозможности жить церковно-свободно в условиях экспансии воинствующего материализма, отягощённой, вдобавок, внутрицерковной борьбой, Алексей Фёдорович со своей женой Валентиной Михайловной решают основать монастырь в миру, взяв за образец опыт христиан-супругов V-го века Андроника и Афанасии, которые после внезапной смерти любимых детей ушли в монастырь, разлучивщись на много лет, а затем, встретившись вновь, прожили до конца дней в духовном браке (день прпп. Андроника и Афанасии отмечается 22 октября).
3 июня 1929 года чета Лосевых принимает тайный постриг, совершенный их духовным наставником, афонским старцем, архимандритом о. Давидом. И вот какое посвящение обнаруживаем мы в увидевшей свет незадолго до ареста Лосева его «Диалектике мифа»: «Только ты, сестра и невеста, дева и мать, только ты, подвижница и монахиня, узнала суету мира и мудрость от-речения от женских немощей… Помнишь, там, в монастыре, эта узренная радость навеки и здесь, в миру, это наше томление…». А вот выдержка из его письма супруге в период пребывания обоих в лагерях Гулага: «Мы с тобой за много лет дружбы выработали новые и совершенно оригинальные формы жизни, то соединение науки, философии и духовного брака, на которое мало у кого хватило пороху и почти даже не снилось никакому мещанству из со-временных ученых, людей брачных и монахов. Соединение этих путей в один ясный и пламенный восторг, в котором совместилась тишина внутренних безмолвных созерцаний любви и мира с энергией научно-философского творчества, это то, что создал Лосев и никто другой, и это то, оригинальность, глубину и жизненность чего никто не сможет отнять у четы Лосевых». И после возвращения обоих в Москву монастырь в миру продолжает своё существование.
Однако по прошествии двух десятков лет Бог призовёт к Себе монахиню Афанасию, и дальнейшее послушание монах Андроник будет нести один, так и не посвятив в свою тайну даже беззаветно преданную ему «Азушку» (Азу Алибековну), которую Валентина Михайловна на смертном одре просила не оставлять его, быть всегда с ним, и которая не только сдержала данное ей слово, оформив вскоре свой брак с Алексеем Фёдоровичем, но и доныне продолжает бережно хранить обширное лосевское наследие. Что же касается проблем полноты его анализа и возможностей использования, то это требует отдельного комментария.